Алые погоны - Изюмский Борис Васильевич - Страница 34
- Предыдущая
- 34/50
- Следующая
12 марта. Понравилась ли книга Павлику? Взять с собой в город Сеню (поощрение). Не перехвалил ли я Илюшу (он последние полгода топчется на месте в развитии)? Давать ему потруднее задания: встать на час раньше остальных, убрать класс; проверить исполнение. Поговорить с комсомольцами первой роты о братской опеке над моими. Короткая беседа с отделением; «Святость знамени». Перенять у Боканова: за пять минут до того как ребята начинают готовить уроки, подводить итог: успехи дня. Кратко ставить задачу каждому.
— Приблизительно через неделю после посещения Артемом начальника политотдела, вечером, Алексей Николаевич зашел в шинельную. Он начал было поправлять одну шинель, когда услышал странные звуки, доносящиеся из угла комнаты. Казалось, кто-то всхлипывает. И действительно, — это, скрывшись ото всех, дал волю своему горю Артем. «Все меня ненавидят;—думал он и чувствовал, как грудь разрывается на куски. — Только полковник Зорин по-человечески… Наверно, ему о часах еще не сказали… Нет, он все равно хороший. С ним поговоришь — и хочется лучше стать. Товарищ полковник, — мысленно обратился он к Зорину, — вот гад я последний буду, если обману, я вам слово даю исправиться».
Каменюка стал было немного успокаиваться, но снова растревожило воспоминание о Беседе. «Он ничего, справедливый, а только зачем все на меня издали смотрит, смотрит, думает, я не замечаю… Подозревает… Ну, и пусть».
…Капитан Беседа обошел вешалку и увидел сидящего на подоконнике Артема. Каменюка вскочил, вытянулся, но повернул голову в сторону, и в сумерках лицо его нельзя было разглядеть.
— Что ты здесь делаешь? — удивился Беседа.
— Так… ничего, — нелюдимо ответил Каменюка.
— Артем! — мягко, но решительно сказал Алексей Николаевич, — давай поговорим начистоту! Как офицер с будущим-офицером!
Мальчик молчал.
— Не хочешь? — с горечью спросил Беседа. — Ну, дело твое, — и он сделал движение, словно собирался уйти.
— Хочу, — тихо произнес Артем.
— Тогда садись, — показал на подоконник Алексей Николаевич и сел сам.
— Я знаю, тебе сейчас тяжело, но уверен — у тебя хватит воли преодолеть свои слабости. В прошлом году была у нас большая неприятность, — нахмурясь продолжал он. — Воспитанника третьей роты Николая Пучкова исключили из училища за нечестный поступок. Выстроили всю роту, привели Николая в его старой одежонке (форму суворовца у него отобрали). Он очутился перед строем, и сотни глаз смотрели на него, как на чужого, а он не знал, куда спрятать руки, отвести глаза. На голове у него был помятый картуз. Ты представляешь, Артем, что чувствовал Пучков? А на днях он прислал письмо своему воспитателю: «Я не достоин вам писать, но поверьте, только теперь я осознал, как много потерял». И знаешь, Артем, почему он перестал быть суворовцем? — Алексей Николаевич придвинулся к Каменюке почти вплотную. — Он был неправдивым, а тот, кто носит военный мундир, не может быть нечестным. Ложь — самое отвратительное, что есть на свете.! Ложь, как змея, все время извивается. Честный человек смотрит людям прямо в глаза и в борьбе с неправдой имеет силу десятерых. Ведь именно борясь за правду, твои родители не пожалели даже жизни. И наша правда побеждает фашистскую ложь. Ты должен, Артем, походить на своих родителей.
Мальчик порывисто встал с подоконника.
— Товарищ капитан… Я буду — вот увидите…
— Верю тебе, — просто сказал офицер и тоже встал. — Конечно, будешь…
Отпустив Артема, Алексей Николаевич зажег свет в комнате, проверил, правильно ли висят шинели, и легкой, неторопливой походкой пошел в свой класс.
После истории с исчезновением часов отделение, видно, уловило отношение Беседы к событиям и, не сговариваясь, бойкотировало Каменюку. Он сидел один за партой, в игры его не принимали и старались избегать общения с ним.
Артем всячески подчеркивал пренебрежение к бойкоту, ходил, засунув руки в карманы, и особенно смачно сплевывал сквозь зубы.
