Звенья одной цепи - Иванова Вероника Евгеньевна - Страница 19

Уничтожено было всё. Вещи, мебель, драгоценности, стены, крыша, люди. «Они умерли быстро», — успокоил меня кто-то из служек, собирающих жирный пепел в полотняные мешки. Может быть. Скорее всего, солгал. Но для меня тогда не было никакой разницы, а верить хотелось в лучшее.

— Поступил на обучение в Сопроводительное крыло осенью семьсот двадцатого года…

По настоянию отца. Лоран Мори считал, что именно таков самый надёжный путь в высшие сферы служивых людей. Впрочем, я вряд ли исполнял бы обязанности сопроводителя более года или двух: отец, будучи Серебряным звеном Цепи градоустроения, собирался воплотить моё будущее в собственном ведомстве. Вот только Чумная весна успешно спутала все планы.

— Получил должность сопроводителя осенью семьсот двадцать пятого года…

И ухватился за неё. Больше попросту не за что было. Хотя осознание происходящего пришло несколько позже, а первые годы я словно плыл в тумане, подчиняя свою жизнь сторонним указаниям. Ещё очень долго, к примеру, не мог изжить обиду на отца, вздумавшего умереть, оставив меня ни с чем, как говорят в народе, с одним только добрым именем. Были бессонные ночи, на исходе которых голова звенела, как пустой котёл. Были костяшки пальцев, разбитые до крови в попытке вырваться из круга злобы.

Я любил своих родителей. И я ненавидел их за то, что они покинули меня. Всё, что я вспоминал, шепча их имена, это наставления о необходимости старательной и прилежной службы, приносящей благо прежде всего Дарствию, а уже только потом тебе самому. Терпение и усердие добиваются не меньших высот, чем отвага и дерзость, учили меня. Не всем дано быть героями, и не всегда жертвование жизнью достойно похвалы. Умереть легко — жить, изо дня в день исполняя свою службу, гораздо труднее и тем почётнее…

Он всё говорил верно, мой отец. Жаль, что цепочка его советов оборвалась слишком рано, намного раньше, чем я смог оценить и осознать их простодушную правоту.

— Заключено временное супружество с Лодией Лакк со-Кейхана в семьсот двадцать восьмом году. Расторгнуто в семьсот тридцать пятом году…

Это тоже был шаг к намеченной цели, потому что начальство благоволило женатым подчинённым больше, чем холостым, и негласно принуждало заключать супружеские союзы, пусть и временные.

Я не собирался делить с худосочной южанкой всю оставшуюся жизнь. В сущности, мне было даже всё равно, как выглядит аленна, как звучит её голос: служба отнимала большую часть суток, и оставшегося времени едва хватало на то, чтобы закрыть глаза и провалиться в бессодержательный сон. Впрочем, надо признать, Лодия старалась. Следила за порядком в доме, а вернее, в тех нескольких комнатушках, что были отведены нам для проживания Сопроводительным крылом. Готовила ужины, вкуса которых я чаще всего не чувствовал, проглатывая не жуя. Согревала постель, хотя и тут следовала лишь моим пожеланиям, не навязываясь, но и не прекословя.

Она была хорошей женой, а главное, вольно или невольно поддерживала иллюзию правильности происходящего. Позволяла мне верить, что я являюсь главой хоть чего-то на этом свете.

— За время службы нареканий не поступало…

Да, и я горжусь этим. Хотя, с другой стороны, если бы во мне было поменьше старания и смирения, пребывание в Сопроводительном крыле могло закончиться намного раньше и, может быть, мне удалось бы начать всё заново. В той же городской страже, к примеру. А что? Поступи я туда, глядишь, к нынешнему году уже протирал бы штаны в каком-нибудь кабинетном кресле. Или собирал бы мзду на улицах, что тоже неплохо.

— Представлен к увольнению в связи с необратимыми изменениями телесной плоти…

Если бы я знал заранее, что меня ожидает, не согласился бы исполнять отцовскую волю. Ни за какие посулы. Понимаю, почему Лоран Мори умолчал о неминуемом исходе сопроводительского века: рассчитывал успеть перевести меня на другую службу. Понимаю, но простить не могу. И добро бы каждый из нас уходил в одно и то же время, так нет, кто-то ухитрялся задерживаться едва ли вдвое больше положенного. Везение, Боженка его раздери! Простое везение. Будь у меня больше дней в запасе, разве я упустил бы все представившиеся шансы? Да никогда в жизни!

