Еще один шанс... - Злотников Роман Валерьевич - Страница 35

• Предыдущая
• 35/79
• Следующая

А через неделю, когда я уже вовсю ходил, дядька Федор сообщил мне, что отец отсылает меня в Белкинскую вотчину. Вместе со всей царевой школой, в кою за время моего отсутствия был проведен еще один, очередной набор. Там же уже обретается табун из трех сотен лошадей, присланный мне Сапегой.

Я молча выслушал его и прикрыл глаза. Что ж, кажется, гроза миновала, и жизнь вновь возвращалась в колею повседневных тревог и забот, пусть и усугубленную надвигающимися бедствиями. Теперь оставалось подождать и посмотреть, что будет дальше. Я сделал все, что мог. Кто может – пусть сделает больше…

Они же почти добрались… Их горемычный небольшой караван, состоявший из таких же, как они, беженцев от мора и глада, сведенных вместе только лишь бедой, как раз перевалил седловину. Батюшка, шедший впереди и ведший в поводу их жутко исхудавшую Безгривку, одну из всего трех на весь караван лошаденок, остановился и, утерев пот рукавицей, шумно выдохнул:

– Ну… недалече вроде. Вона и церква сгоревшая… Все, как и было сказано…

И тут от видневшейся в сотне шагов черной стены леса заорали, заулюлюкали, и батюшка, шустро бросив поводья, кинулся снимать с телеги младшеньких и пихать их под телегу. Сами они настолько обессилели от голода, что даже слезть не сумели бы.

– А ты чаво стоишь?! – рявкнул он на Настену. – Давай туда ж!

– А вы как же, батенька? – испуганно бросила она, повинуясь.

– Да уж как-нибудь, – буркнул он и ловко поднырнул под брюхо Безгривки как раз в тот момент, когда до них добрались шиши[32].

Первым к их телеге подбежал худой ражий мужик в нагольном тулупе, вооруженный обычным плотницким топором. Не обращая на них никакого внимания, он запрыгнул в телегу, отчего ее нижняя доска просела и пребольно стукнула Настену по затылку, и принялся копаться в мешке с их рухлядью. Не обнаружив там ничего для себя привлекательного и разметав все по сторонам, он спрыгнул с телеги и, подскочив к отцу Настены, выдернул того из-под брюха лошади, ухватив за куцую бороденку.

– Хлеб где?! – заорал он. – Хлеб есть?!

– Откуда, батюшка? – заверещал отец. – Оттого и с места принялись, что совсем есть нечего… Хоть ложись да и помирай!

– А серебро?

– Дык серебра у нас отродясь не было. Худые мы, – продолжал причитать отец. – Если в добрый год когда одна деньга заводилась, то уж сейчас-то… – И, увидев, как шиш, понявший, что никакого прибытка он с них не получит, замахнулся на него топором, заверещал: – Не погуби, батюшка!

В этот момент под телегу протянулась чья-то рука и, ухватив Настену за волосы, отчего ее платок совсем сбился, выволокла девушку наружу.

– Эх ты! – удивился невысокий шиш в драном армяке, похоже настолько уже изношенном, что он был не способен обеспечить хоть какую-то защиту от холода. И потому шиш поверх закутался в женский пуховый платок, перетянув его на груди крест-накрест. – Тятень, гля-кась, какая девка лепая!

Первый шиш, все пытавшийся ударить батюшку топором, что ему не удавалось, потому как батюшка повис на его руке, замер, затем вырвал руку с топором, пнул батюшку и подскочил к Настене. Ухватив ее крепкими пальцами за подбородок, он резко задрал голову девушки вверх и пару мгновений рассматривал ее, как коновал рассматривает кобылу, а затем осклабился, обнажив крепкие желтые и крупные зубы, даже скорее настоящие клыки, и, повернувшись к отцу Настены, спросил:

– Твоя?

Тот, все это время продолжавший стоять на коленях, мелко закивал головой.

– Хороша! – констатировал шиш, после чего махнул отцу рукой: – Проваливай.

