Мультики - Елизаров Михаил Юрьевич - Страница 36
- Предыдущая
- 36/47
- Следующая
"Молчи, молчи!" — одними губами умолял я Германа.
"Куля… то есть Кулиничев Юрий Семенович, семидесятого года рождения, прописан по адресу: улица героев Сталинграда 89, квартира 42, но живет на улице Марьяненко 13, квартира 55…"
О, если бы я мог залепить со всей дури кулаком по предательскому рту всезнайки Германа Рымбаева! Но ведь никакого Германа не существовало — только болтливая световая проекция на стене. И что я мог поделать с тем фактом, что эта проекция знала о Леще, Бормане и Куле больше, чем я сам!
Герман быстро оправился от первого шока предательства, в дальнейшем речь его уже не спотыкалась. Я слышал глумливую улыбку в голосе Разумовского, когда он комментировал признание Германа:
— Разум Аркадьевич стал невольным свидетелем нравственного взрыва. Герман так торопился выложить всю правду, точно боялся, что не успеет, что лимит доверия к нему закончится раньше, чем он назовет всех своих сообщников! Драгоценные секунды триумфа педагога!
Разумовский ликовал, мне же только и оставалось, что безропотно сидеть на детском стульчике и наблюдать, как нарисованный Герман Рымбаев выдает моих друзей: Лысого, Боню, Шеву, Козуба, Шайбу, Тошу, Пашу Коня, Тренера, Аню и Свету… А что я мог сделать?! Я сам был обезволен и раздавлен, у меня даже отняли голос.
"Лысый, Лысковой Николай Михайлович, семьдесят первого года рождения, проживает на академика Виноградова 27, квартира 136… Боня — Бережной Николай Сергеевич, семьдесят второго года рождения, адрес улица Буденого 19, квартира 23… Шева — Шевченко Сергей Андреевич, семьдесят второго года рождения, адрес проспект Моторостроителей 49, квартира 71…"
Я переживал ужасные минуты. Раскачиваясь на стульчике, я беззвучно, холостым горлом выл, а по щекам бежали слезы. Я понимал, что надо мной свершилось немыслимое надругательство. Меня лишили воли и голоса, украли личность, сделали предателем, и не было в мире никакой возможности доказать кому бы то ни было обратное. И неизвестно, что за сюрприз готовил лично мне в конце своего диафильма Разумовский…
"Тренер — это Александр Миронович Терещук, улица Пересудова 2, а квартиры нет, это частный дом… Все…" — "Теперь вернемся к вашим, с позволения, подругам. Как их там?.. Аня и Света!" — "Анна Николаевна Карпенко, семьдесят первого года рождения, проживает по улице Героев Сталинграда 38, квартира 131… Светлана Робертовна Кириленко, семьдесят первого года рождения, адрес — проезд Бакулина 55, квартира 6…"
— Герман замолчал. — Разумовский перехватил паузу. — Мальчишка с тревогой и надеждой смотрел в глаза учителя. Ответный ободряющий взгляд укрепил его в уверенности, что лишь правдой можно восстановить доверие. "Молодец, — сказал ему Разумовский. — Ты поступил сейчас как настоящий мужчина". — Герман несмело улыбнулся улыбкой честного человека!..
Мой искаженный горем рот вывернулся наизнанку насильственной улыбкой.
Разумовский постучал по столу костяшкамии пальцев:
— Раздался стук в дверь. В комнату заглянула старший инспектор Данько, произнесла полушепотом: "Разум Аркадьевич, тут родители Германа Рымбаева приехали! Я с ними уже поговорила…"
Сменилась картинка. Я увидел кабинет Ольги Викторовны, на пороге стояли папа и мама. Они отряхивались от налипшего снега, излишне пушистого, с праздничной новогодней искрой. Геркель изобразил их удивительно жалкими, всклокоченными и мокрыми, похожими на грустных озябших птиц. Папа выглядел старше своих лет, у него почему-то появилась лысина, из-за которой ондатровая шапка, которую он снял при входе, напоминала слетевший парик. Мама осталась в своем белом берете из ангорки и расстегнула пальто. Лицо было испуганное, будто у нее за спиной только что выстрелили из хлопушки.
— Тяжело было родителям Германа переступить порог детской комнаты милиции. Но еще тяжелее было узнать от Ольги Викторовны Данько, что их единственный сын — преступник. Одно успокаивало: старший инспектор, хоть и в милицейской одежде и в офицерском звании, — милая обаятельная женщина…
Ольга Викторовна радушно улыбалась и делала пригласительные жесты руками, как торговец шашлыками, которого мы видели на отдыхе в Крыму…
— Поначалу Рымбаевы храбрились. "Это какая-то ошибка, — решительно говорил отец. — Вы наговариваете на нашего Германа!" — "Быть такого не может! — У матери дрожал голос. — Наш сыночек — послушный добрый мальчик, он мухи не обидит!" — Несчастные родители! Они и подумать не могли, кого вырастили — драчуна, грабителя и сладострастника. Страшные и беспощадные слова правды били, точно плетью…
Ольга Викторовна секущей палаческой размеренностью докладывала: "А кто школьников на улицах обирал? Герман! А кто курил, принимал алкоголь? Герман! А кто вступал в беспорядочные половые связи? Герман! Кто ветерана войны избил? Герман! А кто водил по улицам девицу раздетую? "Мультики" показывал кто? Все — ваш Герман!"
