Сильнейшие - Дильдина Светлана - Страница 122

На пороге она столкнулась с той же служанкой, которая явилась ответом на пожелания Этле.

— Мне велено проводить тебя…

Девушка шагнула вперед нарочито неохотно — пусть видит, ежели потом передаст родне или начнет сплетничать: не больно-то сама Этле спешит повидаться со старшими. А мыслей эта особа все равно не прочтет… Против ожидания, девушку повели не в покои кого-нибудь из родных; напротив, скоро идущие покинули жилую часть каменного сооружения и стали спускаться вниз, в галерею, где сама Этле бывала от силы раза два. Стены галереи обильно были украшены каменными изображениями — штрихами намеченными в стенах или выпуклыми. И все это были птицы. Из драгоценного зеленого нефрита, черного обсидиана и белого кахолонга, самые разные птицы. Этле шла, невольно рассматривая барельефы — многие из них казались красивыми, многие устрашали, как например, полный злобы стервятник, терзающий добычу. Взгляд стервятника ощущался спиной, когда Этле уже миновала неприятное место. Наконец служанка отступила назад, указывая на ступеньки, ведущие вниз, в просторную комнату. Этле шагнула на первую из них, не обращая более внимания на провожатую.

Комната с Кругом Птиц… та, где на стенах и потолке высечены десять воплощений будущего и прошлого. Они спят, но порой оживают и предсказывают грядущее.

В комнате стоял маленький табурет, и на нем сидела старая женщина — Белая Цапля, еще более высохшая и острая. Сине-белое платье, сине-белая же накидка с прихотливым узором — странно, зачем бабушка одевается в цвета, больше подходящие для молодых? — подумала Этле. Уж с молодостью в ее представлении Белая Цапля не сочеталась никак — будто и родилась она уже пожилой, сухой и суровой. И половину времени проводит в этой комнате, ожидая знамения. Понятно, почему она и встречу назначила здесь — под взглядами барельефов Этле тяжко было даже дышать.

— Ну, здравствуй, любимая внучка, — проскрежетала женщина.

— Аньу… — девушка хотела вежливо поклониться, но вышел судорожный кивок.

— Если мне не изменяет память, мы направили вас на юг не для того, чтобы некая девица разыгрывала из себя сбежавшую героиню?

— Я просто… — Этле слишком долго думала только о том, как бы скрыться от преследователей, и теперь лишь сообразила, что ей нечего сказать в свое оправдание. Но щемящая тоска заглушила страх перед бабушкой:

— Скажи, Айтли…

— А, ты думала, его оставят в живых? — протянула Белая Цапля. — Что же, я потрясена твоей наивностью.

— Ты… хочешь сказать… — похолодела Этле.

— Я ничего не хочу сказать, даже не имею особого желания разговаривать с тобой вообще. Я разочарована. Поначалу тебе изменяет рассудок, потом связь близнецов, которой вы так гордились! Пожалуй, ты и в самом деле никто.

— Что они сделали с Айтли? — осипшим голосом произнесла девушка.

— Почем я знаю? О подробностях, — Белая Цапля прищурилась, — мне не докладывали. Южане разозлились на твой побег и бесплодные поиски камня в долине Сиван…

Она привстала, подалась вперед:

— Постой, может быть, ты попросту сомневаешься, что твоего брата нет в живых — то есть, обвиняешь меня во лжи?

— Нет, — непослушным голосом произнесла Этле. Именно в этот миг она поверила окончательно — будто ветерок прошелестел под каменными сводами, коснулся лица, принес прощальное слово.

Этле стояла, прислоняясь к стене, будто став высеченной в камне фигурой, и не слышала больше, как распекала ее Белая Цапля. О, пожилая северянка умела это делать — недаром еще в раннем детстве близнецы боялись ее больше, чем сказочных чудищ. Но не сейчас. Голос щелкал, размеренный и хлесткий, а Этле бездумно рассматривала барельефы на стенах и потолке. Круг Птиц… Раскинувшие крылья, кружатся каменные летуны, с виду свободные, а на деле навсегда скованные волей изобразившего их мастера. Но ведомо им гораздо больше, чем обычным людям — кто знает, может, и не сознают каменные птицы своей несвободы? Ведь там, где они душой, нет ни стен, ни границ…

А голос все щелкал по ушам, негромкий и неприятный.

— Ты должна была понимать, что подобные выходки…

— Аньу! — вскрикнула девушка и указала на потолок.

