Ложь любви - Дэвидсон Мэри Дженис - Страница 40

• Предыдущая
• 40/47
• Следующая

- Конечно, милая. Подвинься, я его сразу же перенесу.

Как только они вернулись в гостиную, Виктор начал убирать разорванную оберточную бумагу и ленточки.

- Подожди, Виктор. Ты еще не смотрел подарки от меня.

- Подарки? - Их несколько? Улыбка расплылась на его лице.

- Конечно. Вот, - она небрежно протянула ему маленькую, запакованную коробочку и конверт. – Сначала открой коробку.

Он так и сделал, и сразу увидел картинку в рамке, это было... это... что же это, черт возьми?

- Ой, Эшли, - выдохнула Джин, выглядывая через плечо Виктора. – Это твой ребенок?

- Это фото с ультразвука! – догадался он, изумившись. Он вгляделся в него, затем посмотрел на нее, ошеломленный

- Видишь, Виктор? Вот ее пяточки, а это спина... а это ножки и ручки.

- Когда?.. Как?..

- Пока ты был в Греции, - радостно ответила она, – я попросила доктора Оупиц сделать мне ультразвук и отпечатать две копии снимка. Пришлось заплатить за это триста долларов, потому что этого теста пока не требовалось по медицинским показаниям. Но я заставила ее напечатать большой снимок и два маленьких, – она разорвала конверт и протянула ему маленький снимок. – Видишь? Это для твоего бумажника.

- Великолепный подарок, - искренне сказал он. – Самый приятный из всех, что я получал.

Она отмахнулась, краснея.

- Ой, ты же не серьезно...

Он поймал ее за руку и посмотрел в глаза.

- Нет, , Эшли, я серьезно. Это самый приятный подарок на свете. Даже не знаю, как тебя благодарить.

Она посмотрела на него, слегка улыбнувшись, и ощутила прикосновение его теплых пальцев на своей руке, увидела сосредоточенное выражение его лица и темных глаз. Внезапно, он сжал ее в объятиях и яростно прижал к себе, целуя в макушку, едва ее не задушив.

- Я люблю тебя, Эшли Лорентц–Лоуренс.

- Ой, мой желудок! – громко произнесла Джин. – Кажется, индейка мне не пошла. Совсем плохо. Мне срочно нужно в туалет. Думаю, пробуду там, по крайней мере, час.

Она вышла на цыпочках, при этом произведя больше шума, чем если бы просто вышла нормальным шагом.

Виктор мягко рассмеялся, уткнувшись Эшли в волосы, казалось, не заметив, что она ничего не ответила на его признание в любви. Когда она услышала его слова, все в ней поднялось и закричало: Скажи ему, что любишь! Используй момент! Сейчас! Давай!

Но она не смогла. В ней взыграла гордость, и она боялась, что никогда не вырвется из ее плена. И так плохо, что она сдалась ему прошлой ночью как какая-то мазохистка-развратница, но признаться ему в любви, этому шантажисту... нет.

Но ей нужно было что-то сказать. Так что она моргнула, чтобы прогнать слезы и прошептала:

- Я знаю, Виктор. Я знаю.

Прошло три месяца. Виктор и Эшли довольно сносно ладили, почти как во времена до его сотрясения и последующего насилия, но она все равно чувствовала неладное: ее все еще волновали ее противоречивые эмоции. Он ни разу не дал ей повода пожалеть, что она вышла за него. На самом деле, брак с Виктором был чудесен. Она имела все, что желала, и ее жизнь была очень приятна, даже шикарна. Ее дни были заняты, но не перегружены, а когда она не занималась покупками для детской, она работала над своей книгой: документальным женским пособием по беременности.

Она также посещала доктора Оупиц и держала связь со своим бывшим боссом, который иногда подкидывал ей задания; а когда она не делала ничего из этого, она просто лежала дома и набирала вес. Это безумно радовало доктора Оупиц, потому что она очень переживала из-за миниатюрности Эшли и ее недовеса в первом триместре.

- Думаю, я всегда столько времени работала сверхурочно, что мне было не до отдыха и плотного ужина, - как-то небрежно заметила Эшли у своего доктора, отчего Виктор побледнел от гнева и в тот вечер заставил ее съесть невероятно огромный стейк на ужин. Она научилась не говорить о своем прошлом при нем, потому что он слишком злился. Это было приятно, но, в некотором роде, глупо. Разве он не понимал, что все это быльем поросло?

