Книгоедство - Етоев Александр Васильевич - Страница 16

В послесловии Владимира Шинкарева, напечатанном на задней стороне обложки, рассказывается такая история. Цитирую этот рассказ дословно:

Видный митьковский художник Владимир Яшке понял, что алкогольные проблемы становятся опасными для жизни, и пошел на собрание Анонимных Алкоголиков. Там как раз говорили о радостях трезвой жизни. Когда дошла очередь до Яшки, он сказал: «В кинофильме “Бег” генгерал Чарнота сидит в исподнем где-то в Константинополе и вспоминает – ах, как хорош был бой под Киевом! Эх, какой бой был под Киевом! Вот так и я – ну, брошу пить, и что останется – сидеть и вспоминать, какой был бой под Киевом…»

Далее Шинкарев заключает свой рассказ так: «Книга “Волшебная страна” – и есть воспоминание об этом волшебном бое под Киевом…»

И о солдатах, павших ни за что ни про что на поле этого волшебного боя, – добавляю я уже от себя.

В 1999 году исполнилось ровно 60 лет со дня выхода «Волшебника Изумрудного города». Книга вышла в 1939 и сразу же стала любимым чтением подростков довоенного поколения. Трех первых изданий книги (два в 1939 и одно в 1941 году) сегодня днем с огнем не сыскать – «Волшебника» зачитывали до дыр, в библиотеках за ней подолгу стояли в очереди, книгу чуть ли не от руки переписывали и слезно молили редакцию детской литературы переиздать ее еще раз. В руки нашего поколения «Волшебник Изумрудного города» попал только в начале 60-х, уже в переработанном виде, с чудесными картинками художника Л. Владимирского (в первых изданиях книгу иллюстрировал Николай Радлов). С тех пор он переиздается едва ли не каждый год и пользуется неизменным успехом.

В свое время мне приходилось слышать странное мнение, будто писатель Александр Волков, подаривший нам эту книгу, на самом деле никакой не писатель: мол, какой же тут писательский труд – переделать иностранную сказку и выдать ее за собственную. На самом деле то, что «Волшебник» – переработка, никогда не скрывалось. Еще в 1939 году «Литературная газета», сообщая о выходе книги в свет, писала, что это «переработка известной сказки американского писателя Фрэнка Баума “Мудрец из страны Оз”».

Единственное, в чем газета ошиблась, – это в том, что сказка «известная». Сам А. Волков комментирует сообщение газеты так: «Насчет известности сказки – они козырнули. Сказка в СССР совершенно неизвестна. Редакция “ЛГ” первая о ней не знает!…» Действительно, Фрэнку Бауму в России не повезло. О нем мы узнали буквально в последние десять лет. До этого даже в Краткой литературной энциклопедии (другой у нас просто не было) о знаменитом американском сказочнике было лишь слегка упомянуто (в связи с именем А. Волкова). То есть имя Баума мы с грехом пополам знали – а вот книги его могли прочесть разве что по-английски. Сегодня, к счастью, эта несправедливость исправлена. Книги Баума переводятся, и наконец-то можно сравнить переделку с оригиналом. В чем же сходство и в чем различие этих текстов?

Вот что пишет по этому поводу в письме Маршаку сам Волков: «Я значительно сократил книгу, выжал из нее воду, вытравил типичную для англосаксонской литературы мещанскую мораль, написал новые главы, ввел новых героев». Насчет значительных сокращений писатель слегка слукавил – из «Мудреца» Баума убрано всего две главы. Что касается выжатой из книги воды – тоже не совсем ясно. Ничего лишнего в книге Баума нет. События сменяются быстро и строго подчинены сюжету. Фраза про мещанскую мораль, должно быть, всего лишь дань советской газетной эстетике. Никакой мещанской морали американский писатель не исповедовал – наоборот, он был четким последователем идей американских романтиков – Генри Торо и Ральфа Уолдо Эмерсона. Доверять самому себе, раскрывать в себе скрытые внутренние способности, преодолевать страх – вот чему учит Баум. Даже помощь, которой ищут герои у загадочного мудреца Оза, в итоге им оказывается не нужна – вера в самих себя, обретенная на пути в Изумрудный город, заменила им авторитет мудреца. А если уж развенчивать до конца фразу о мещанской морали, то стоит сказать про деньги, двигатель многих «американских» сюжетов. Так вот, мотива обогащения в повести нет совсем.

