Марион и косой король - Гурьян Ольга Марковна - Страница 16

• Предыдущая
• 16/31
• Следующая

Вот она сошла с моста и очутилась на острове, в Старом городе, сверлула на восток и пошла улицей Меховщиков.

Это была старая-старая, узенькая улица, и домишки на ней были тоже такие старенькие. Стояли они кривые и косые, шатались, как нищие попрошайки с костылем под мышкой, и потому только не падали ни набок, ни ниц, ни навзничь, что плотно, обоими плечами, упирались в соседние дома. Стены у них погнулись, черепица с крыш осыпалась. Но ставни были плотно закрыты, двери окованы железом, и на них висели огромные замки.

Когда они ходили здесь с Женевьевой, та рассказывала, что хоть дома невзрачные, а живут в них богатые купцы-меховщики, торгуют драгоценными мехами, мягкими, теплыми и душистыми, и здесь только подбирают их, шьют опушки и воротники, а продают их в большом здании Рынка.

Марион шла по этой старой улице, а потом свернула к югу, на улицу Фонаря, мимо улицы Единорога, мимо улицы Карликов — смешных уродливых человечков, и называлась она так по вывеске старинной знаменитой гостиницы. Все это были знакомые места, она не боялась заблудиться, шла не торопясь, и в голову приходили все хорошие мысли.

И с чего она, дурочка, так обиделась на господина Онкэна, что он тогда не поздоровался с ней? Конечно, он не виноват, такой красивый, благородный и добрый. А голос у него такой сладкий, как мед. Наверно, он был принужден так поступить. Эта противная девица, которая была с ним, может быть, это его старшая сестра? Она очень строгая, следит за каждым его шагом, бранит его, будто маленького, беспрестанно поучает: и то не так, и это не годится. Вот он, бедняжка, испугался ее, не решился в ее присутствии поздороваться с Марион. А может быть, это была его тетка, приехала к нему в гости, собралась женить его на своей дочке, рябой и горбатой? А он, такой вежливый, не хочет огорчать ее и потому не признается, что у него уже есть невеста и, как только Марион подрастет, он на ней обязательно женится. И тут она подумала, что ведь за Малым мостом, на левом берегу, университет, и все студенты живут там и ходят по улицам, и господин Онкэн тоже там ходит, и, может быть, он тоже придет на мост. Мало ли что случается?

И Марион тихонько запела песенку, которую тут же выдумала:

Тут Марион вовремя вспомнила, что она не вышла на прогулку, а пришла сюда купить еду к обеду, сделала строгое лицо, как бывало всегда у Жене-вьевы, когда она ходила за покупками, и медленно пошла вперед, внимательно оглядываясь по сторонам.

Но сегодня и здесь не было видно крестьянок с цветами или овощами. Не слышно было зазывных криков:

Или:

И капусты тоже не было видно.

Малый мост с обеих сторон был застроен домами, так что и реки за ними не было видно. А в нижних этажах всюду были лавки, и там торговали женскими чепцами, вышитыми кошельками, чулками, полотняными рубашками.

Марион медленно шла по узкому пространству между домов и вдруг увидела в одной из лавчонок, где торговали мелочным товаром, малиновые чулки, висевшие на веревке над прилавком чулочника.

Чулки были удивительно яркого малинового цвета, точь-в-точь как утренняя заря, которую каждое утро видела она в деревне и ни разу здесь, в городе, где небо было такое дымное и закрыто от глаз домами.

Они были точь-в-точь такого цвета, как те чулки, которые она мечтала купить на золото Индии и подарить господину Онкэну.

В кошельке у нее были деньги. Деньги на покупку еды. Но хотя их нельзя было тронуть, нельзя было потратить, потому что это были не ее деньги, она все же робко приценилась.

— Это мужские чулки, — сказал лавочник, снял чулки и подал ей.

Марион сжала чулки в кулачке — на ощупь они были мягкие, из чистой шерсти и соблазнительно поскрипывали. Как обрадовался бы господин Онкэн! У него такие красивые, стройные ноги, а чулки у него рваные и грязные и, даже если простирать их, будут линялого, ржавого, черного цвета, совсем ему не к лицу.

