Арсик - Житинский Александр Николаевич - Страница 10

• Предыдущая
• 10/11
• Следующая

— Значит, все станут дисциплинированнее? — спросил Дерягин.

— Да, — твердо ответил Игнатий Семенович. — Не будут опаздывать на работу, совесть им этого не позволит.

— Совесть? — настороженно переспросил Дерягин.

— Не в совести дело, а в общественном транспорте! — воскликнул профессор Галилеев. — Извините, Игнатий Семенович, но это все чепуха! Идеализм чистейшей воды.

— Идеализм? — опять переспросил помощник директора и задумался.

Я почувствовал, что крен нашего корабля, возникший после выступления лаборанток, несколько выровнялся. Но впереди еще был Арсик, как всегда непредсказуемый.

Он вошел в кабинет спокойно, вежливо поздоровался и сел не на стул, а на диван рядом со мною. Мы с ним сидели на диване, в кресле напротив сидела Татьяна Павловна, а за столом помощник директора и профессор.

— Только не лезь в бутылку, — успел шепнуть я Арсику.

Он чуть заметно пожал плечами. Профессор снова начал говорить. Он обрисовал положение дел и сказал, что комиссия призвана решить, нужно ли продолжать работу по данной теме, то есть создавать новую установку взамен разбитой и проводить дальнейшие эксперименты.

Для меня это было новостью. Я полагал, что наша задача состоит в том, чтобы обратить идею Арсика на службу обществу.

— Какую цель вы преследовали, когда начинали работу? — спросил профессор.

— Понимаете, — сказал Арсик, — некоторые не знают, как заполнить жизнь. Начинают пить, например. Им делается веселее. Я заметил по себе, что стал менее радостным. Мне это не понравилось. В детстве было лучше. Мне захотелось вернуть себе яркость жизни, чтобы все звенело, понимаете?..

Профессор осторожно кивнул. Дерягин что-то записывал в блокнот.

— Я заметил, что стал хуже относиться к людям, не верить им. Это мне тоже не понравилось. Даже работа не помогала, я стал испытывать тоску… Пить мне не хотелось, это не выход. Я почувствовал отравление жизнью и решил вылечиться. Важно было вернуть себе оптимистический взгляд, но как?.. Я стал думать. Ум с годами развивается, становится более гибким и сложным. А чувства ослабевают. Я стал искать способ достижения эйфории…

— Чего? — спросил Дерягин, отрываясь от блокнота.

— Надежный и безопасный для здоровья способ достижения эйфории, радости. С этого я начал. Если бы я не полез в другие части спектра, все было бы хорошо. Можно было бы уже наладить производство портативных эйфороскопов. Бело-голубые тона, красота чистая!

— Ну? — спросил помощник директора, пытаясь ухватиться за логическую нить.

— Вот вам и ну! — неожиданно и со злостью воскликнул Арсик. — Нет чистой радости. Там рядом оказалось столько всего! И печаль, и любовь, и вина, как в жизни. Чего там только не оказалось! Полный комплект… В общем, я своего добился — жизнь стала острее, все на полную катушку. Уж если тоска, так тоска! Такая, что волком воешь. А радость… — Арсик развел руками.

— Вот и смотрел бы только свою радость, Арсик. Разве не так? — участливо обратилась к нему Татьяна Павловна.

— Да-да… — вздохнул Арсик. — Но нельзя.

— Чем вы объясните возникновение конфликтов в коллективе института? — спросил Дерягин.

— Не с того конца начали, — сказал Арсик. Он повернулся ко мне и продолжал: — Знаешь, Геша, я понял, что нужно не так. Я ухожу из лаборатории.

— Почему? — спросил я.

— Так будет лучше.

— Вы твердо решили? — спросил профессор.

Арсик кивнул.

— Я думаю администрация возражать не будет, — сказал Дерягин.

— Ах как жалко! — вырвалось у Татьяны Павловны.

А Арсик уже достал из кармана заявление и протянул мне. Я взял листок и недоуменно повертел его в руках.

— Что же вы? Подписывайте! — сказал Дерягин.

Я написал на листке: «Не возражаю». Я даже не успел сообразить толком, что к чему, а заявление уже было подписано помощником директора.

— Вот и все, — облегченно сказал он. — Мы вас к этому не принуждали.

— Чистая правда, — сказал Арсик и вышел из кабинета.

