Краснокожий пророк - Кард Орсон Скотт - Страница 52
- Предыдущая
- 52/79
- Следующая
К ним подошли несколько воинов. Никто не разговаривал, краснокожие отдыхали после долгого путешествия. Не то чтобы они падали от усталости — земля по дороге непрерывно пополняла их силы, — скорее они молчали потому, что их переполнял священный трепет. Земля сопровождала их на пути; подобное путешествие считалось священным, ибо это был подарок от земли своим самым достойным сынам. Многие краснокожие пытались покрыть за ночь такое расстояние, но силы оставляли их на полдороге, им приходилось остановиться, поспать, отдохнуть и поесть. Им мешали тьма и непогода, потому что их нужда не была столь неотложной, или же они преследовали цели, которые противоречили желаниям земли. Но Такумсе земля никогда не отвечала отказом — все краснокожие это знали. Он был ее братом, именно поэтому его так чтили. Пророк вершил чудеса, но никто не видел того, что видел он. О своих прозрениях он мог лишь рассказывать. Но воины, следующие за Такумсе, видели и чувствовали то же, что и вождь.
Однако этот бледнолицый мальчик поразил их до глубины души. Наверное, Такумсе поддерживал его своими силами? Или же сама земля, что невероятно, немыслимо, взяла это дитя белого человека под свою опеку?
— Он бел, как и его тело, или в своем сердце он все же краснокожий? — спросил один из воинов на языке шони, но не на обычном, а на тягучем, священном наречии шаманов.
К удивлению Такумсе, Элвин сам ответил, поглядев на человека, который задал вопрос.
— Я белый, — пробормотал Элвин по-английски.
— Он умеет говорить на нашем языке? — изумился краснокожий.
Этот вопрос, казалось, смутил Элвина.
— Такумсе, — окликнул он, посмотрев на вставшее над горизонтом солнце. — Уже утро. Я что, заснул?
— Нет, ты не заснул, — ответил Такумсе на шони, но теперь мальчик, похоже, его не понял.
— Нет, ты не спал, — повторил Такумсе уже по-английски.
— У меня такое чувство, будто я проспал всю ночь, — сказал Элвин. — Только я стою.
— И ты не чувствуешь усталости? Не хочешь отдохнуть?
— Усталости? А почему я должен был устать?
Такумсе не стал объяснять. Если мальчик сам не понимает, какой подвиг совершил, значит, приданные ему силы были подарком земли. Видимо, Пророк все-таки был прав насчет него. Такумсе должен научить Элвина быть краснокожим. Если он смог выдержать испытание, которое способен пройти только настоящий воин шони, если он смог следовать за краснокожими всю ночь не отставая, значит, этот бледнолицый мальчик действительно может научиться чувствовать землю.
Такумсе поднялся и обратился к своим воинам:
— Я иду в город. Со мной пойдут только четверо из вас.
— И мальчишка, — сказал кто-то.
Остальные согласно закивали. Все они помнили пророчество, данное Пророком Такумсе, — пока мальчик будет с ним, вождь не погибнет. Даже если им и владело искушение отделаться от Элвина, его воины никогда этого не допустят.
— И мальчишка, — согласно кивнул Такумсе.
Детройт был настоящим фортом, не то что жалкие деревянные крепости, окруженные частоколом, которые строили американцы. Стены его, как и стены собора, были сложены из камня, а на пролив, соединяющий озера Гурон и Сен-Клер с озером Канада, глядела огромная пушка. Чтобы предотвратить нападение с суши, на окружающие леса также были нацелены пушки, только поменьше размерами.
