Театр Теней - Кард Орсон Скотт - Страница 24
- Предыдущая
- 24/66
- Следующая
Волеску посмотрел на него долгим взглядом и улыбнулся еле заметно:
– У моего двоюродного племянничка Юлиана очень развито чувство юмора.
Петра ждала, едва решаясь дышать, и уж точно не намеренная говорить, хотя в голове слова кипели водоворотом.
– Ладно, конечно. Вы можете защищать оплодотворенные яйцеклетки как захотите. Я понимаю ваш… дефицит доверия, пусть даже я твердо знаю, что он не по адресу.
– Тогда, пока вы с Петрой займетесь тем, чем должны, – сказал Боб, – я вызову пару курьеров из центра оплодотворения, подожду эмбрионов и отвезу их на заморозку.
– До этого этапа еще часы пройдут, – сказал Волеску.
– Мы можем себе позволить оплатить им это время, – отозвалась Петра. – И не хотим рисковать, что будут какие-то недоразумения или задержки.
– Мне надо будет снова взять их через несколько часов, – заявил Волеску. – Чтобы разделить и протестировать.
– В нашем присутствии, – напомнила Петра. – И в присутствии специалиста, который будет имплантировать первый эмбрион.
– Уж конечно, – ответил Волеску с натянутой улыбкой. – Я вам их отсортирую и уничтожу те…
– Мы уничтожим те, у которых будет ключ Антона, – перебил его Боб.
– Это само собой разумеется, – ответил Волеску чопорно.
Ему очень не нравятся правила, которыми мы его связали, подумала Петра. Это было видно по его глазам, несмотря на спокойную манеру держаться. Он был разъярен. Он был даже… даже смущен. Что ж, если этот человек может еще ощущать стыд, тем лучше для него.
Когда Петру осмотрел врач, которому предстояло выполнять имплантацию, Боб договорился о найме охраны. Охранник будет стоять у двери «детской», как ласково называли сотрудники больницы помещение для эмбрионов, круглые сутки.
– Поскольку ты первая повела себя как параноик, – сказал Боб Петре, – мне ничего не оставалось, как стать еще большим параноиком.
Но на самом деле это было облегчение. Все дни, пока эмбрионы готовили к имплантации, пока Волеску, несомненно, пытался лихорадочно придумать какую-нибудь неразрушающую процедуру и выдать ее за тест, Петра рада была, что ей не надо лично торчать в больнице, наблюдая за эмбрионами.
Ей представилась возможность посмотреть город, где Боб провел детство. Боб, однако, был твердо настроен бывать только в местах, посещаемых туристами, и возвращаться к своему компьютеру. Она знала, что он нервничает, торча в одном городе столько времени, тем более что впервые их местонахождение было известно человеку, которому они не верили. Сомнительно, конечно, чтобы Волеску был знаком с их врагами. Но Боб настаивал на смене гостиницы каждый день, а такси брал, лишь отойдя от гостиницы на несколько кварталов, чтобы врагу было труднее поставить на него капкан.
Но он избегал не только врагов. Он избегал и своего прошлого. Петра посмотрела карту города и нашла зону, которую Боб явно обходил. На следующее утро, когда Боб взял первое в этот день такси, она наклонилась вперед и сказала водителю, куда ехать.
Боб почти сразу понял, куда направляется такси. Петра ощутила, как он напрягся, но он не отменил указание и даже не стал ей выговаривать, что она его заставила. А что было делать? Иначе это было бы признание, что он избегает мест, которые знал ребенком. Признание в страхе.
Но Петра не собиралась давать ему провести день в молчании.
– Я помню истории, которые ты мне рассказывал, – произнесла она тихо. – Их немного, но я все равно хочу увидеть своими глазами и надеюсь, что тебе это не слишком больно. Но если даже и так, я думаю, что ты это перенесешь. Потому что когда-нибудь мне придется рассказывать детям об их отце. И как мне рассказывать случаи из его жизни, если я не знаю, где они произошли?
Боб после очень короткой паузы кивнул.
Они вышли из машины, и Боб повел Петру по улицам своего детства, которые тогда уже были обветшалыми и старыми.
– Очень мало изменилось, – сказал Боб. – Только одна разница. Не кишат повсюду тысячи брошенных детей. Очевидно, кто-то нашел деньги, чтобы ими заняться.
Петра задавала вопросы, внимательно слушала ответы, и наконец он понял, насколько она серьезно говорила, насколько для нее все это важно. Боб повел ее прочь от главных улиц.
