Голос тех, кого нет - Кард Орсон Скотт - Страница 50

• Предыдущая
• 50/91
• Следующая

— А это не так.

— Ксенобиология существует именно для этого. О да, она замечательно умеет создать картошку, где все питательные вещества идут в дело. Просто чудо, что она вывела ту разновидность амаранта, которая снабжает теперь белками всю колонию. И это с площади в десять акров! Но это не наука, а жонглирование молекулами.

— Это выживание.

— Но мы же ничего не знаем. Плывем по поверхности океана. Очень удобно, можно двигаться во все стороны, правда понемногу, только в глубине могут, знаете ли, жить акулы. Вдруг мы окружены акулами, а она просто не желает выяснять, так ли это.

— Третье?

— Она не хочет делиться информацией с зенадорес. Точка. Полный провал. И совершенная чушь собачья. Мы не можем покидать огороженный участок. Это значит, у нас нет ни единого здешнего дерева, которое мы могли бы изучать. Мы ни черта не знаем о флоре и фауне этой планеты, только о тех видах, что когда-то оказались по эту сторону ограды. Одно стадо кабр, лужайка травы капим, немного отличная от степи речная экологическая зона — и все, и больше ничего. Ничего о животных, обитающих в лесу, никакого обмена данными. Мы никогда ничего им не говорим, а если они посылают что-то нам, то стираем их данные, не читая. Она построила вокруг нас стену, через которую нельзя перебраться. Снаружи не проникнешь и изнутри не вылезешь.

— Возможно, у нее есть причины.

— Конечно, есть. У сумасшедших всегда есть причины. Вот вам одна — она ненавидела Либо. Ненавидела. Она не позволяла Миро упоминать его имя в доме, запрещала нам играть с его детьми. Мы с Чиной уже много лет лучшие подруги, но мама не пускает ее в дом и никогда не разрешала мне заходить к ней домой после школы. А когда Миро стал подмастерьем Либо, она целый год не разговаривала с ним и не пускала за общий стол.

Эла поняла: Голос не верит ей, думая, что она преувеличивает.

— Да, да, так оно и было — целый год. С того дня, как он отправился на Станцию Зенадорес и стал подмастерьем Либо. Он вернулся, и она ничего не сказала ему, ни слова, а когда он сел обедать, просто убрала тарелку прямо из-под его носа, убрала и помыла, словно его там вовсе не было. Он просидел весь обед за столом, смотря на нее. А потом отец решил, что Миро груб с матерью, и взбеленился. Приказал ему выйти из столовой.

— И что он сделал, ушел?

— Нет. Вы не знаете Миро, — горько рассмеялась Эла. — Он никогда не вступает в бой, но и не сдается. Он никогда, ни разу не отвечал на отцовские оскорбления. За всю свою жизнь я не помню случая, чтобы он отплатил за злобу злобой. А мама… Ну что ж, он каждый вечер возвращался домой со Станции Зенадорес и садился за стол там, где стояла его тарелка, и каждый раз мама забирала его прибор, а Миро просто сидел там, пока отец не заставлял его уйти. Естественно, через неделю такой жизни отец уже начинал орать на Миро, как только мама тянулась за его тарелкой. Отец любил эти вечерние сцены. Он правился себе. Этот ублюдок ненавидел Миро, и вот наконец-то мама оказалась на его стороне против собственного сына.

— Кто сдался?

— Никто.

Эла перевела взгляд на реку, осознавая вдруг, как страшно звучит то, что она рассказывает. Только что она осрамила свою семью при постороннем. Чужаке. Но какой же он чужак? Квара снова заговорила, Ольядо вернулся в настоящий мир, и Грего на какое-то время стал обычным ребенком. Нет, этот человек им не чужой.

— Как все закончилось?

— Война прекратилась, когда свинксы убили Либо. Да, мама очень сильно ненавидела этого человека. Когда он умер, она отметила день его гибели тем, что простила своего сына. В тот вечер Миро пришел домой поздно, глубокой ночью. Страшная ночь. Все были так перепуганы, свинксы казались такими ужасными, и все так любили Либо, кроме мамы, конечно. Мама дождалась Миро. Он прошел на кухню, сел за стол, и мама поставила перед ним тарелку, полную тарелку еды. И ничего не сказала. Он съел. И тоже промолчал. Как будто целого года и не было. Я проснулась посреди ночи, потому что услышала, как в ванной плачет Миро. Не думаю, что его слышал кто-то еще, а я не подошла, потому что он явно не хотел никого видеть. Теперь-то я считаю, что ошиблась тогда, но мне было страшно. В моей семье происходило слишком много всего.

