Настольная книга сталиниста - Жуков Юрий Николаевич - Страница 37

Правда, Сталину все же удалось отстоять один пункт проекта. Тот самый, который ему виделся главным. Спустя несколько дней он провел решение Политбюро о назначении, по совместительству, первых секретарей Белоруссии — П. К. Пономаренко и Украины — Н. С. Хрущёва председателями соответствующих республиканских Совнаркомов. Как бы для проверки идеи проекта на практике. Но на том все и кончилось.

При обсуждении проекта решающую роль играл голос каждого члена и кандидата в члены Политбюро. Особенно большое значение имела позиция Анастаса Ивановича Микояна. Ведь при желании он мог повести за собой таких конформистов, как Каганович, Калинин, Шверник. Превратить соотношение голосов из «пять против семи» в «восемь против четырех». Но для этого Микоян должен был сам поддержать проект. Он поступил иначе.

Результат такого выбора всем хорошо известен.

Произошедшее 30 июня 1941 г. положило начало той чреде событий, которая завершилась только через шестнадцать лет. Положило начало тому процессу на политическом Олимпе нашей страны, который все отчетливее приобретал характер борьбы за власть, личного соперничества. Более того, всего за восемь месяцев после создания ГКО определились не только основные соперники, но и их группировки. Отнюдь не постоянные, не определявшиеся полным совпадением взглядов, а всего лишь возникавшие по чисто тактическим соображениям. Но, тем не менее, просуществовавшие полтора десятилетия. Именно они позволяют нам расшифровать, понять многие, если не все взлеты и падения, перемещения в узком руководстве.

В группе наиболее сильных неформальных лидеров оказались Молотов, Берия, Маленков. Именно они стали инициаторами образования ГКО. Именно они, спустя двенадцать лет, сохраняли ту же роль. В марте 1953 г., в день похорон Сталина, именно они выступали с речами как общепризнанные лидеры.

Ко второй группе следует отнести Жданова и Вознесенского. Сталинских выдвиженцев, одно время бесспорных преемников абсолютной власти вождя. В силу личных качеств они оказались неспособными справиться с возложенными на них обязанностями. Не использовали для того предоставленные им самые широкие полномочия. Проиграли тайную битву за власть и потому довольно скоро ушли с политической арены и из жизни. Почти одновременно, что также далеко не случайно.

Своеобразным противовесом первой и второй группам служили Андреев, Ворошилов, Каганович, Калинин. «Непотопляемые», ибо сохраняли посты несмотря на все непростительные для других промахи и ошибки. Фактически они играли роль статистов, ибо своими голосами на заседаниях Политбюро до известной степени неитрализовывали возможность совместного выступления Молотова, Берия и Маленкова.

Наконец, была и ещё одна столь же условная группа — Микоян и Хрущев. Весьма сильные, но в то же время в годы войны не связывавшие себя открытым стремлением к лидерству. Своеобразный «вооруженный нейтралитет», если так можно охарактеризовать их тогдашнюю позицию, обеспечивал им постоянную устойчивость во властных структурах, стабильность положения.

Но до конца придерживался такой линии лишь Анастас Иванович Микоян. И благодаря этому сумел выдержать испытание миражом личной власти. Избежал искушения, прошел сквозь все испытания и бури.

XX Съезд КПСС: Расставание с мифом[123]

Наши представления о важнейших событиях рано или поздно начинают жить самостоятельно. В них желаемое выдается за действительное, обрастает догадками, слухами, предположениями. Словом, превращается в миф.

Так произошло и с XX съездом КПСС.

Расставание с мифом всегда болезненно. Но сегодня мы обязаны отрешиться от него. Увидеть съезд только таким, каким он и был на самом деле. Без пристрастного стремления приукрасить либо опорочить его.

Со дня своего открытия XX съезд, как и должно, преподносился средствами массовой информации переломным. Решающим в жизни страны. Правда, подобная оценка не была чем-то исключительным. Ее уже не раз давали многим предыдущим партийным форумам. Новым, действительно необычным, даже настораживающим оказалось иное. Изображение съезда поворотным, но отнюдь не только в экономике, как было и раньше. Возвещающим эпоху демократизации, мирного сосуществования, подъема жизненного уровня населения.

Позже к официальной пропаганде присоединилась даже извечно фрондерствующая часть творческой интеллигенции. Они-то вместе, вполне единодушно, и стали славословить съезд как феномен. Как уникальное, исключительное явление, якобы уже действительно резко и кардинально изменившее положение в Советском Союзе.

После отстранения Хрущева столь неординарная оценка съезда отнюдь не исчезла. Сохранилась. Только теперь служила неким знаком, свидетельствующим о принадлежности к оппозиции новому режиму. Стала символом молчаливого неприятия курса, который исподволь, медленно, но все настойчивее утверждается с лета 1965 г. Именно тогда ужесточение идеологического контроля, усиление противостояния на международной арене, непоследовательные попытки реабилитировать Сталина и послужили основой окончательной мифологизации XX съезда.

Отныне с ним, с его на деле весьма двусмысленными решениями, с негласным, как и «закрытый» доклад Хрущёва, истинным политическим курсом, что не хотели замечать, а если и увидели, то постарались быстро забыть, связывали неосуществленные надежды, несбывшиеся мечты.

Насколько же оправданными были те надежды и мечты? Насколько реально соотносили их именно с XX съездом?

Пожалуй, главным в те февральские дни 1956 г. стало всеобщее упование на быстрое и полное обновление, на неизбежную демократизацию. Прежде всего — самой партии. И методов, форм её деятельности, роли и места в жизни страны. Предвосхищало такую надежду, переходящую в эйфорию, порождало уверенность в осуществлении её очень многое. Все, что предшествовало съезду. В 1953 г. — арест Берии и суд на ним, в 1954-м — процесс над его предшественником по МГБ Абакумовым, в 1955-м — уход Маленкова с поста Председателя Совета министров СССР, оставшегося несмотря на это членом президиума ЦК КПСС.

Правда, начался съезд и шел поначалу обычно, рутинно. Даже отчетный доклад, прочитанный Хрущёвым, не обещал, казалось бы, ничего нового. Единственное, что отличило его от других таких же, замечено было далеко не сразу. В нем отсутствовали традиционные, еще вчера обязательные ссылки на «основополагающие» труды Сталина. Имя же покойного вождя, человека, тридцать лет возглавлявшего Советский Союз, человека, с которым прежде связывали все победы и свершения, упоминалось единожды. Чисто ритуально: за время, прошедшее с XIX съезда, смерть вырвала его из рядов партии. И только.

Сенсация появилась лишь на третий день. Во время выступления Микояна. Именно он — первым — открыто, хотя еще и весьма осторожно, даже довольно мягко подверг критике Сталина. Вернее, дал негативную оценку его «Экономическим проблемам социализма в СССР». Осудил пропагандистов и историков, не желавших выходить за рамки «Краткого курса», а потому так и не создавших работ об Октябрьской революции, Гражданской войне без «лакировки». Да упомянул без обычных бранных эпитетов Антонова-Овсеенко, Косиора.

И только после закрытия съезда «взорвалась бомба». Произошло из ряда вон выходящее событие. Появились, мгновенно разошлись по всему миру слухи о «закрытом» докладе Хрущева. А подтверждала еще неясные, неуверенные, полные недомолвок сообщения о том более чем скромная по содержанию, всего в десять строк, резолюция «О «культе личности» и его последствиях». Опубликованная всеми газетами резолюция, в которой имя Сталина просто не упоминалось.