Сильнейшие - Дильдина Светлана - Страница 115

А как же люди, которым ты мог… ну, не то что сильно помочь, но хоть боль снять? — спрашивал внутренний голос. Так я же скоро, возражал сам себе. Я никогда не перестану о них заботиться… но я хочу стать сильнее. Если не как айо, если уж не дано — то хоть просто как человек…

Кираи было заметно меньше весен, чем Кави, и с Огоньком он сошелся ближе. Показывал, как бросать дротики, стрелять из маленького округлого лука — первое давалось Огоньку на диво легко, но к луку никак не мог приспособиться.

— Тебя когда-то учили, — задумчиво промолвил Кираи, наблюдая за солнечным бликом на мишени, в которой торчал брошенный подростком дротик. — Учил воин или охотник, может, тот и другой сразу.

— Отец? — робко спросил Огонек.

— Может, и женщина… такое тоже водится и у нас, и на юге. Посмотри на Элати. Сестра ее терпеть не может дальние дороги и лес, а Элати все нипочем.

«Отчего же Атали гордится не матерью — теткой?» чуть не сорвалось с языка; и сорвалось бы, успей они с Кираи сдружиться сильнее.

Но пока держал язык за зубами, тем паче — Тилави жил тут же, и, казалось, вот-вот и расскажет страшную тайну Огонька. И тогда — со скалы… орлом полетишь.

Огонька особо не дергали — он думал, заставят тренироваться со страшной силой, так нет. Ножи, дротики — Кираи и Кави довольны были, когда он в цель попадал, поправляли ошибки, но видно было — никто ни в охрану не собирается готовить Огонька, ни настоящего бойца из него делать. Метательное оружие знал бы, и только. Даже на лук скоро махнули рукой.

Зато Огонек пристрастился слушать разговоры старших товарищей — по вечерам те часто собирались, рассказывали разное, вспоминали. Все интересно было узнать, откуда шрам-знак на щеке и Кави и у Тилави откуда — через все лицо?

Охотничьи байки слушал с неослабевающим интересом, про древние похождения разных людей, оставшихся в памяти — тоже. А вот про юг — не любил. Про стычки с югом слушать едва-едва мог — казалось, наизнанку кто Огонька выворачивает.

Ну зачем, хотелось взмолиться. Зачем нести самое тяжкое сюда, где так хорошо и уютно? Зачем рассказывать такое, от чего тревога начинает скулить в костях?

Умывшись после очередной тренировки, отдохнув и полистав пару давно изученных свитков — бездумно, подросток появился во дворе. Направился к группке людей, стоявших возле стены; заросли темно-фиолетового шалфея пенились там, но стоявшие не замечали цветов, равнодушно наступая на них.

Разговаривали четверо — Кави, Кираи, человек, чьего имени Огонек не знал, старший из всех — и Эйнели, доверенное лицо Лачи, ровесник Кираи. Лица у всех четверых были сумрачные — и вовсе не от висевшей над головами тучи.

Когда понял, о чем они, вознамерился уйти — благо, на него и внимания не обратили — но любопытство пересилило.

Слушал, мучаясь желанием покинуть дворик — проклятое любопытство удерживало. Снова боль и кровь… то, о чем не хочется знать — и от чего невозможно оторваться…

— У меня друг погиб на реке Иска, — невыразительно проговорил Кави. — Я был тогда в Чема… Меня звали с собой, не помню, что удержало. Помню того, кто принес нам известие — никого не осталось. У него самого обгорела кожа, и волосы были опалены.

— Что ж, наши ведь и вправду перестарались, — откликнулся Кираи. — С чего их понесло на южную землю?

— Ты не понимаешь… Идти по следу золотой жилы, когда она убегает, издевается, не даваясь в руки — и вдруг обнаружить ее на самом берегу… и знать, что на другом берегу золота еще больше. Они нарушили договор. Но все — слышите?! — все покинули южный берег по требованию! Неужели они заслужили страшной смерти в огне?!

— Наверное, южане считают, что да, — вступил Эйнели. — Мальчишку нам не отдали…

Огонек насторожил уши.

— Какого мальчишку?

Четвертый собеседник выругался, прежде чем ответить. Сказал:

— Они предложили нам золото… и не только. И Лачи принял его. Можно подумать, смерть легко оплатить так же, как покупают морские диковинки или редкие шкуры… Помнится, даже родной брат Лачи рассердился на него и предложил пойти поклониться южанам.