– Я жил в переулках, – объяснил он. – В тени. Как падальщик, поджидающий чьей-то смерти. Мне приходилось искать крохи, которых не видели другие дети. Выброшенное ночью. Протечки из мусорных баков. Все, в чем могла найтись пара калорий.
Он подошел к мусорному баку и положил на него ладонь.
– Вот этот, – сказал он. – Вот он однажды спас мне жизнь. Вон там, где музыкальный магазинчик, был ресторан. Я думаю, служитель, который выбрасывал мусор, знал, что я здесь прячусь. Он выносил кухонные отбросы после обеда, при свете дня. И другие дети все расхватывали. А объедки ночной еды выносились утром, тоже при свете, и тоже мне не доставались. Но обычно он выходил еще разок в темноте – покурить прямо возле мусорного ящика. И после этого там всегда оставался кусок чего-нибудь. Вот здесь.
Боб положил руку на узкий выступ рамы, за которую ящик поднимали.
– Небольшой обеденный стол, – заметила Петра.
– Я думаю, ему самому приходилось выживать на улицах, – сказал Боб, – потому что никогда это не было что-то настолько большое, чтобы привлечь внимание. Всегда было такое, что можно было сразу сунуть в рот целиком, и никто не видел, что у меня что-то в руке. Без этого человека я бы погиб. Так было всего два месяца, потом прекратилось – то ли его уволили, то ли он поменял работу, и я понятия не имею, кто это был. Но он сохранил мне жизнь.
– Как это прекрасно, что из уличной жизни выходят такие люди.
– Да, теперь я это понимаю. Но тогда я об этом вообще не думал. Я был… сосредоточен. Я знал, что он нарочно так поступает, но даже не интересовался зачем, разве что смотрел, чтобы это не было западней или чтобы кусок не был отравлен.
– А как?
– Я съел первое, что он туда положил, и не умер, и не был оглушен, и не очнулся на складе детей.
– А были такие?
– Слухи ходили, что именно это и происходило с детьми, которые исчезали с улиц. И еще были слухи, что из них делали жаркое в иммигрантских кварталах. В это я уже не верю.
Она обхватила его руками:
– Что за страшное место, Боб!
– Ахилл тоже отсюда вышел.
– Он никогда не был таким маленьким, как ты.
– Зато он был калекой. С изуродованной ногой. Чтобы выжить, ему надо было быть сообразительным. Держаться так, чтобы его никто не прикончил просто потому, что есть такая возможность. Может, эта мания убирать каждого, кто видел его беспомощным, – может быть, это стало для него механизмом выживания в подобных обстоятельствах.
– Какой ты хороший христианин. Сплошное милосердие.
– Кстати, – сказал Боб. – Наверное, ты будешь растить наших детей армяно-католиками?
– Я думаю, сестра Карлотта была бы счастлива?
– Она была бы счастлива, что бы я ни делал. Бог ее такой создал. Если она сейчас где-то есть, она счастлива. Такая она была.
– У тебя она получается какая-то… с умственной недостаточностью?
– Да. Она не умела помнить зло. А это серьезный дефект.
– Интересно, есть ли на него генетический тест, – сказала Петра и тут же пожалела об этом. Меньше всего сейчас надо было, чтобы Боб задумался о генетических тестах и понял то, что ей казалось сейчас таким очевидным: никакого теста у Волеску нет.
Они видели еще много мест, и каждое из них вызывало у Боба воспоминания о каких-нибудь случаях. Вот здесь Недотепа хранила запас еды для награждения отличившихся детей. Здесь впервые сидела сестра Карлотта, когда учила нас читать. Это было лучшее место, чтобы спать зимой, потом нас нашли большие ребята и прогнали.
– А здесь Недотепа стояла над Ахиллом, держа в руках кирпич, – сказал Боб, – готовая вышибить ему мозги.
– Если бы только она это сделала, – вздохнула Петра.
– Она была слишком хорошим человеком. Не могла себе представить, какое в нем зло. Я тоже не мог, пока не увидел, как он здесь лежит, не увидел, что было в его глазах, глядящих на кирпич. Никогда не видел столько ненависти. А страха не было. Я сказал ей, что надо сделать – убить его. Она не смогла. И вышло точно так, как я ее предупреждал: если оставишь его в живых, он тебя убьет. Он и убил.
- Предыдущая
- 24/66
- Следующая
