Сильнейшие - Дильдина Светлана - Страница 105

— Этле… — едва шевельнулись губы.

Южанин повернулся к выходу, черная коса дернулась ядовитой змеей.

— Стой! — шепотом, но таким — будто отчаянный вопль. — Что с ней?

— Не знаю, — вышел, не оборачиваясь, только золотое кольцо у основания косы блеснуло напоследок невыносимо ярко.

Сердце подсказывало — жива. Но подвеска — откуда?! Айтли рванулся следом, в коридоре было уже пусто; северянин выбежал на ступеньки, увидел мелькнувший силуэт у живой изгороди — через миг плети дикой розы скрыли южанина. Юноша побежал следом, едва не натолкнулся грудью на древко копья, выставленного одним из синта. Опомнился.

Тейит

Ила, в которой поначалу чудилась суровость, оказалась чудесной сказочницей — не зря ее поставили нянькой при детях. Она и Огоньку рассказывала сказки, правда, с оговоркой — было ли, а может, и нет? Были они смешные, были и страшноватые. Больше всего пугала такая сказка: Однажды пожилая пара подобрала возле озера девочку-заморыша, и приняла под свой кров. Когда наступил праздник урожая бобов, все оделись нарядно и собрались на площади, а девочку прогнали — она была одета в лохмотья. Тогда девочка обиделась, стала змеей и сожрала всех жителей и солнце впридачу. Но молодой воин, которого по случаю не было в селении, копьем проколол ей брюхо и выпустил наружу людей и солнце, а змея скинула кожу и распалась на тысячи мелких змей, и теперь они ползают повсюду и мечтают собраться вместе.

Ила не могла подолгу отлучаться от детей — своих подопечных, но все же свободного времени у нее было вдосталь; благо, дом вести не приходилось.

— Руки скучают по чему-то домашнему, — как-то призналась она. — Тут и кормят досыта, и комнату приберут, только знак подай — а не то…

Этого подросток понять не мог — впрочем, и не пытался. После невозможности умыться, плохо пахнущих шкур, неаппетитной на вкус и на вид еды жизнь в Ауста казалась верхом блаженства. А что делать ничего не обязан — так можно вздохнуть облегченно, и занятие себе по душе найти.

— Смотрю, ты среди бедняков знакомства завел, а кроме них — только Атали. Не дело, — призадумалась как-то Ила, добавила:

— Если что, за советом или за помощью через полгорода не побежишь, да и будут ли они, совет либо помощь? Пожалуй, стоит тебя с Кави свести — он, если что, позаботится.

Огонек поблагодарил вяло, и больше из себя ничего выдавить не сумел. Хватит, обзавелся как-то одним защитником… Но Ила если и заметила, что подросток особого восторга не проявляет, знания своего не выдала. Взглянула на солнце — уже низко у горизонта, пожалуй, пора — и самой скоро надо быть на месте, едва-едва успеют.

На половине пути остановила:

— Что считаем тебя внуком Лиа — не говори. Не надо пока.

Они прошли через двор, под арку — на другую сторону уступа. Здесь Огонек ни разу не был — отпугивали суровые лица мужчин, стоявших на страже у арки. Илу они пропустили свободно, а Огонек постарался смотреть только ей в затылок — все еще робел перед людьми, в которых чувствовал жесткую силу.

На зов Илы из-за полога-двери показался человек, еще не достигший среднего возраста, хмурый, тонкокостный — но, видимо, сильный, с волосами, собранными в узел по-северному. На щеке человека темнел старый шрам — присмотревшись, Огонек недоуменно узнал в нем знакомый уже знак Бездны.

Зачем? Или почему?

Знак не походил на татуировки южан, да и слышал, что совершившим святотатство ставят клеймо на лицо — раскаленной медью. А это был след от чего-то острого. На всякий случай Огонек шагнул поближе к спутнице — больно уж неприветливо глядел незнакомец.

Да Ила же его сестра, сообразил чуть погодя. Ростом ниже намного, но лицо — похоже, насколько женщина тридцати с небольшим весен может походить на мужчину тех же годов.

— Мы близнецы, — по-девичьи хихикнула Ила, угадав его мысли. — Есть еще один брат… он далеко отсюда.