Голос кивнул.

— Я должна была пойти к нему.

— Да.

И тут произошло нечто и вовсе странное. Голос согласился с ней, что в ту ночь она совершила ошибку. И когда он произнес эти слова, Эла поняла, что они правдивы, что его суждение безупречно. Но почему-то она чувствовала себя исцеленной, как будто само признание ошибки унесло боль от несделанного. Впервые она начала понимать, какой силой обладала Речь. Это не исповедь, искупление и отпущение грехов, которое предлагали священники. Что-то совершенно иное. Рассказать, кто ты, и понять, что стала другой. Она ошиблась, и это изменило ее, а теперь она не повторит ошибку, потому что превратилась в другого человека, не такого испуганного, более склонного к сочувствию.

«Если я не та придавленная страхом девчонка, которая услышала, как плачет от боли ее брат, и не осмелилась прийти ему на помощь, то кто я?» Но вода, текущая сквозь решетку ограды, не давала ответа. Может быть, нельзя узнать, кто ты сегодня. Может быть, достаточно уверенности в том, что ты не такая, как вчера.

А Голос лежал рядом на траве и смотрел на темные тучи, наплывающие с запада.

— Я рассказала вам все, что знаю, — прошептала Эла. — Я сказала вам, что в тех файлах: сведения о Десколаде. Это все, что мне известно.

— Нет, не все.

— Это так, клянусь.

— Неужели вы хотите сказать, что послушались ее? Что, когда мать приказала вам свернуть все теоретические исследования, вы просто отключили свой мозг и сделали так, как она сказала?

Эла хихикнула:

— Она так и думает.

— И она не права.

— Я ученый. Кем бы ни была она.

— Когда-то Новинья была ученым. Она сдала экзамен, когда ей исполнилось тринадцать.

— Знаю.

— И она делилась результатами с Пипо, пока тот не умер.

— Это мне известно тоже. Она ненавидела только Либо.

— Расскажите мне, Эла, к каким открытиям привели вас ваши работы по теории.

— Я не нашла никаких ответов. Но зато теперь знаю несколько правильных вопросов. Это неплохое начало, не так ли? Ведь больше никто не задает вопросов. Так забавно, правда? Миро рассказывал, что ксенологи-фрамлинги буквально на части рвут его и Кванду, требуя новой информации, всяких данных, а им-то закон запрещает толком работать. Но до сих пор ни один фрамлинг-ксенобиолог ничего у нас не попросил. Они сидят себе и изучают биосферу собственных планет и не задают матери вопросов. Я единственная, кто спрашивает, но меня не принимают всерьез.

— Я принял, — ответил Голос. — Я хотел бы услышать ваши вопросы, Эла.

— О'кей. Например, номер первый: у нас тут за оградой проживает стадо кабр. Кабра не может перепрыгнуть ограду, даже близко подойти к ней не в состоянии. Я своими руками ощупала каждое животное в стаде, и знаете, что обнаружила? Там нет ни одного самца. Только самки.

— Невезение, — заметил Голос. — Даже по статистике хоть один-то должен был приблудиться.

— Да не в этом дело, — улыбнулась Эла. — Я вообще не уверена, есть ли у кабр самцы. За последние пять лет каждая взрослая кабра рожала минимум один раз и ни разу не совокуплялась. Не было возможности.

— Клоны? [клоны — генетически однородное потомство растений или животных, образовавшееся путем бесполого размножения]

— Потомство не является генетическим аналогом матери. Такой анализ без труда можно провести в лаборатории, когда мама отвернется. Какой-то генообмен есть.

— Хм. Гермафродиты?

— Не-а. Чистой воды самочки. Никаких мужских половых органов. Интересно, тянет ли это на важный вопрос? Каким-то образом однополые кабры умудряются перетасовывать гены.

— С точки зрения теологии…

— Не надо смеяться.

— Над чем? Над наукой или над теологией?

— И над тем, и над другим. Хотите послушать еще порцию вопросов?

• Предыдущая
• 50/91
• Следующая