— Все к лучшему, уважаемая Татьяна Павловна, — сказал Галилеев. — Давайте посмотрим на дело практически. Идея требует всесторонней проверки. Мы не можем проводить сеансы облучения со всеми сотрудниками. К сожалению, мы не сможем добиться такого положения, чтобы все без исключения стали ангелами с помощью установки Томашевича. А единичные ангелы нам не нужны.

— Это верно! — рассмеялся Дерягин.

Татьяна Павловна заволновалась, стала предлагать компромиссные решения. Например, создать установку пониженной мощности для приятного времяпровождения. Нечто вроде телевизора. Она сказала, что можно заинтересовать Министерство легкой промышленности.

— Да, такой удобный приборчик для пенсионеров. Успокаивающий нервы, — сказал я.

— А почему бы и нет? — сказала Татьяна Павловна.

— Ну его к Богу! — сказал Дерягин.

— Чего по-настоящему жаль, так это запоминающего элемента Томашевича, — сказал профессор. — Вот здесь бы мы имели реальный выход.

И тут только я понял, что все свершилось, что поезд уже ушел, а я по собственной воле расстался с Арсиком. Как же это получилось? Почему я не защищал вместе с ним наш свет и нашу музыку? Зачем я выбрал позицию нейтрального наблюдателя?

Я полагал, что объективность важнее всего. И только теперь догадался, что никакой объективности нет, не может быть объективности, если одни люди слепые, а другие зрячие. Если ты стал зрячим, то изволь верить в то, что увидел. Изволь отстаивать свой свет, потому что иначе тьма поглотит его. Право быть зрячим нужно подтверждать все время. Каждый день, каждую минуту. В противном случае ты снова ослепнешь.

Я пришел в лабораторию в скверном расположении духа. Мне было стыдно взглянуть на наших.

Они пили чай. Дымился наш электрический самовар. Мой стакан был полон. Все сидели молча, задумчиво, но обреченности я не заметил.

— Геша, попей чайку, — сказал Арсик. — И не расстраивайся… Прости, что я тебя заранее не предупредил.

— Что ты собираешься делать? — спросил я.

— Уеду, — сказал Арсик. — Неужели ты думаешь, что я потерял интерес? Начну по новой.

— И опять будет то же самое…

— Нет, Геша! — хитро сказал Арсик и подмигнул мне. — Теперь я умнее. Теперь я знаю, что не у всех есть душа, а значит, придется воевать.

— Геннадий Васильевич, мы тоже с Арсиком уходим, — сказала Шурочка. — Не обижайтесь.

— Кто — мы?

— Я еще, — сказала Катя. — Мы поедем на Север.

Я ничего не сказал. Крепкий горячий чай обжигал губы. Я дул на него — в стакане бежали маленькие волны, поверхность чая рябила, с нее срывался прозрачный пар. Пришла печаль и унесла меня далеко из нашей комнаты — в тихую страну, где переливался красками небосвод, изображая полярное сияние. Так вдруг захотелось посмотреть в окуляры установки, сил нет! Но она была темна, осколки линз еще валялись на верхней панели, рядом грустно и добросовестно вздыхал Игнатий Семенович.

Потом они ушли втроем, уже отъединенные от нас общим делом.

Через несколько дней мы с Игнатием Семеновичем их провожали. Девушки были настроены решительно, они повзрослели за эти дни. Ехали они в полную неизвестность, за Полярный круг, в небольшой городок, где Арсику предложили работу в институте геофизики. Шурочке и Кате ничего не предлагали, они ехали наудачу.

— Геша, добей запоминающее устройство, — сказал Арсик. — А если… — Арсик замялся. — Если что, то все схемы установки в моем письменном столе. Я взял копии.

— Понял, — сказал я.

Мы расцеловались у вагона. Девушки всплакнули. Игнатий Семенович шумно сморкался в огромный носовой платок. Шел дождь, лица у всех были мокрыми. Поезд тронулся, девушки и Арсик вспрыгнули в тамбур и долго махали нам руками. Потом мы с Игнатием Семеновичем шли по длинному, бесконечному перрону.

Уход трех сотрудников из лаборатории расценили как провал моей деятельности начальника. Мы с Игнатием Семеновичем снова влились в лабораторию профессора Галилеева. Территориально изменения нас не затронули, мы остались в той же комнате, рядом с разрушенной установкой.

• Предыдущая
• 10/11
• Следующая