Отец сглотнул, бросил на Настену отчаянный взгляд, но быстро вскочил и, торопливо вытащив из-под телеги младшеньких детей и покидав прямо на них кое-что из разбросанной шишом рухляди, потянул за собой Безгривку, стараясь не смотреть на старшую дочь. Настена же лишь широко распахнула глаза и долго глядела в спину отцу, торопливо пробирающемуся между шишами, продолжавшими с какой-то веселой злостью грабить остальных беженцев, но так ничего и не сказала. И вообще, ей показалось, что все это – беженцы, шиши, отец – внезапно отдаляется от нее, размывается, а звуки грабежа доносятся до нее как сквозь вату…

– Ка-андальныя! – внезапно разнеслось откуда-то сбоку.

Все на мгновение замерли, а затем шиши, кто как был, даже не ухватив с собой никакой уже отложенной рухляди, сиганули с телег и во весь дух ринулись к лесу. Настену обдало легким ветерком, и когда она медленно, как во сне, повернулась, то увидела, что Тятень тоже несется к лесу. Он мчался очень быстро, ноги так и мелькали, полы его тулупа развевались будто куцые, уродливые крылья летучей мыши, а следом за ним, но все больше и больше от него отставая, мчался мелкий шиш в женском пуховом платке…

Далеко они не ушли. Полтора десятка всадников, вывернувшие из-за невысокого пригорка, сразу же припустили галопом и буквально в несколько шагов настигли разбегающихся шишей. Вот упал мелкий в женском платке, получив по затылку кистенем, вот еще один, вот и еще трое… Тятень почти успел добраться до леса, но тут вырвавшийся вперед всадник внезапно вскинул руку с зажатой в ней пистолей, и прогрохотал выстрел…

Тело Тятеня приволокли к дороге за ногу, оставляя на снегу кровавую полосу. Настена молча смотрела, как его раздели, оставив лишь исподнее, и, уже мертвого, сноровисто вздернули на ветке сухого, умершего дерева у самой дороги. За столь короткий промежуток времени судьба девушка дважды резко переменилась, и она находилась в некоторой прострации. Но кое-что она уже успела понять. Потому что когда к ней подскочил отец и принялся ощупывать ее и гладить по голове, приговаривая:

– Доченька, доча… живая, спасибо тебе, Господи, живая… – только молча отстранилась.

Она по-прежнему едва слышала, продолжая воспринимать окружающее как сквозь бычий пузырь, который был натянут на раму крохотного оконца их избы. Отец замер, затем губы его задрожали, на глаза навернулись слезы, и он отвернулся. А что тут было говорить… но ей вдруг стало жалко отца. На него за последнее время столько всего навалилось – неурожай, голод, смерть матушки… Но мерзкое ощущение дикого, ледяного холода внутри, появившееся даже не в тот момент, когда шиш Тятень нагло разглядывал ее, а позже, когда она смотрела в удалявшуюся спину отца, никуда не делось…

Звуки вернулись как-то внезапно и разом.

– Вот дурной, Гаврша, – бубнил кто-то рядом. – И зачем стрелял? Снега-то кот наплакал, лес – голый стоит. Ну куды бы он от нас в лесу делся?

Остальные шиши, которых, как выяснилось, не убили, а только дух повышибали, уже были собраны, сноровисто связаны и теперь сидели в снегу у дороги, тоскливо глядя по сторонам. Беженцы собирали по обочинам свою разбросанную рухлядь, опасливо поглядывая на грозных всадников. Наконец кто-то не выдержал и с испужиной в голосе спросил:

– А вы кто будете, люди добрые?

– Мы-то? – хохотнул один из всадников. – А мы царевичева холопского полка вои.

– Царевичева?! – Люди обрадованно переглянулись. По рядам беженцев пробежало оживление. – А не скажете ли, царевичевы вои, далеко ли нам до Белкино, до царевичевой вотчины?

Вои рассмеялись:

– Туда, что ль, шли?

Беженцы дружно закивали.

– А то ж! – запричитал дедок, ковылявший в самой голове их небольшого каравана с двумя укутанными с головы до ног в какие-то тряпки детишками, видно внуками. – С самого Сретения иду. Совсем мочи нет! Глад и мор. Хлебушек еще в том годе кончился. Летом лебеду, крапиву собирали да сушили, коренья ели, ягоду лесную, да и того уж нет. О-хо-хо… То не голод, не беда, коли ржица не рода, а то голод и беда, коль не родит лебеда, – напевно произнес он. – Из-за них вот, – он кивнул на детишек, – в путь-дороженьку и отправился. А то куды я от родных могил? Бают, царевич всех привечает? – вопросом закончил он свою речь.

• Предыдущая
• 35/79
• Следующая