Для русского варианта сказки Александр Волков написал три новых главы: «Элли в плену у людоеда», «Наводнение» и «В поисках друзей». А вставки и дополнения, по словам автора, «все невозможно перечислить – их слишком много». Но все это не самое главное. Исправляй, дописывай, вырезай – чтобы сделать из «чужой» книги «свою», а из «своей» – «нашу», здесь не справятся ни чернила, ни ножницы. Автор должен внести такое, чтобы книга заиграла по-новому – как листочки на чудо-дереве, пересаженном на другую почву. И писателю Александру Волкову это действительно удалось. Помогли ему в этом спасительное чувство иронии плюс живая жизнь мелочей, которыми он наполнил книгу. Вот сцена, где девочка Элли стоит в комнате перед таинственной Головой с вращающимися глазами. Обратите внимание: когда эти глаза вращались, «в тишине зала слышался скрип». Вроде мелочь – какой-то скрип, а сколько жизни он добавляет в сцену. А вот сцена, где мигуны «так усердно подмигивали друг другу, что к вечеру ничего не видели вокруг себя». Или место про жевунов, которые «сняли шляпы и поставили их на землю, чтобы колокольчики своим звоном не мешали им рыдать».

Автор – дитя эпохи, и, будучи человеком советским, не мог не привнести в свою книгу соответствующий эпохе дух. Особенно это чувствуется в добавленной им главе «Наводнение». Папанин и герои-челюскинцы, героика борьбы и победы – отзвук этого в книге есть. Еще до выхода «Волшебника» в свет Маршак, прочитав рукопись, упрекал автора, что его сказка как бы существует вне времени, то есть зло в ней, говоря другими словами, – отвлеченное, не конкретное зло, не то, которое в литературе тех лет традиционно подавали в классовой упаковке с надписью «Враг не дремлет!». Взять на выбор почти любую довоенную книжку из круга чтения тогдашних подростков – «Морскую тайну» М. Розенфельда, «Арктанию» Г. Гребнева, «Истребитель 2Z» С. Беляева, «Тайну двух океанов» А. Адамова, «Пылающий остров» А. Казанцева… Посмотрите, кто в этих книгах враги. Японцы, немцы, диверсанты, шпионы, капиталисты. У всех у них одинаковые картонные лица, единственное, что их различает, – цвет кожи и разрез глаз. Вот и к сказке в соответствии с этим железобетонным принципом следовало подходить с той же меркой.

На самом деле (я сужу по себе) читающему подростку абсолютно неважно, в какую политическую одежку наряжен тот или иной персонаж. С точки зрения психологии детства, в книге главное – борьба и победа. Замени агента империалистов каким-нибудь инопланетным чудовищем – для подростка-читателя он будет просто отрицательный полюс книги, злая сила, создающая эмоциональное напряжение, не более. Все это оболочка, молодому читателю безразлично, действует ли в романе японский шпион Горелов или зловредная колдунья Бастинда. Только взрослые с их многомудрым опытом могут в сказке о сером волке видеть классовую борьбу в деревне, где волк – это мироед-кулак, а заяц – бедняк-крестьянин, побеждающий его сметкой и хитростью. Или у Пушкина в «Годунове» в сцене с безмолствующим народом разглядеть пророчество нашего национального гения о будущей октябрьской революции, как бывало у советских пушкиноведов.

Сам Волков наверняка не вкладывал в свою сказку никакого политического подтекста. Этого просто быть не могло. Но такой уж в нашей стране читатель, что даже в сказке, рассказанной для детей, всегда отыщет что-нибудь политическое. Так вышло и с книгой Волкова. Вспомните, как боятся жители Изумрудного города признаться и себе и другим, что все, что их окружает, – ложь. Что все это – видимость, оптический обман, свойство зеленых стеклышек, которые в приказном порядке обязан носить каждый подданный Гудвина – Великого и Ужасного. Что действительность безотрадна, а сам Гудвин, их повелитель, – всего лишь жалкий обманщик, а не тот мудрец и провидец, за которого он себя выдает. Даже славный добряк Страшила, лишь только оказывается у власти, превращается в самовлюбленного дурака, и неизвестно еще, что будет со страной и ее запуганным населением. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сделать соответствующие выводы. И в глухие 70-е годы многие воспринимали «Волшебника» как пародию на советскую власть.