Дурочка - Василенко Светлана - Страница 6

• Предыдущая
• 6/23
• Следующая

В столовой пир стоял горою. На тарелках вперемешку лежали: хлеб, картошка, сало, лук, лепешки, жареная рыба; огромная тыква, развалясь, посреди стола лежала. Рядом с каждой тарелкой — крашеное яйцо.

Тетка Харыта разрезала что-то на пирог похожее, по кусочку всем давала. Подходили дети по очереди, забирали кусочек, на ладошке держа, отходили.

Вера подбежала:

— Это что? Торт?

— Это пасха, Верочка, — отвечала тетка Харыта. — Святое кушанье. Надя, Люба, подходите!

Надя с Любой тетку Харыту не слышали: они крашеными яйцами с Маратом бились, с братиком.

— Кто чье яйцо разобьет, тот и забирает его, — объяснял Марат сестренкам правила.

Ударил красным по ихним желтеньким, разбил, стал забирать.

Надя свое отдала. Люба кричит:

— Не по-честному бил! Острым концом по тупому! Давай перебьем!

Перебили. Разбила Люба красное яйцо, схватила его.

— Мое! — кричит.

Почистила быстро и — раз — проглотила. К тетке Харыте подбежала:

— Дайте мне кусочек! Исты хочу, исты!

Чарли Булкину рассказывал, мокрым пальцем слезы на щеках рисуя:

— Я заплакал и говорю: дяденька, подайте ради Христа. А он мне отвечает: опиум у меня просишь? Вон, говорит, отсюдова! А не то расстреляю!

— Опиум — это что? — спрашивал Булкин.

— Помнишь, мы с тобой в том году белены объелись, ходили как пьяные…

— Чарли! — позвала его тетка Харыта, кусок отрезала. — Это тебе. А этот, последний, самый сладкий, — Ганне… Ганна! — позвала. — Где Ганна?

— А она на базаре осталась, — сказала Конопушка.

— Как же так? — растерялась тетка Харыта.

— Я ей говорила: пойдем, Ганна!

— А она?

— На меня рукой махнула: уходи, мол. Она песню свою не допела… — объяснила Конопушка. — Видно, допевать осталась!

— Идти за ней надо, — стала собираться тетка Харыта, платок накинула, к дверям пошла. — А то потеряется…

К дверям подошла, а дверь — будто вышибло ее — вдруг сама открылась: Тракторина Петровна грозно в дверь ввалилась. Следом Председатель и сторож Ганну ввели.

— Харитина Савельевна! — закричала Тракторина Петровна на тетку Харыту. — Объясните мне: что Ганна делала на базаре? Ее привел Председатель. Это вы ее послали? Что она там делала?

— Побирались они, — сказал Председатель. — И эта старушенция ваша. И вот этот пацан, — указал на Чарли. Оглянулся. — Да все они там были. Все.

— Побирались?! Пионеры побирались?! — вскричала Тракторина Петровна.

— Покушать и пионерам хочется. Что ж они — не люди? — сказала тетка Харыта. — С голоду скоро опухнут твои пионеры…

— Вас не спрашивают! Им дают здесь все необходимое для их организма. Витамины, белки, калории. Все, что положено. Понятно?

— Калорией жив не будешь…

— А это что такое? — вдруг увидела Тракторина Петровна еду на столах.

— Люди дали.

— Нет, вот это что такое? — Тракторина Петровна с брезгливостью взяла крашеное яйцо. — Харитина Савельевна, я вас спрашиваю!

— Яйцо, — кратко ответила тетка Харыта.

— Я вижу, что яйцо. Но почему оно синее?

— Крашеное оно.

— Так. А почему оно крашеное?

— Праздник сегодня. Ты что, нехристь, Петровна?

— Вон! — закричала Тракторина Петровна. — Чтобы ноги твоей в детдоме не было! Вон! Егорыч, собери эту всю антисанитарию! Нормальное яйцо должно быть белым! Белым! Белым!

Тракторина Петровна сбрасывала со столов яйца, топтала их ногами. Кричала в истерике:

— Белым! Белым! Белым!

Сторож сваливал в мешок еду: хлеб, сало, лук, картошку. Хотел и огромную тыкву в мешок положить. Сестры обняли тыкву, не отдают:

— Это тыква не общая! Это тыква наша!

Молча длинной рукой тыкву заграбастал, выдернул ее у сестер, закатил в мешок.

— Белым! Белым! — кричала, топчась на крошеве, Тракторина Петровна.

Выдохлась, выскочила. Сторож с Председателем следом за ней ушли.

