Игра Эндера - Кард Орсон Скотт - Страница 28
- Предыдущая
- 28/70
- Следующая
И больше всего беспокоило Валентину то, что Питер говорил о грядущей катастрофе поразительно беспечно.
– Питер, у меня почему-то возникло ощущение, что ты думаешь обо всём этом как о золотом шансе для некоего Питера Виггина.
– Для нас обоих, Вэл.
– Питер, тебе всего двенадцать лет. А мне – десять. У них есть специальное слово для людей нашего возраста. Они называют нас детьми. И обращаются с нами, как с мышами.
– Но мы с тобой умеем думать лучше, чем обычные дети, не так ли, Вэл? Мы разговариваем совсем не как дети. И, самое главное, мы пишем не как дети.
– Наша дискуссия началась с угрозы убить меня. Питер, по-моему, мы отклонились от темы.
Её охватило приятное возбуждение. О да, она писала куда лучше Питера. Они оба понимали это. Питер даже сказал однажды, что хорошо умеет находить у других черты, которые они ненавидят в себе больше всего, и шантажировать этим, тогда как Вэл легко отыскивает в людях те черты, которые людям нравятся, и льстит. Выражение циничное по форме и правильное по сути. Валентина кого угодно могла заставить согласиться с её точкой зрения, могла убедить человека, что ему хочется именно того, чего ей надо. А Питер мог только заставлять людей бояться того, чем он хотел напугать. Когда он впервые объяснил все это Валентине, та не согласилась. Ей хотелось верить, что она выигрывает в спорах потому, что права, а не оттого, что умеет управлять людьми. Но сколько бы она ни говорила себе, что не хочет эксплуатировать других, как это делает Питер, ей все равно нравилось знать, что она способна влиять на взрослых, не только на их действия, но и на желания. Ей было стыдно получать удовольствие от этой власти, но время от времени она пользовалась ею. Чтобы заставить учителей, да и некоторых учеников, делать то, что ей хотелось. Чтобы убедить в чём-то мать или отца. Иногда ей удавалось даже внушить что-нибудь Питеру. И это было страшнее всего – она понимала Питера настолько, что могла залезть в его шкуру и посмотреть изнутри. В ней было больше от Питера, чем она решалась признать, даже тогда, когда отваживалась думать об этом. Пока Питер говорил, такие мысли крутились в её голове… «Ты мечтаешь о власти, Питер, но есть область, где я много сильнее тебя».
– Я изучал историю, – сказал Питер. – Модели поведения людей, групп людей. Есть времена, когда перестраивается мир, и тогда всё можно изменить, сказав одно-единственное нужное слово. Это сделал в Афинах Перикл, а потом Демосфен…
– Ну да, умудрились дважды развалить Афины.
– Перикл, допустим, да. Но Демосфен-то оказался прав насчёт Филиппа…
– Или спровоцировал его.
– Ага. Вот это и делают историки: треплются о причинах и следствиях. Совершенно очевидно, что бывают периоды, когда мир шатается, и правильные слова, сказанные там, где их услышат, могут сдвинуть его туда, куда надо говорящему. Вспомни, например, Томаса Пейна, Бена Франклина, Бисмарка, Ленина.
– Это не совсем те случаи, Питер.
Теперь она возражала ему только по привычке, так как уже поняла, куда он клонит. Это было возможно. Да. Возможно.
– Я и не надеюсь, что ты поймёшь. Ты всё ещё веришь, что в школе можно чему-нибудь научиться.
– Я понимаю больше, чем ты думаешь, Питер. Значит, ты видишь себя Бисмарком?
– Просто я знаю, как внедрять идеи в сознание общества. Вспомни, Вэл, тебе приходит в голову хорошая идея, ты делаешь из неё красивую фразу и произносишь вслух, а через две недели или через месяц слышишь, как один незнакомый тебе взрослый повторяет её другому такому же незнакомцу. А иногда ты слышишь её по видео или ловишь в компьютерной сети.
– Я всегда думала, что слышала эти слова раньше и что мне только мерещится, как я их сочиняю.
– Ну так ты ошибалась. В этом мире только две, может, три тысячи человек могут сравниться с нами по уму, сестрёнка. Большинство из них как-то перебивается с хлеба на воду. Преподают, бедные ублюдки, или исследуют что-нибудь. И лишь немногие обладают реальной властью.
– И мы принадлежим к числу этих счастливцев.
– Смешно, как одноногий кролик, Вэл.