Странно, что она смогла так легко забыть о трудном детстве, но с такой неустанной яростью винила Виктора за те ошибки, что он допустил. Возможно, дело было в том, что она никогда не ожидала от детства чудес и потому не была разочарована. Возможно, потому что я стала мстительной дрянью, угрюмо думала она. Но она влюбилась в Виктора и ожидала от него, что все будет волшебно и восхитительно, но лишь была жестоко обманута в своих надеждах.

Несмотря на эти проблемы, их сексуальная жизнь была изумительна, лучше, чем когда-либо у нее было. Даже лучше, чем та ночь, когда он вернулся из Афин. Она все еще не решалась брать на себя инициативу в сексе, но ей никогда и не приходилось – Виктор всегда желал ее, а вообще, у нее складывалось впечатление, что иной раз он хотел ее, но сдерживался, либо потому что думал, что она его не хочет, либо потому что считал, что она слишком устала.

Она решила, даже заволновалась по этому поводу, что все может измениться, как только начала толстеть, но этого не случилось. Виктор был страстен и несдержан как никогда, и он обожал ее тело – ее живот, увеличившуюся грудь и все остальное. Он был настолько заворожен анатомическими изменениями в ней, что она без всяких колебаний разбудила его в два часа ночи, когда ощутила, как задвигался малыш. Они не спали и лежали вдвоем еще час, надеясь, но ребенок решил их больше не радовать.

С тех пор, конечно, она часто чувствовала движение. Она была уже на пятом месяце, в конце концов, на втором триместре – почти полпути пройдено. Она обожала ребенка даже до того, как ощутила первые робкие толчки, но сейчас то сильное чувство, что было в ней по отношению к этому ребенку почти пугало. В отличие от того, что она чувствовала к Виктору, в отношении ребенка она не испытывала никаких колебаний. И временами она думала, что должна любить Виктора просто за то, что он подарил ей это невероятное существо... и так ли важно, в точности, как именно она забеременела?

А иногда она вспоминала те ужасные слова, что он сказал ей в додзе Дерика: о том, что сообщница убийства не может быть достойной матерью для его ребенка. Как он стал бы судиться с ней за опеку, и тогда она думала, что не сможет ни на один день остаться в его доме.

Джинни выехала, чувствуя, как несчастна Эшли.

- Тебе нужно разобраться с проблемами своего брака, - наставляла она ее, игнорируя просьбы Эшли остаться. – И будет слишком легко не принимать их во внимание или откладывать их решение, пока я здесь... как приятная и удобная помеха. Кроме того, я немного скучаю по банде из Карлсона-Муша, а кому-то ведь нужно мучать доброго доктора Лангенфельда. К тому же, Эш, ты не понимаешь? В этом случае и правда третий – лишний.

Так что Джин съехала. На удивление, после этого все стало немного легче. А Виктор точно стал расслабленнее. Она решила, что цена уступки в виде переезда Джин в дом была для него высокой, но он никогда ни словом, ни жестом не указал, что не был счастлив, что она жила здесь.

Виктор признавался в любви к ней очень часто и, казалось, никогда не ожидал ответа. Но каждый раз, как она слышала эти слова, ее едва не передергивало. Они напоминали ей, что она не любила, не могла любить, или что любила, но была слишком труслива, чтобы признать это. В любом случае, каждый раз услышав ненавистные три слова, она лишь чувствовала себя хуже.

Она начала вести дневник, и то, что она видела свои мысли на экране перед собой, помогало, хотя когда она попыталась описать насилие, пальцы так дрожали, что она не смогла печатать. Но как только все было написано, при прочтении оно уже не казалось настолько ужасным. Черт, подумала она с тенью улыбки, она бывала на мероприятиях, которые были также отвратительны. И она смогла взглянуть на Виктора с новой стороны, потому что ей пришлось осознать, что никогда до или после этого он не пытался взять ее силой. Ни разу он не сделал ей больно, проникнув, прежде чем она была готова... даже более того, ее удовольствие было ему важнее, чем свое.

• Предыдущая
• 40/47
• Следующая