— Сразу трое? Так не бывает, — уверенно сказал Огонек. Заметив, какими понимающими улыбками обменялись взрослые, смутился, но решил отмолчаться — если и совершил глупость, потом как-нибудь сознается в этом.

— Лиа учит его. Помоги, если вдруг этот мальчик обратится за помощью, — сказала женщина, и Кави внимательно поглядел в глаза полукровке — пронизывающий взгляд; потом всего его осмотрел, и, наконец, кивнул.

Огонек, оказавшись рядом с братом Илы, словно стал рыбой, очень маленькой и очень глубоководной. На юге только от Киаль да Кайе заботу видал, а от всех, кто старше — угрозу или равнодушие. К счастью уж на Къятту ни Кави, ни остальные его приятели не походили нимало. Окажись подобное сходство — и разбираться бы ни стал, хороший ли человек, убежал бы из Тейит в лес подальше. В лесу порой голодно, грязно, мошкара — но совсем не опасно. Подумаешь, пауки ядовитые или тахилика — всего лишь неразумные твари…

Ила не стала задерживаться — скоро попрощалась, поманила Огонька за собой. С радостью поспешил в арку. Уверен был, что Кави прекрасно заметил его испуг — если уж Ила заметила! — и посчитал мальчишку трусом невероятным.

«Я еще докажу!» — подумал он, вновь оказавшись на улице.

Однако пару дней спустя набрался смелости — заглянул к Кави. Не прогнали; понемногу освоился.

Кави жил в узком длинном доме, примыкающем к стене, которая ограждала центральный квадрат. Дом был один, но много входов — и комнаты стенками отделялись одна от другой. Воины, внутренняя стража. Комнату с Кави делил молодой воин по имени Кираи, а соседями были еще двое — один, с виду ровесник Кираи, но с седыми висками, Шику и второй — постарше, со шрамом, пересекавшим лоб и переносицу. Огонек побаивался этого человека, хоть не слышал от него ни единого слова.

Слыхал, что шрам ему оставили южане в некой стычке — но вот при каких обстоятельствах, не говорил никто.

Кели почти сравнялось тринадцать, но ростом он не вышел — да и ходил, согнувшись, опираясь на палку. Неправильно срослась сломанная несколько весен назад нога. Редкие волосы зачесывал в хвост, как взрослый — отчего смешно торчали уши; зато глаза у Кели были круглые и любопытные. Огонька к нему привела Сули — и всю дорогу смотрела, будто извинялась за хлопоты. Кели встретил полукровку целителя с восторгом, к которому примешивался интерес исследователя, щедро сдобренный недоверием: ух ты, надо же, и такие бывают?! О себе он в этот момент не думал, и, кажется, возмутился, когда Огонек собрался осмотреть его. Это к нему, Кели, привели диковинку! Это он должен изучать и рассматривать! Однако ногу все-таки показал, и хихикал, вертелся, пока пальцы Огонька бегали по коже, ощупывая и словно вслушиваясь.

— Не дергайся ты! — говорил Огонек. Страшновато было испытывать ответственность за здоровье другого. Дикари… нет, не думал о них, как о людях. Жалел, но — как зверей, попавших в беду. А когда Иве помог — так лишь парой дней позже осознал, что натворил. А теперь руки немели — вдруг сделает что не так, и не то что хромоту не излечит, и вовсе ходить перестанет мальчишка?

Мальчишка оказался довольно трудным пациентом — не столько из-за неправильно сросшейся ноги, сколько из-за непоседливости и смешливого недоверия к Огоньку.

А тот перестал спать ночами, видя перед собой его скрюченную ногу, и прикидывал, как сделать и что — кости не изогнуть, не ломать же заново?!

Но под его Силой и кость поддавалась, на самую крохотную малость становясь мягкой, уступчивой.

На исходе двенадцатого дня Кели, наконец, преодолел расстояние от стены до другой без палки. И долго хмыкал после этого, недоверчиво взирая на светящегося гордой тихой радостью Огонька и на собственную счастливую до беспамятства мать — ее не спустило с небес на землю даже признание полукровки в том, что он сделал все, что мог — сын навсегда останется хромым… хоть и способен отныне ходить сам.