Но когда все засыпали, он долго ворочался, вздыхал, уткнувшись в подушку, непримиримо бормотал: «Ну, и пусть… пусть…».
Так длилось несколько дней. Затем, изменившееся отношение капитана к Артему какими-то неведомыми путями передалось отделению. Как это ни странно, первым протянул руку мира Кирюша Голиков. Про себя Кирюша решил: ведь никому точно неизвестно, виноват ли Каменюка, и нельзя человека обижать только потому, что подозреваешь. Первоначальная острота утраты часов несколько сгладилась, и, будучи по натуре добродушным и общительным, Голиков на уроке английского языка сам подсел к Артему.
— У меня новые марки есть, — шепнул доверительно Кирюша и достал из кармана прозрачный конверт.
— Пошел ты… не нужны вы мне, — озлобленно огрызнулся Каменюка, но краем глаза покосился на конверт.
— Да ты не сердись — примиряюще пододвинулся Голиков…
В это время Нина Осиповна строго посмотрела в их сторону:
— Стоп то?кин! (прекратите разговоры!).
В перемену Илюша Кошелев протянул Каменюке кусочек смолы:
— Вот пожуй. Как резина… — предложил он.
Артем хотел и здесь выдержать характер, но не устоял перед соблазном, небрежно взял смолу и стал жевать ее с таким сосредоточенным выражением лица, словно прислушивался к чему-то.
— Ну, как? — хозяйственно осведомился Самсонов.
— Ничего, соленая, — снисходительно ответил Артем и дал черный комок жвачки Сеньке. — Попробуй!
Так постепенно налаживались связи.
Вечером у Каменюки произошел разговор один-на-один с Гербовым. Артем был с ним в приятельских отношениях уже с полгода, с тех пор, как Семен научил его «крутить солнце» на турнике. Гербову же правилась в Артеме воинственность. Спокойный по натуре, Семен питал слабость к забиякам и, хотя частенько отчитывал своего друга Ковалева за вспыльчивость и несдержанность, но любил его имени таким.
— Тебе сколько лет? — спросил Гербов Каменюку, когда они вместо перебирали колбы и пробирки в химическом кабинете. Преподаватель химии поручил эту работу Гербову и ушел, а Семен решил взять себе в помощники Артема.
— Скоро четырнадцать…
— Так ты через год комсомольцем будешь, — как о деле, само собой разумеющемся, сказал Гербов.
— Артем помрачнел.
— Я не буду…
— Почему? — удивился Гербов. Он знал о событиях в четвертом отделении, ему ротное комсомольское бюро поручило воздействовать на Каменюку, но об этом Артем, конечно, не должен был догадываться.
— У меня с дисциплиной не ладится, — признался Каменюка и, открыв дверцу стеклянного шкафа, начал устанавливать колбы, внимательно рассматривая каждую из них.
— Да разве, если ты захочешь, не сможешь взять себя в руки? Конечно, сможешь! — убежденно произнес Гербов. — А знаешь, как бы это здорово получилось, если бы ты стал самым первым комсомольцем в своей роте. На комсомольские собрания к нам приходил бы, поручения комсомольские выполнял. Генерал спросит у майора Тутукина: «У вас в роте комсомольцы есть?», а майор ответит: «У нас, товарищ гвардии генерал, только один Каменюка на всю роту комсомолец». А? Здорово!
Артем польщенно улыбнулся, но тотчас же безнадежно вздохнул — Куда мне, — и с напускной оживленностью начал рассказывать, какую он книгу прочитал об Амундсене. Но когда они запирали химический кабинет, Каменюка вскользь спросил:
— А в комсомол как принимают?
Гербов рассказал о порядке приема и рекомендациях.
— Так мне никто их не даст, — разочарованно протянул Артем.
— Я первый тебе рекомендацию дам, капитан Беседа тоже, если ты достоин будешь…
— Нет, я достоин не буду, — с сожалением сказал Каменюка — Ну, пока, Сема, Ковалю привет передай. — И они расстались.
Вскоре произошло несчастье с Голиковым. Он упал с дерева и переломил правую руку в локте. Его отправили в госпиталь, наложили гипс. Сутулый, с седыми, бобриком подстриженными волосами хирург обещал выписать его через два месяца.
— Удачно упали, молодой человек, — говорил он, поглядывая острыми веселыми глазами. — хороший перелом.
- Предыдущая
- 34/50
- Следующая
