Русское солнце - Караулов Андрей Викторович - Страница 34
- Предыдущая
- 34/60
- Следующая
Исхитриться надо, сказать Ельцину все, как есть, и не попасть — при этом — под горячую руку: убьет.
Все или почти все, — как карта ляжет!
Голый Ельцин был похож на чудо-юдо из сказки: ему было трудно дышать, он с шумом втягивал в себя воздух и быстро выдавливал его обратно, как грузовик солярку.
«Натуральный циклоп… — вздохнул Коржаков. — Хотя тот, кажись, одноглазый был…»
— Вчера на ужине… все… никак-к, — Ельцин с трудом подбирал слова, — не… вышло, понимаешь!
— Я в курсе, Борис Николаевич, — сказал Коржаков.
— Трусы!
— Трусы, конечно…
Коржаков, почти не спавший из-за Ельцина этой ночью, ужасно хотел сказать что-нибудь гадкое.
— Только у нас в деревне, Борис Николаевич, сранья сначала Ванька-пастух вставал, в ворота колотил, а уж потом петухи заводились…
— Это хорошо, понимаешь, ш-шта вы из деревни… — медленно сказал Ельцин. — Это… што ж, та деревня, где я был?
— А другой у меня нет, Борис Николаевич…
После октябрьского пленума, когда Ельцин действительно пытался свести счеты с жизнью, всадив себе в грудь огромные ножницы, Коржаков увез будущего Президента России в свою родную деревню. Ельцин прожил здесь около двух недель и (даже!) несколько раз ночевал на сеновале, не замечая ранних морозов.
У Горбачева была Раиса Максимовна, у Ельцина — Коржаков.
— Ну, к-как быть, Саш-ша?..
— Без вариантов, Борис Николаевич. Это я точно говорю.
— Х-ход назад есть всегда, — отмахнулся Ельцин. — Куда хочу, туда и иду, — понятно? А шта я могу, если они — в кусты!
— Это не кусты, Борис Николаевич. Это — психология. Вы входите в комнату, и Кравчук становится ниже ростом.
— Ну и — што?
— Без инициативы он. Падает раньше выстрела.
— Безобразие, — сказал Ельцин.
— Он же как кот, Кравчук, — продолжал Коржаков, — сидит, жмурится, а сам, подлюга, по сторонам зыркает, выбирает, кому б в загривок пристроиться, чтоб за чьей-то спиной проскочить, — такой человек!..
— Лечить надо, — заметил Ельцин.
— Вылечим, — заверил Коржаков, — а как же!
— Учтите: я — шучу, — сказал Ельцин.
— Так и я шучу, Борис Николаевич… — Взгляд Коржакова остановился на Ельцине — именно остановился.
— Я не отступлю… — сказал Ельцин.
— Я знаю, Борис Николаевич.
Солнце парило так сильно, что становилось душно.
— Может, форточку открыть?
Ельцин медленно снял больную ногу со стула и вдруг с размаха врезал по нему так, будто это не стул, а футбольный мяч. Стул с грохотом проехался по паркету, но не упал, уткнувшись в ковер.
— Толь-ка на рожон, так вместе, понимашь, в кулаке, потому шта если мы решили, если мы — единомышленники, значит, сразу выходим на Верховный Совет, в один день, без промедленья, понимаешь… предательству — нет прощ-щения!
— Если Президент Ельцин не предаст сам себя, — спокойно, четко выговаривая слова, сказал Коржаков, — Кравчук и Шушкевич будут с Ельциным до гробовой доски, потому что у них нет другого выхода. Если Горбачев остается в Кремле, если Горбачев будет руководить страной так, как он и руководил до сих пор (а он по-другому не умеет), мы — мы все — снимем последние штаны, то есть их, Кравчука, Шушкевича… да и Ельцина, Борис Николаевич, никто не изберет на второй срок — перспективы нет! Кравчук, между прочим, все давно просек, — все! А молчит, потому что — хохол, у него мечтёнка есть… так устроиться, чтоб вареники к нему в глотку сами б залетали, а он бы, гад, только б чавкал…
Ельцин смотрел в окно. И — ничего не видел.
— А еще, Борис Николаевич, — Коржаков ухмыльнулся, — министр Баранников передал, что Горбачев — в курсе нашей операции. Более того: с утра консультируется с Бушем, звонит в ООН и ещё куда-то…
— Как звонит? Зачем… звонит?!.
— А чтобы они, Борис Николаевич, всем миром против Ельцина, — вот что!
— Как-как?..
— Ситуацию не понимают, суетятся.
— Так нам… что?.. Хана или не хана?