– Наверняка их достаточно в здешних лесах.
– И все они прыгают кругами.
Валентина вообразила картинку, прыснула и тут же разозлилась на себя за то, что сочла этот ужас смешным.
– Вэл, мы можем говорить слова, которые через неделю будет повторять весь мир. Мы можем. Сейчас. Нам не надо ждать, пока мы вырастем и сделаем карьеру.
– Питер, тебе двенадцать.
– Не-а, только не в компьютерной сети. Там я могу назвать себя любым именем. Да и ты тоже.
– У нас ученический допуск, наш возраст будет ясен любому, да и вообще мы можем попасть на настоящую дискуссию только как слушатели. Нам просто не дадут говорить.
– У меня есть план.
– У тебя всегда есть план. – Она изображала безразличие, но слушала очень внимательно.
– Мы сможем попасть в сеть как полноправные взрослые под любыми именами, если отец предоставит нам свой гражданский допуск.
– А почему он должен это делать? Ученический-то у нас есть. Этого нам должно с головой хватать. Ну что, ты ему скажешь: мне нужен гражданский допуск, чтобы захватить мир?
– Нет, Вэл. Я ему вообще ничего не буду говорить. Это ты расскажешь ему, как обеспокоена моим состоянием. Как я из кожи вон лезу, чтобы в школе было всё хорошо, и как меня сводит с ума то, что я не могу общаться с разумными людьми, что из-за моего возраста на меня смотрят сверху вниз, что у меня нет равного собеседника. Ты объяснишь ему, что я долго не выдержу.
Валентина вспомнила мёртвую белку на поляне и поняла, что её находка тоже входила в планы Питера. А может быть, он включил её в свои планы потом, когда заметил, что Валентина знает.
– Ты убедишь отца разрешить нам пользоваться его гражданским допуском. Объяснишь, что псевдонимы нужны нам, чтобы скрыть наш возраст, чтобы люди могли оценивать нас только по уму, чтобы нас уважали.
Валентина могла оспаривать его идеи, но не такие заявления. Не могла же она спросить: «Почему ты решил, что заслуживаешь уважения?» Она читала про Адольфа Гитлера. Интересно, каким он был в двенадцать лет? Не таким умным, как Питер, нет, но он наверняка тоже мечтал о славе и почестях. И что случилось бы с миром, если бы он ещё в детстве попал в молотилку или под копыта лошади?
– Вэл, – сказал Питер. – Я знаю, что ты думаешь обо мне. Ты вовсе не считаешь меня милым мальчиком.
Валентина кинула в него сосновой иголкой:
– Я пущу стрелу в твоё чёрное сердце.
– Я давно собирался поговорить с тобой об этом. Но боялся.
Она засунула иголку в рот и дунула, изображая духовую трубку. Иголка полетела вниз почти отвесно.
– Ещё один неудачный запуск межпланетного челнока. – Почему он притворяется слабым?
– Вэл, я боялся, что ты не поверишь мне. Не поверишь, что я могу это сделать.
– Питер, я верю, что ты способен на всё. И что нет такой пакости, которую бы ты не сделал рано или поздно.
– Но, знаешь, ещё больше я боялся, что ты поверишь и попытаешься остановить меня.
– Ага, значит, ты снова угрожаешь, что убьёшь меня, Питер?
Он что, на самом деле думает, что может поймать её, изображая милого неуверенного мальчика?
– Ну, у меня плохо с чувством юмора. Я извиняюсь. Ты же знаешь, это просто шутка. Мне нужна твоя помощь.
– Именно ты спасёшь мир. Все наши проблемы решит двенадцатилетнее дитя.
– Ну я же не виноват, что мне двенадцать. И в том, что возможность открылась именно сейчас, тоже нет моей вины. Настало время, когда я могу управлять событиями. В эпоху перемен мир всегда склоняется к демократии, а потому побеждает самый сильный голос. Все думают, что Гитлер получил власть благодаря своим солдатам, их готовности убивать. И это отчасти верно, так как любая настоящая власть основывается на страхе смерти и бесчестья. Но его главной силой были слова, он умел говорить нужные слова в нужное время.
– Только что про себя я сравнивала тебя с ним.
– У меня нет ненависти к евреям, Вэл. Я не хочу никого уничтожать. И войны тоже не хочу. Мне нужно, чтобы мир был единым. Разве это плохо? Я не хочу, чтобы мы вернулись к старым временам. Ты читала про мировые войны?
- Предыдущая
- 28/70
- Следующая