Дети посидели за пустыми столами, помолчали. Опустились на пол. Собирали раздавленные яйца:

— Вот мое — красненькое…

— А вот мое — желтое…

— А от моего ничего не осталось…

Сидели, соскабливая с пола крошево, — ели.

— Тетя Харыта! А чего она так? — спросила Конопушка.

— Рогатый бес в ней дом себе нашел, поселился, тешится. Силе-е-ен!

— Ты теперь от нас уедешь?

— Нет, я вас одних не оставлю теперь. Поборюсь…

Ночью в палате дети не спали. Конопушка сказала шепотом:

— А давайте в дочки-матери поиграем?

— Давайте, — согласились сестры. — Чур, мы будем дети. А Марат будет нашим отцом!

— Хорошо, — согласилась Конопушка. — А я буду вашей матерью… Дети! Садитесь ужинать!

— А что у нас на ужин? — заинтересовалась Люба.

— На ужин у нас огромный-огромный пирог с повидлом, сто котлет и мороженое…

— А что такое мороженое? — спросила Надя.

— Это сладкий снег. — Конопушка губами ловила как бы падающий с неба сладкий снег. — Марат, что же ты? Садись за стол, как будто ты только пришел с работы. Пальто надень, будто ты с улицы. А потом снимешь его. Вставай!

Конопушка Марату горло в шарф закутала, пальто на все пуговицы застегнула, кепочку на голову ему напялила.

— Ох, хорош муженек, — вздохнула совсем по-женски. — Глаз да глаз нужен: как бы не украли! — сказала и застыдилась, зарделась вся, засмеялась. — Раздевайся быстрее! Ужин стынет!

Стала Марата из шарфа раскутывать: крутила Марата, как куклу, — туда покрутила и обратно — только запутала.

Марат рассердился.

— Ты не можешь быть матерью моих детей! — сказал он по-взрослому. — Матерью моих детей будет Ганна.

— Ой! Ну и нашел себе жену! — оскорбилась Конопушка. — Ни мычит ни телится. Дуру себе в жены взял!

— Зато красивая! — сказал Марат, поглядел выразительно на Конопушку: поняла ли?

Та зашмыгала острым носиком, обижаясь.

— Сам-то на себя посмотри! Урод! — прошептала.

— Мужчина должен быть умным и сильным. А женщина — доброй и красивой. Тогда и дети будут умные, добрые, сильные и красивые. Понятно тебе, злюка? — сказал ей Марат самодовольно.

К Ганне подошел, уверенно спросил:

— Ганна, хочешь стать моей женой?

Ганна сидела на кровати, молчала.

Марат заглянул ей тревожно в глаза:

— Ганна, будешь ли ты моей женой? Да или нет? Говори! Я тебя никогда не обижу! Пальцем не трону! Я тебе всю получку отдавать буду! Все до копейки!

Ганна молчала.

— Так тебе и надо, — зло радовалась Конопушка.

Упал Марат на колени, крикнул отчаянно, будто судьба его и вправду решалась:

— Ганна! Стань моей женой! Прошу твоей руки и сердца!

Ганна помедлила. Потом кивнула чуть, руку навстречу его руке протянула.

Счастливый, подводил ее Марат к столу.

— Это наши дети, Ганна. Это наши с тобой дочки. Это вот Верочка. Это Надя. Это Люба.

Заглянула каждой дочке Ганна в глаза, каждую погладила по голове, поцеловала. Побежала, принесла из угла все свои сокровища: гребешок, конфетку, китайский мячик на резинке, — разложила перед ними. Миски с водой перед каждой поставила, будто то борщ. Кормила их из ложки, дула на воду, чтобы борщ остыл. Сестры от ложки с водой увертывались, есть не хотели и хихикали. Ганна ласково и настойчиво их кормила, руки целовала, упрашивая.

— Что ты их целуешь! — не вытерпела Конопушка. — Ты их выпори! Ишь расфулиганились!

— Тук-тук-тук! — постучал Марат по столу. — Это ваш папа с работы пришел.

Кинулась птицей Ганна к мужу, пальто ему расстегивала, шарф разматывала. Усадила Марата во главе стола, подала с поклоном миску с водой.

— Ух, уморился, — рассказывал семье Марат. — Двадцать две резолюции наложил да тридцать три партийных поручения выполнил. Устал!

— Ишь как устроился! На чистую работу, лентяй, — завистливо сказала Конопушка. — Контора пишет, а денежки идут.

Ганна расшнуровала Марату ботинки. Поставила тазик с водой. Помыла Марату ноги, вытерла. Потом вдруг подняла тазик с водой, хотела выпить из него воду.

• Предыдущая
• 6/23
• Следующая