Зимняя девочка - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 4

• Предыдущая
• 4/9
• Следующая

Прошло несколько дней, и Таня наконец поняла: больше она не вытерпит… Кстати, зря вообще терпела — бабушка заметила сразу, заволновалась:

— Ты здорова? — Тронула губами лоб. Эх, надо бы этот разговор начинать понезаметней, мол, просто к слову пришлось. Но уже не могла удержаться:

— Бабушк, а где наш дед?

Несколько мгновений бабушка не могла побороть испуг и почему-то жалость, которые проступили на ее лице. Потом открыла нижнюю дверцу книжного шкафа — она была не стеклянная, а из деревяшки, и, значит, в том отделении всегда было темно.

Бабушка вынула большой альбом в зеленом бархатном переплете. Таня сразу поняла: там семейные фотографии! Такие альбомы она не раз видела у ребят из класса — на дне рождения или когда просто так придешь в гости… Чай выпит, сладкое — все, что полагалось, — съедено, до мультфильмов, допустим, еще минут двадцать. Ну и чего делать? Тебе говорят: «А давай я наш альбом покажу». И сидишь, переворачиваешь картонные страницы. Такое не очень уж увлекательное занятие. Но, кстати, не такое уж и скучное.

И сейчас, проведя рукой по тяжелой бархатной обложке, Таня подумала, и ей как-то удивительно стало: «Почему же я ни разу бабушку не спросила про наш собственный такой альбом?» А ведь он, оказывается, все это время лежал в темном ящике — только дверцу приоткрой, и туда сразу прольется свет.

На первой странице Таня увидела молодую бабушку, рядом с нею стояла девушка. Невольно Таня улыбнулась, глядя на них. И тогда бабушка сказала:

— Это моя дочь!

И по лицу ее поняла Таня, что бабушка сейчас жалеет о сказанном… Девушка с фотографии смотрела и серьезно и весело, словно говорила тому, кто ее снимал: «Ну, скоро ты?!» И Таня спросила:

— А у тебя еще дочери были?

— Нет, — с трудом ответила бабушка, — она была у меня единственная… Потом и ее не стало…

«Бабушкина дочь — она же должна быть моя мама», — подумала Таня. И знала: на фотографии хорошая, но совершенно незнакомая, совершенно неродная женщина.

— Баб, а у меня есть мама?

Бабушка сидела опустив глаза, словно ее кто-то пристыдил:

— Я не знаю, Танечка… Я простая женщина…

— А я, бабушк?!

Бабушка ничего не ответила, только смогла заплакать. Но не вытирала слез, и они капали на колени, покрытые байковым халатом в синий цветок. Потом бабушка спросила, и уже ничего не надо было между ними скрывать… Не скроешь! Она спросила:

— Ты еще побудешь со мной, Таточка?

«Значит, я должна уходить?..» — так она подумала. И не знала, что себе ответить. Должна? Не должна?

Бабушка собралась с силами, вздохнула глубоко, чтоб успокоиться. «Как же я смею плакать при ней, — подумала бабушка, — о чем же я таком смею плакать!»

Впервые Таня услышала не слова человеческие, а мысли. И ей трудно было не удивиться, не ахнуть. Однако она сумела.

— Бабушк, пойдем «Спокойную ночь» смотреть… — Да, сейчас уж было не до альбома!

Они сидели перед телевизором. Таня — привалившись плечом к бабушкиной руке… Что-то должно было с ней случиться, что-то надвигалось на ее жизнь — огромное, чего нельзя ни изменить, ни остановить. Как нельзя остановить входящую в Москву зиму.

Она сидела за партой и смотрела в «Родную речь». Но думала совсем не про урок. И было ей неуютно, словно душу одели в «кусачее», жаркое платье.

— Зайцева, читай дальше!

Таня вздрогнула, опустила глаза.

— Плохо, милая. Надо следить!

Учительница вообще была с нею строга. Посмотрела Тане в глаза — лицо спокойное, бледное. Теперь мало кто боится учительниц, однако второй «В» свою побаивался… У нее был сын в армии, в десантных войсках. Две недели назад во время ночных прыжков он сломал ногу. Но сейчас уже поправлялся! Он сидел у окна, не спеша ел печенье из шуршащей бумажной пачки и читал материно письмо. И нога у него не болела!