А не коротки ли будут чулки? Он такой высокий!

Марион развернула чулок, взглядом измерила длину, прикинула в уме. Чулки были в самый раз.

Лавочник назвал цену, и она была чуть больше того, сколько было в кошельке Марион. Но ведь можно было поторговаться, и он, наверно, уступил бы.

Марион стояла, смотрела на чулки, а лавочник подозрительно следил за ее руками. Вдруг она покраснела, свернула чулки, сунула их продавцу, пробормотала:

— Я еще приду, — повернулась и поскорей отошла.

Было уже не так весело, и, чтобы подбодрить себя, она тихонько запела:

И вот она очутилась на левом берегу реки, где живут и учатся студенты. Но так как она никогда еще не бывала в этой части города и не знала, на какой улице она встретит Онкэна, то она шла куда глаза глядят, все вперед и вперед. Наконец она оказалась на улице бедной и скудной и увидела, что множество Студентов сидят прямо на мостовой, на связках сена, перед открытыми дверями аудиторий, а магистры в черной одежде с капюшоном на беличьем меху, стоя за пюпитром на невысокой эстраде, объясняют им тексты или диктуют свой курс.

Студенты, держа на коленях дощечки, усердно писали, и никто из них не обернулся взглянуть на Марион, и никто не вскочил приветствовать ее, и она поняла, что господина Онкэна здесь нет, и пошла дальше.

На перекрестке разглагольствовал магистр богословия, и прохожие останавливались послушать, мимоходом схватить крохи мудрости, и Марион тоже остановилась ненадолго. Ведь все равно было идти или стоять, раз ей было суждено встретиться сегодня с господином Онкэном.

Магистр говорил:

— Ваш город — мельница, на которой вся божья пшеница перемалывается для питания всего мира. И размалывается она, говорю я вам, лекциями и дискуссиями ученых. Ваш город — печь и кухня, где приготовляется пища для всего мира.

Печь и кухня! Но печь на кухне не была затоплена, и никакой пищи она не купила. Она покраснела от стыда, потому что по ее вине дома все сидели голодные, а она бегала по городу в поисках неосуществимой мечты.

И, опустив голову, волоча усталые ноги, она пустилась в обратный путь.

— Простофиля ты! Деревенская дурочка! Я тебя ясно намекнула, еще ущипнула для памяти: «Берегись воров, смотри, не отрезали бы у тебя кошелек». Я-то думала, ты поймешь, вернешься домой вся в слезах, глаза подолом натерла докрасна, всхлипывая, пожалуешься: «Меня, мол, обокрали!» А сама припрятала бы денежки, отдала бы мне свой долг. До каких пор я буду терпеть и ждать? Ты что думаешь, деньги — это камушки, валяются в уличной грязи? Они мне тоже не просто достались…

В каморке темно, лиц не видать, но Марион слышит, как Марго со злостью стукнула кулаком по тюфяку и хрустнула солома.

— Ах, до чего ты меня огорчила! Я, как увидела тебя в первый раз, сразу поняла: вот невинное личико, с таким личиком можно любое дело сделать, никто на тебя не подумает. Я так надеялась: вот будет мне помощница, вот будет подружка! А ты что? Прямо отколотила бы тебя, так я на тебя зла!

Но, Марго, за что же ты сердишься? Я не понимаю, что я не так сделала?

Что ты сделала? Вернула кошелек хозяйке, дура ты, и больше ничего. Не понимаешь? А деньги брать в долг без отдачи ты понимаешь? А ходить в таверну «Мужик на корове» и есть там на даровщину лепешки с творогом, это понимаешь? Нет, милочка, за всякое удовольствие приходится расплачиваться. Так и знай, больше я ждать не намерена. Настало время расплаты. Дура ты, представляю себе, какие у тебя сейчас телячьи глаза и рот разинула. Сейчас я тебе все объясню. Садись рядышком, это не такое дело, чтобы кричать о нем во весь голос…

• Предыдущая
• 16/31
• Следующая