— Как ты смеешь перебивать! — вспыхнула Белая Цапля.

— Глаза… — растерянно произнесла Этле, не глядя на бабушку. Над головой мерцали глаза Орла и Грифа — Охрана противостояла Раздору, протянутая рука — разбитым черепкам. И не понять было, чьи глаза вспыхнули первыми.

— Это всего лишь… случайность, — Белая Цапля пожевала губами, стараясь не выказать беспокойства. Ей почудилось нечто… но толком и не понять было, что. Некий отблеск… верно, девчонка говорила о нем. Но девчонка не стоит внимания, она горазда только на выдумки и бездумные выходки. Где это видано, чтобы Круг Птиц предупреждал маленькую дуреху, а Сильнейшей достался лишь отзвук? — и, раздраженно махнув рукой, отослала внучку.

Оставшись одна, девушка зарыдала.

— Почему ты молчал, не позвал меня? — вырвалось у нее, и на миг она почти возненавидела брата. Что он сделал? Неужто отказался от сестры, решив, что та бросила?

— Я помогла бы тебе, — бормотала девушка, глотая слезы. — Я бы дала силы… Почему ты не захотел?

…Тишина, только порой раздается шорох шагов. Угли вспыхивают то ярко, то гораздо тусклее. И темно. Где-то там, снаружи, голоса родных и друзей, там живут люди, там солнце. А тут — мерцающие угли, темнота и шорох. Шорох шагов и тростника; шелест тростника под ветром — ташивари; это произнес голос, который донесся даже сюда.

Огонек знает — рядом свои. И потому не страшно.

После того, как порезал знак чимали, три дня дрожал в лихорадке. Ой и глупый, говорила Лиа, не отходя от него. Все связи решил порвать? Молодец, замечательно. Сила твоя разбужена южанином, а на юге она держится на крови. Это и младенец бы понял. Хорошо хоть, давно вы встречались, и почти сгладились шрамы.

Спасибо скажи, если и вправду разорвал связь или хоть впустую порезался — как бы ни что похуже.

Огонек покорно глотал приготовленные бабушкой настои — Сила ее тут помочь не могла.

— Бабушка, кто говорил про тростник? — спросил Огонек, едва оклемался немного.

— У тебя, похоже, еще бред не кончился, — она внимательней поглядела на внука.

— Нет. Я слышал голос…

— Сюда сосед заходил, рассказывал про поля.

— Угли, — промолвил полукровка.

Видя глубокую задумчивость на лице подростка, Лиа потянулась было за травами — пусть поспит, а то явно еще в себя не пришел. Но тот позвал ее жестом — сильно исхудал за время лихорадки, сил мало осталось.

— Аньу, кажется, я знаю, как меня зовут.

Рассветы были самыми красивыми в Тейит; в Астале — наоборот, всю красоту забрали себе закаты. Здесь, недалеко от неба, расцветали самые нежные краски, и пели камни на площади Кемишаль. И птицы пели…

Только полукровке сейчас было не до красот природы и рукотворных шедевров. Огонек чутьем зверька — немного научился на юге — ощущал, как кольцом сходится тревога. А ведь ничего не произошло — такой же медовый аромат поднимался от свежеиспеченных лепешек, так же ручными дятлами постукивали молотки мастеров, и терпко пахли целебные травы, развешанные на бечевках в домике Лиа.

Ничего не изменилось.

Его несколько раз звали к Лайа и незнакомым людям — они служат Лачи, понимал Огонек. Холодные пальцы сдавливали голову полукровки, все кружилось перед глазами — до тошноты. И потом под ногами качалась земля.

Но скоро подростка оставили в покое — он так и не понял, что с ним пытались сделать, и почему каждый раз, как его уводили, тревожным становилось лицо Лиа-целительницы, и все заметнее проявлялись тени вокруг ее глаз. И каждый раз она встречала внука беспокойным, пристальным, почти умоляющим взглядом… и некоторое время спустя успокаивалась.

Все закончилось.

Снова стало легко на сердце у Огонька.

— Все бесполезно, — разочарованно сказала Соправительница, облокотившись на узкий каменный подоконник. — Тииу… Завеса тает, и я кое-что могу прочесть из прошлого полукровки… но я не могу ничего «начертать» на его сознании! Ши-Алли исправно действует. Оборотень сильнее меня. Вероятно, только та девочка-чудовище из прошлого Тейит справилась бы с этой защитой.