Книгоедство - Етоев Александр Васильевич - Страница 56

1 О Крылове начну с Грибоедова. Вот цитаты из двух грибоедовских писем 1824 года

Первая: «…В самый день моего приезда… читал я ее („Горе от ума“. – А.Е.) Крылову, Жандру, Шаховскому, Гречу, Булгарину, Каратыгину…».

Вторая: «Крылов (с которым я много беседовал и читал ему) слушал все выпуча глаза, похваливал и вряд ли что понял Спит и ест непомерно О, наши Поэты! Из таких тучных тел родятся такие мелкие мысли! Например: что Поэзия должна иметь бют (цель- франц. – А Е), что к голове прекрасной женщины не можно приставить птичьего туловища и пр. Нет! Можно, почтенный Иван Андреевич… слыхали ли Вы об Грифоне?…»

Вообще, почитаешь воспоминания современников, и перед тобою встает образ некоего персонажа европейского театра-буфф, Фальстафа, Гаргантюа, Обпивалы и Объедалы народных сказок – неряшливого, вечно что-то жующего, кормящего прямо в своей казенной квартире при Императорской публичной библиотеке залетающих в окно голубей и пр., как написал в своем письме Грибоедов. И ведь действительно все это правда. Как правда то, что он еще и автор удивительных по языку басен, образов, которые для нас значат ничуть не меньше, чем для человека религиозного образы Богородицы и Христа Только не сочтите это мое последнее утверждение за кощунство или за камешек в огород людей верующих.

Еще я много раз повторял, повторяю и повторять буду, что лучший памятник в моем городе из всех существующих – это памятник дедушке Крылову в Летнем саду. Когда меня в Летний сад гулять водили мои родители, я всякий раз первым делом тянул их к нему и, тыча пальцем в обезьяну или ворону с сыром, бодро цитировал соответствующую строчку из баснописца Да и теперь, слыша собачий лай, я вспоминаю Моську и выглядываю из окна на улицу – не ведут ли по мостовой слона или какое другое крупнокалиберное животное.

2. Состоя при Императорской публичной библиотеке в должности штатного библиотекаря, Крылов там же, при библиотеке, и жил. Любимым его занятием, кроме писания басен, было кормление голубей, которые свободно залетали к нему в квартиру через открытые окна и оставляли после себя значительное количество нечистот. Сам баснописец относился к издержкам своей любви к голубям вполне философски: «Что естественно, то угодно Богу, а все, что угодно Богу, не противно и человеку». Кстати, голуби, помня великую к ним любовь баснописца, отвечают ему взаимностью и по сей день Загляните как-нибудь в Летний сад, навестите памятник дедушке Крылову, и вы увидите материальные проявления этой безыскусной любви пернатых, хорошо заметные на темном металле памятника.

Крылов был оригинален во всем, даже в вопросах собственного здоровья. Однажды лежал он больной желудком и, чтобы поддержать съедаемые болезнью силы, решил немного перекусить Приносят ему щи с пирожками Вот он хлебает щи, надкусывает один пирожок, съедает, надкусывает второй. Чувствует наш Иван Андреевич, что-то с пирожками неладно, какая-то в них нехорошая присутствует горечь. Пригляделся он к пирожкам внимательно и видит, а пирожки-то порченые, с гнильцой. Другой бы с криком: «Отравили, мерзавцы!» швырнул некачественный продукт в физиономию слуге, их подавшему Но не такой был Крылов человек, чтобы в рожу съестным кидаться «Что ж, – рассудил он здраво, – коли призвал меня Господь умереть, то не все ли равно, от двух я пирожков испущу дух или от всех шести» И съел оставшиеся четыре пирожка тоже И, представьте себе, желудок его поправился, и тем же вечером Иван Андреевич уже обедал в Английском клубе.

Кстати, всем возможным кушаньям Иван Андреевич Крылов предпочитал щи с кулебякой В смысле – кулебяка не в щах, а вместо хлеба, со щами Что касается вещей поэтических, то здесь предпочтения Ивана Андреевича ни для кого не секрет Конечно же, это басни, знаменитые крыловские басни, любимые всеми нами

3 «Крылова прославили в Петербурге пьяницей, что не удивительно, судя по его беспрерывно сонной физиономии» Так пишет в своих «Записных книжках» дочь президента Академии художеств и вообще человека государственного и важного Варвара Алексеевна Оленина

Но несмотря на эту кажущуюся сонливость, Крылов был человеком практичным и даже ушлым Смирдин ему платил за каждую новую басню по 300 рублей, и к началу 1830-х гг. баснописец заработал 100 тысяч. Но этого ему показалось мало, и в 1834 году Крылов требовал с издателя за басню уже по 500 рублей, и тот был вынужден согласиться.