Папа и мама при "словах правды" отворачивались, вскрикивали, закрывались руками, словно их действительно стегали свистящей розгой по беззащитным мягким лицам…
— Родители Германа полагали, что им учинят допрос и вынудят подписать какой-нибудь протокол. Этого не произошло, их просто поставили перед неопровержимыми фактами. Наружу выплеснулось безудержное родительское горе: "Почему так получилось, почему?" — вопрошал неизвестно у кого отец. — "За что?! — вторила мать. — Ни в чем же ему не отказывали! Кажется, ведь все у него было! И магнитофон себе купил, и часы с мелодиями…" — Говорили сбивчиво, знакомо, буднично. Таких объяснений капитан милиции Данько наслушалась немало. Да только знали ли родители, что эти электронные часы с мелодиями и магнитофон "Маяк" их сын приобрел на деньги, отнятые у людей?!
Услышав о часах и "Маяке", родители хором взвыли, точно получили на меня похоронку.
"Нет, не родительскими подарками измеряется любовь, — подвела суровый итог Ольга Викторовна. — Мера ей — внимание. Именно безнадзорность детей порождает преступление!" — "Если бы знали, да разве бы…" — с трудом сдерживая волнение, пролепетала мать Германа. Странно, эти в общем-то хорошие люди и не подозревали о том, что рано или поздно им предстоит держать ответ за свои проступки перед обществом. — "А что же мы такого сделали?!" — вскричал отец. — "Вы прозевали своего ребенка! — таков был беспощадный ответ. — Теперь любая даже самая снисходительная комиссия по делам несовершеннолетних большинством выскажется за помещение Германа в детскую колонию!"
На этих словах прозвучал драматичный аккорд. Кабинет исчез. На экране снова возникла детская комната, в приоткрытую дверь которой половиной туловища сунулась Ольга Викторовна. "Разум, — зашептала она, — с родителями Германа я поговорила. Пора выводить нашего нарушителя…"
Тут она подмигнула, но отнюдь не Герману в диафильме, а лично мне.
Все выглядело так, будто у Ольги Викторовны и Разумовского заранее имелся тайный план, и теперь, когда он полностью удался, можно было играть в открытую, а не хитрить, притворяясь педагогами и инспекторами…
"Ну, пойдем, Герман". — Разумовский глубоко вздохнул. Ему всегда было тяжело видеть убитых горем родителей. Он приобнял мальчика за плечо, и вслед за старшим инспектором Данько они вошли в кабинет…
Мама стояла, закрыв ладонями глаза, словно ей выпало водить в жмурках. У отца на лбу прорезались глубокие напряженные морщины, на скулах вздулись желваки, глаза сузились, поднатужились, точно отец одним лицом поднял и удерживал невидимый тяжеленный груз.
— Мать Германа дала волю слезам, отец крепился, но было видно, что ему непросто дается мужское поведение. — "Сын! Герман!" — вскричали хором родители. — "Мать! Отец!" — жалобно воскликнул Герман, рванулся было к ним и не смог, замер, будто сдерживаемый невидимой преградой…
Первым заговорил папа. Речь его была странной, чужой, с какими-то мелкими вздохами перед словами, точно папе подменяли каждое слово.
"Понимаете, именно сейчас я всерьез задумался о судьбе Германа. Бесхарактерность и эгоизм, повлекшие тяжелое преступление нашего сына, — результат нашего родительского попустительства. Почему это произошло? Видать, жизнь у наших детей с ранних лет беззаботная. Лично у меня в детстве мало было радостных минут. Только и сбереглись хорошие воспоминания, как с отцом на Первомай в город ездили да на рыбалку. Однажды еще мальцом голопузым сома вытащил — вот такенный сом! Килограммов на шестьдесят, не меньше. Сколько радости было! Я и Герку хотел к рыбалке приспособить. Не захотел он, не приняла душа — городской житель… А сам я из простой крестьянской семьи. В нашем селе не было десятилетки, я закончил восемь классов, поехал в город, поступил в техникум, устроился на завод, после техникума сдал экзамены на вечерний факультет в институте, через шесть лет выучился на инженера. Завод стал для меня тем, что есть землица для хлебороба!.."
- Предыдущая
- 36/47
- Следующая