— Приказ об увольнении подписан управителем Сопроводительного крыла нынешнего дня семьсот тридцать пятого года от обретения Логаренского Дарствия. Вам будет выдана заверенная печатью Наблюдательного дома копия.

— Не стоит утруждать писарей.

Женщина оторвала взгляд от бумаг.

Что проку в свидетельстве о бездарно потерянных годах? Личное удовлетворение и только. Любой мало-мальски сведущий человек не примет на достойную службу сопроводителя, уволенного по указанной причине. Всё, о чём ходят легенды, присутствует в нас лишь благодаря стараниям Цепи одушевления, а когда подходит срок и тело больше не может принимать в себя усиливающие зелья, мы перестаём чем-либо отличаться от прочих людей. Если говорить строго, скоро тот же капитан патруля городской стражи будет выглядеть в поединке предпочтительнее, чем я, потому что хорошо изучил пределы своих возможностей, дарованных от рождения и взращённых долгими занятиями.

Да, меня тоже учили. Но учили в расчёте на повышенную гибкость и прочность связок, на остроту зрения, превышающую обычную в несколько раз, на способность держать удар столько, сколько потребуется, а не сколько может выдержать нежная человеческая плоть.

Я встал, отстегнул от пояса ножны и положил бракк на стол.

— Имеющиеся при вас вещи не обязательны к сдаче, эрте Мори, — предупредила сереброзвенница.

— Я не хотел бы оставлять их себе.

Она рассеянно кивнула, но вопрос всё же прозвучал. Хотя и не из её уст.

— Позволите узнать почему?

Я с самого начала предполагал наличие в кабинете некоего третьего лишнего, но не видел этому разумного объяснения. Что может быть обыденнее и бесполезнее, чем проводы отслужившего своё сопроводителя? Он ведь больше не представляет собой ценности как воин, единственное стоящее качество, которое осталось при нём, это умение наблюдать, только соглядатаев на дарственной службе и так чересчур много, а разведчику всё же потребны большие телесные возможности, чем остаются в распоряжении уволенного. Однако когда невидимый ранее участник беседы вышел из кабинетной тени на свет божий, одна причина его появления наведалась мне в голову быстро и без колебаний.

Даже в отсутствие багряно-белого мундира пеговолосый узнавался сразу, наверное, по впитанной в кровь привычке оказываться центром внимания и почитания независимо от места и заполняющих его людей. Казалось бы, явление золотозвенника без всех регалий не сулило какой-либо особой опасности, но явственно обозначенное намерение оставаться в стороне от происходящих событий настораживало не менее сильно. Он не мог узнать, что перед смертью безрукий калека успел проронить несколько слов. Не мог. Но если узнал…

Интересно, какое наказание полагается за утаивание сведений?

— Ведь в вашей жизни не случалось ничего такого, что хотелось бы забыть.

Он верно угадал мотив отказа. Впрочем, если бы ещё пару дней назад подобная проницательность в отношении моих поступков показалась бы мне странной и обидной, после случая с Атьеном Ирриги я больше не питал слепых иллюзий. Всё, о чём я думаю, написано крупными буквами у меня на лице? Пусть. Но тогда к чему вы задаёте всё новые и новые вопросы?

— В ней не было ничего, что хотелось бы помнить.

Пеговолосый криво улыбнулся, и только сейчас я понял, что мышцы его лица, видимо, когда-то были повреждены, потому что в коротком взгляде, брошенном в мою сторону, мелькнула отнюдь не ехидная улыбка.

— Эрте?

Рука золотозвенника в ответ на почтительное обращение неопределённо качнулась, словно взбалтывая воздух, однако для женщины в чёрном мундире этот жест означал вполне чёткое приказание, потому что блондинка аккуратно сложила бумаги в папку, дёрнула подбородком, обозначая поклон, и покинула кабинет.