Между прочим, это хороший пример для современных писателей! Нужно знать цену своему творчеству и не позволять какому-нибудь пройдохе из ЭКСМО или АСТ за копейки покупать тебя на корню.

Кстати, в мае 2005 года прогрессивное человечество отметило ровно 150-ю годовщину со дня открытия памятника дедушке Крылову в Летнем саду. Отметить-то оно отметило, но все ли его представители знают о том, как выбрали место для установки памятника?

История эта мало слово что замечательная, она еще к тому же и поучительная, особенно для служителей Музы

А дело происходило так

Однажды Иван Андреич Крылов, гуляючи по Летнему саду, утомился и присел на скамейку Тут-то его вдруг и приперло. Баснописец сунул руку в карман, а бумажки-то в кармане и нету Видит Крылов, по аллее движется граф Хвостов. Крылов кидается к графу «Здравствуйте, – кричит, – дорогой Нету ли у вас чего новенького?». – «Есть, как же не быть, – отвечает ему Хвостов. – Свежий стишок, извольте Только что прислали из типографии». – «Замечательно, граф, отлично, дайте-ка мне парочку экземпляров» Польщенный Хвостов дает. Крылов срывается с места и прячется в ближайших кустах.

Там-то, на месте этих кустов, и стоит теперь лучший памятник Петербурга, кроме разве что Медного всадника и памятника Чижику-Пыжику на Фонтанке

Когда летом 1919 года поэта Осипа Мандельштама арестовали в Батуме грузинские меньшевики, то на вопрос, белый он или красный, поэт ответил: «Я не знаю, какого я цвета Больше всяких цветов теперь меня занимают Тибулл, Катулл и римский декаданс».

«Распад, тление… – все это… decadence, – напишет поэт через два года в своей программной статье „Слово и культура“. – Но декаденты были христианские художники, своего рода последние христианские мученики Музыка тления была для них музыкой воскресения…».

Ощущение конца эпохи в русской культуре двух последних столетий присутствовало всегда Горько-сладкий привкус последней, заупокойной чаши, поднимаемой на развалинах прошлого, и вместе с тем осознание себя наследником и хранителем былых ценностей – вот основная тема, определяющая характер творчества многих мастеров слова.

Пушкин: «Где Вакховы пиры при шуме зимних вьюг?»

И вторящий ему Батюшков: «Где дом твой, счастья дом? Он в буре бед исчез, и место поросло крапивой…»

И принимающий эстафету Тютчев: «Кончен пир, умолкли хоры, опорожнены амфоры…»

Этот ряд можно множить долго

Но лишь в годы между двух революций и особенно после трагедии Октября и последовавших за ней событий ощущение конца эпохи, гибели великой цивилизации (именно в эти годы в России читается и переводится на русский язык знаменитая книга О Шпенглера «Закат Европы») стало присуще большинству тогдашней интеллигенции. И сравнение послереволюционной России с гибелью великого Рима не случайно приходило на ум.

Вот как описывает Петроград начала 20-х годов историк и краевед Николай Анциферов (цитирую по его книге «Душа Петербурга», Пг., 1922):

Медленно ползут трамваи, готовые остановиться каждую минуту Исчез привычный грохот от проезжающих телег, извозчиков, автомобилей. Только изредка промчится автомобиль, и промелькнет в нем военная фуражка с красной звездой из пяти лучей (ср мандельштамовское: «Только злой мотор во мгле промчится и кукушкой прокричит…») Прохожие идут прямо по мостовой, как в старинных городах Италии… Весною трава покрыла более не защищенные площади и улицы (то же у Мандельштама: «Трава на петербургских улицах – первые побеги девственного леса, который покроет место современных городов»). Воздух стал удивительно чист и прозрачен Нет над городом обычной мрачной пелены от гари и копоти. Петербург словно омылся…