— Где ж хана, Борис Николаевич? Где? То есть будет хана, точно будет, если мы сейчас дурака сваляем — плюнем на все и домой вернемся, в Москву. А надо, Борис Николаевич, наоборот: уже сегодня — заявленьице; пока они чешутся, ставим их раком! Россия — гордая! Россия хочет жить по-новому! Поэтому — новый союз. Россия захотела… и они захотят, — куда им деваться?!
— А где Бурбулис? — вспомнил Ельцин.
— В номере, поди… Пригласить, Борис Николаевич?
— Пригласить! Всех пригласить! Козырева, Шахрая… Гайдара этого… Все ш-шоб были!..
Ельцин вцепился в бинты, пытаясь их разорвать.
— Помочь, Борис Николаевич? Нельзя ж так, с ногой оторвете!..
Ельцин резко рукой оттолкнул его в сторону:
— Идите и возвращайтесь! Всем — ко мне!
Коржаков щелкнул каблуками и вышел.
Советский Союз был действительно «поставлен на счетчик», как выразился Бурбулис в самолете: страна жила последние часы.
Из двухсот пятидесяти миллионов людей об этом знали только одиннадцать человек: шесть здесь, в Вискулях, и ещё пятеро в Москве: Ельцин, Полторанин, Бурбулис, Скоков, Баранников, Грачев, Шахрай, Козырев, Гайдар, Шапошников и Коржаков.
Геннадий Бурбулис в синем спортивном костюме бегал вокруг дачи, Сергей Шахрай и Егор Гайдар завтракали в столовой, а Андрей Козырев был ещё в постели.
— Тревога! — полушутливо объявил Коржаков. — Все наверх, к Президенту!
Он был в отличном настроении.
— Я тоже? — спросил Гайдар, вынимая салфетку.
— Как ни странно, — ухмыльнулся Коржаков.
Огромная ракета, все время стоявшая на старте, вдруг устремилась куда-то вверх с такой скоростью, словно собиралась спалить все небо вокруг…
А Кравчук действительно ждал! Украинская миссия жила в том же доме, что и Ельцин, но с другой стороны; окна Президента Украины выходили как раз на окна Ельцина. С половины пятого у Ельцина горел свет. В эту ночь Кравчук тоже не спал — его безжалостно жрали комары. Странно, на улице — собачий холод, а в доме полно комаров, откуда взялись — неизвестно. Кравчук устыдился звать охрану; сперва он лично бил комаров большим банным полотенцем, потом решил спать с включенной лампой и — не заснул…
Кравчук очень хотел, чтобы Украина стала бы, наконец, государством, но он смертельно боялся Москву, боялся КГБ, — этот страх у Кравчука был в крови. Он боялся Москву с той самой минуты, когда он, в тот год просто секретарь обкома, от страха упал в обморок в кабинете у Ивана Владимировича Капитонова, секретаря ЦК. А когда очнулся, долго не мог понять, где он лежит и что с ним случилось. Да, нет ЦК КПСС, нет самой КПСС, но КГБ-то есть, вот в чем дело! В Советском Союзе КГБ был больше, чем ЦК, все решения ЦК принимались только с санкции КГБ, иными словами, теневая, то есть самая опасная часть советской системы, жила, оправляясь после августовского путча. Президент Украины вздрагивал от мысли, чту с ним может сделать система, если он, Кравчук (даже опираясь на «всенародный» референдум о независимости Украины, который он — по требованию «Руха» — не мог не провести), вдруг объявит «нэньку ридну» свободной…
Партийная интуиция подсказывала Кравчуку, что решение о суверенитете Украины должно прийти в Киев из Москвы, ибо движение снизу (или, не дай бог, восстание) это гибель. В узком кругу, особенно на встречах с «Рухом», Кравчук все время кивал на Англию. После нелепой войны в Индии королева Елизавета довольно легко отпускала на свободу свои заморские владения, но в тот момент, когда восстали Фолклендские острова, она послала туда эскадру кораблей. А как — престиж страны! Если Горбачев и Ельцин (больше Ельцин, конечно) вывели из СССР Прибалтику (да так, что в самом Союзе это как бы никто и не заметил), значит, в тот момент, когда Михаил Сергеевич смертельно осточертеет Борису Николаевичу, именно Ельцин выбьет из-под него фундамент, то есть республики, — сам Ельцин!..
Значит, ждать, ждать, не торопиться… Сами придут и предложат. Будет, будет Украина всем государствам как ровня! И он, Леонид Кравчук, будет как ровня — президентам и премьерам, королям и наследным принцам… Японскому императору он будет как ровня, — ничего, да?
- Предыдущая
- 34/60
- Следующая