Про сломанную ногу учительница, конечно, знала. Вот и письмо ее было не в часть, а в лазарет. Но про то, что не болит, учительница знать не могла, и Таня это сказала ей. Только не словами, а… вроде бы очень ясно подумала для нее.

Учительница сперва не услышала… не поверила себе.

— Таня… Ты мне сказала что-то?

— Я? Нет! — И покраснела. Но бояться было нечего: весь класс видел, что она не вымолвила ни словечка.

— Сядь, Зайцева, работай.

А сама все думала о сыне. И верила, что нога у него не болит. Говорила себе: «У меня же сердце чует!»

Потом она вспомнила про свою строгость и решила спросить, о чем это ее ученица Зайцева думает с таким нахмуренным лбом. Ведь ясно, что не о чтении!

Таня попросила ее: «Вы мне, пожалуйста, не говорите об этом!»

Она думала о «конфискованной» у Гришки книге… Книга лежала на столе в какой-то незнакомой комнате. Сперва Тане показалось, там никого нет, только свет льется в окно да чистый воздух — в приоткрытую форточку. Свет ударяется обо все, что есть в комнате, и брызгами, похожими на кусочки мягкого стекла, разлетается в стороны. А воздух наполняет и наполняет комнату зимней свежестью, но никак не может наполнить… Вдруг Таня разглядела на кресле маленький пушистый коврик… Пеструха! И сразу поняла, чья это комната.

Наверное, Таня могла бы узнать, что за сон снится милой собаке… Да нет же. Она пробралась сюда из-за книги… Там внутри, под обложкой, таилось что-то плохое. Только Таня никак не могла приподнять тяжелый картон… Если б страничку, она бы сумела!

Наконец Тане удалось уцепиться за край… Книга вдруг стала огромной, как разложенная двуспальная тахта, а Таня, наоборот, — не больше немецкой куклы с закрывающимися глазами…

Наконец Таня поняла: ей ни за что не поднять эту обложку-тахту. И тогда, чуть не плача от боли, Таня все же подняла ее. И обложка, кажется, даже всхлипнула, словно дверь деревенского погреба.

Сразу книга опять стала маленькой, простой. «Похождения Чичикова, или Мертвыя души». Поэма Н. Гоголя, — было написано на первой странице. А рядом был нарисован Гоголь с очень внимательными бархатными глазами. А под всем этим — вот оно, плохое! — синий, чуть расплывшийся и от этого чуть жирноватый штамп: «Библиотека им. А. С. Пушкина».

И она вспомнила… По правде она этого никогда не видела, но казалось, что вспомнила… Вадим идет по школьному коридору, а Гришка его сзади как схватит:

— Ты! Подонок! Отдай!

— А ты полай!

— Вор!

— Ну правильно. Я вор, и ты вор… Вор у вора дубинку украл.

Эта книга была не Гришкина. Но и не Вадима! Ее украли из библиотеки.

Долго Таня выжидала, пока бабушка уйдет в магазин. Наверное, она могла бы в мыслях наврать бабушке, будто у них, например, кончился стиральный порошок. Но стыдилась этого!

Наконец бабушка, ушла — тихо так, Таня и не заметила. Ушла, будто бы и правда уступила внучкиной просьбе. А на самом деле — заглянула: «Ах, какая умная девочка — сидит за уроками…» Таня услышала ее, лишь когда хлопнула входная дверь.

Тогда она сразу встала, открыла то отделение, где лежал бабушкин семейный альбом… Но еще не хотела так думать и сказала себе: «Наш».

Стала листать его. Думала, быстро пролистает, а не смогла. Задерживалась на каждой странице бабушкиной жизни, иногда угадывая, как звали того или иного человека — слишком уж ясно ей улыбались люди на фотографии.

Наконец нашла. Бабушка, молоденькая, в свадебном платье, в фате, а рядом с ней офицер… Таня совсем не разбиралась в погонах. Только имя его сумела услышать: Николай Николаевич, Коля Зайцев… С огромным удивлением смотрела Таня на этого человека: «Вот, значит, чья у меня фамилия!..»

Николай Николаевич смотрел с фотографии прямо на Таню, но не видел ее, потому что не знал. Он вообще ждал совсем другую внучку. И Таня больше не могла себя обманывать: она была не бабушкина. И никогда она не станет простой счастливой девочкой!

• Предыдущая
• 4/9
• Следующая