Но куда большее впечатление на краснокожих произвел сам город, а не форт. На дюжине улочек стояли ровные, опрятные деревянные здания, приветливо распахнули свои ставни магазинчики и лавки, а посредине, на центральной площади, возвышался громадный собор, по сравнению с которым церковь преподобного Троуэра выглядела сущей насмешкой. То там, то здесь мелькало походящее на крылья ворона черное одеяние спешащего по своим делам священника. Смугловатые французы не выказывали к краснокожим той враждебности, которой славились американцы. Такумсе понял причины их доброжелательности — жившие в Детройте французы не относились к поселенцам, поэтому не рассматривали краснокожих как соперников, претендующих на землю Америки. Эти французы просто жили, поджидая благоприятного момента, чтобы вернуться назад в Европу или хотя бы в освоенные бледнолицыми земли Квебека и Онтарио. Исключение составляли лишь трапперы, но и им краснокожие были не враги. Трапперы относились к дикарям с благоговением, пытались научиться у них, каким образом краснокожим удается так легко подстрелить зверя, тогда как бледнолицый охотник тратит чертову уйму времени, пока обнаружит цель. Они, как и прочие бледнолицые, считали, что краснокожие знают какие-то особые штучки, и если подольше понаблюдать за дикарями, то непременно научишься такому же искусству охоты. Только этому им не суждено научиться. Да разве земля примет человека, который убивает бобров в лесных прудах только ради шкурок, бросая мясо гнить? Разве земля допустит, чтобы животные исчезли, так и не принеся выводка молодняка? Неудивительно, что медведи то и дело насмерть задирали трапперов. Этих охотников отвергала сама земля.
«Изгнав американцев с территорий, что лежат к западу от гор, — подумал Такумсе, — я прогоню янки из Новой Англии, а потом — роялистов из Королевских Колоний. Когда их не станет, я поверну на испанцев Флориды и французов Канады. Сегодня я воспользуюсь вами в собственных целях, а завтра я и вас заставлю уйти. А те бледнолицые, что останутся здесь, будут представлять из себя трупы. С того дня бобры будут умирать лишь тогда, когда подойдет время, отпущенное им землей».
Официально командующим фортом Детройт считался де Морепа, но Такумсе старался не встречаться с этим человеком. О делах можно было говорить только с Наполеоном Бонапартом.
— А я слышал, ты сейчас на озере Мизоган, — сказал Наполеон.
Говорил он, разумеется, на французском, но Такумсе научился говорить по-французски тогда же, когда заговорил по-английски. И учился он у одного и того же человека.
— Проходи, присаживайся.
Наполеон с интересом взглянул на Элвина, но ничего не сказал.
— Я был там, — подтвердил Такумсе. — Вместе с братом.
— Ага, а армия тоже была с вами?
— Лишь ее зародыш, малая часть, — сказал Такумсе. — Мне надоело убеждать Тенскватаву. Я создам армию из других племен.
— Но когда?! — воскликнул Наполеон. — Ты приходишь сюда по два, по три раза в год и говоришь, что собираешься создать армию. Знаешь ли ты, сколько я уже жду? Четыре года, целых четыре года жалкой, постыдной ссылки.
— Я умею считать, — ответил Такумсе. — Ты получишь свою битву.
— Когда весь поседею и состарюсь? Ответь мне! Да я скончаюсь от старости, прежде чем ты наконец соберешь силы краснокожих! Тебе известно, насколько я беспомощен здесь. Лафайет и Де Морепа не позволяют мне отдаляться от форта больше чем на пятьдесят миль, мне не дают войск! Пусть сначала соберется армия американцев, твердят они. Американцы, мол, должны набрать войска, с которыми тебе предстоит сражаться. Но только ты можешь заставить этих бесхребетных независимых подлецов объединиться.
— Знаю, — кивнул Такумсе.
— Такумсе, ты обещал мне армию из десяти тысяч краснокожих. Вместо этого я постоянно слышу о каком-то городе, где поселилось аж десять тысяч квакеров!
— Они не квакеры.
— А, кто бы они ни были! Они отрицают войну, а это одно и то же. — Внезапно голос Наполеона смягчился, в нем появились любовь, настойчивые, просящие нотки. — Такумсе, ты нужен мне, я полагаюсь на тебя, прошу, умоляю, не подведи.
Такумсе расхохотался. Наполеон давным-давно понял, что его фокусы срабатывают только с бледнолицыми, изредка — с краснокожими, а на Такумсе не действуют вообще.
— Тебе нет никакого дела до меня, а мне нет никакого дела до тебя, — сказал Такумсе. — Тебе нужна одна большая битва и победа в ней, чтобы вернуться в Париж героем. Мне нужна эта битва и победа в ней, чтобы вселить в сердца бледнолицых ужас, чтобы создать под своим предводительством еще большую армию краснокожих, чтобы очистить южные земли и прогнать англичан за горы. Одно сражение, одна победа — вот почему мы сошлись, но после того как мы добьемся своего, ты ни разу не вспомнишь обо мне, а я — о тебе.
- Предыдущая
- 52/79
- Следующая