— А… соправительница?

— Если бы Лайа начала говорить громко, ей сумели бы закрыть рот, — вполголоса проговорил Эйнели, обернувшись, и, видимо, не сочтя полукровку опасным. — Я не знаю, о чем думал Лачи. Но можете быть уверены — за горло Лайа он держал крепко…

Огонек шагнул к выходу — спиной вперед. И только через три шага повернулся и пошел очень быстро, опасаясь совсем не нужного оклика.

День ли выдался чересчур ясный, прочищающий память, или время пришло, но почти забытые фразы, брошенные со смехом и вскользь, новый смысл обрели. Ведь кое-чему научили его и в Астале… уж названия тамошние запомнил. И названия места, где стояла башня заброшенная — тоже.

Много ли может пройти ребенок — один, через лес?

В голове стучало одно, звонко стучало, молоточком чеканщика: река Иска. Название, и хлопанье крыльев: стая белых птиц, взмывающих в воздух.

Он видел языки огня, от которых небо вздрагивало и старалось подняться повыше. Светлые волосы женщины, испачканные пеплом… она откидывала их за плечо резким движением. Чувствовал беспомощность полную, и жар, от которого мысли спекались.

И сквозь пламя летела смеющаяся фигурка, раскинувшая руки беспечно. Лицо, полное шального восторга. Наверное, он и был таким… там.

— Тварь… — прошептал мальчишка.

Скосился на собственное плечо. Стиснул в кулаке рукоятку тяжелого обсидианового ножа. И, решившись, прикусил губу и медленно, стараясь не думать и не морщиться, разрезал наискось давно зажившие шрамы.

Астала

Северянин настолько привык прислушиваться к малейшему шороху, что поражался — как уши его еще не стали длинными, словно у зайца? Обычно говорили о пустяках — сменявшаяся охрана, или давно уже редкие южные гости. Те, кто приходили не поодиночке, на ходу иногда обменивались новостями — так, по кусочкам, Айтли узнавал хоть что-то. Спрашивать в открытую он не стал бы ни в коем случае. Разве что о сестре иногда срывались вопросы.

Вот и сейчас — за окном послышались голоса. Двое направлялись к тому крылу, где жил он. И упомянули на сей раз о нем самом. Видимо, встретились прямо здесь — иначе не стали бы так, при Айтли… а впрочем, почему нет? — подумал. Он-то кто? Услышит, велика важность.

— Наши люди нашли ее раньше! Даже звери не заходят в чужие владения! — неприкрытая неприязнь звучала в голосе мужчины.

— Наших мало. А добыча… кто сильнее, тот и берет, — грустный женский голос. — И опять будет кровь.

— А заложники…

— Мальчик-то здесь. А девочка очень кстати сбежала. Знала, я думаю.

Они вошли. Женщина… видел ее впервые, очень красивая, почему-то с короткими волосами — этим напомнила оборотня. Мужчина — тот, что говорил со стражами о побеге сестры. Высокий, плотный, видимо, очень сильный, с малоподвижным лицом. Айтли быстро сцепил руки за спиной — очень не хотел, чтобы заметили — на нем нет браслета. С сожалением подумал, что не может пользоваться Силой — тогда выдаст себя еще вернее.

Напрягся, готовый ко всему — но его лишь смерили взглядом, да мужчина внимательно осмотрел комнату. Женщина же… Айтли готов был поручиться, что она заметила отсутствие браслета. Но ничего не сказала.

Айтли всерьез задумался над слышанным после их ухода. Слишком много сказали… но недостаточно все же.

Повертел в руках испорченный браслет, спрятал его под циновкой. Сестра… едва не умер тогда, чувствуя, как ей плохо. Что-то сделали с ней, вероятно — оттого и решилась бежать… Может, просто свалилась без сил, выбравшись из Асталы?

А сам он? Что же теперь? Страх был подобен внезапно нахлынувшей тошноте: что сделал север?! О чем говорили эти двое?

Он лихорадочно заметался, пытаясь найти хоть что-нибудь, что может пригодиться в дорогу. Шионте… бутылочка для воды. А вот ножа — не позволено. Ладно… Припасов каких-нибудь тоже нет — но вечером еду принесут, что-нибудь сумеет оставить. Этле умница, она сумела сбежать. А сидеть тут, изображая бычка для ножа мясника — нелепо. Как бы ни поступил дядюшка, позволять ему распоряжаться собственной жизнью — предательство по отношению к себе самому.