Леди и авантюрист - Карлайл Лиз - Страница 56

• Предыдущая
• 56/92
• Следующая

– Вот как, – медленно проговорила синьора. Презрительное выражение тут же улетучилось с ее лица и уступило место бесконечной усталости. Старуха обессиленно откинулась на спинку кресла. – Теперь я понимаю, как все обстоит на самом деле, милочка. Максимилиан кипит от злости и смятения. И он умудрился тебя рассердить. Наверное, оскорбил тебя.

– И не один раз, – коротко ответила Кэтрин.

Старуха со вздохом указала Кэтрин на кресло.

– Присаживайся, милочка, ради Бога, присаживайся. Я слишком стара, чтобы устраивать на тебя охоту.

Ее неожиданная уступчивость тронула в душе Кэтрин какую-то струнку.

– Вы уверены? – проворчала она, медленно опускаясь в кресло.

По лицу старухи промелькнуло выражение раскаяния.

– Ради Бога, милочка, у меня и зубов-то нет, чтобы вцепиться в тебя. Теперь ты должна мне рассказать, что произошло между тобой и Максимилианом со времени нашей последней встречи.

Кэтрин приподняла озадаченно брови.

– Да ничего не произошло, – настороженно пробормотала она, – я его неделями не видела.

Старуха особо и не удивилась.

– Неужели? – только и переспросила она. Но, милочка, я вот чего не понимаю. За те двадцать лет, что Максимилиан снимает квартиру, он никогда не приводил туда женщину. Ну, иногда проституток. Но только чтобы накормить или дать им принять ванну.

– Ха! – саркастически бросила Кэтрин. – Да он у вас прямо ангел во плоти.

Старуха едва заметно усмехнулась.

– Нет, моя дорогая, вовсе нет. Просто он частенько бывает безрассуден и слушает свое сердце, а не голову.

– Вы считаете, что это плохо?

Синьора прищурилась.

– Как правило – да. У Макса отец был таким же и заплатил за это ужасную цену.

При ее словах Кэтрин вся обратилась в слух.

– Мужчина на портрете в вашей столовой, перебила она, – он действительно его отец? Виконт де Венденхайм?

– Де Венденхайм-Селеста, – подтвердила она, произнеся имя с безупречным французским прононсом. – Арман де Роуэн. Муж моей Жозефины. Боже, о чем я тогда только думала? Выдать ее замуж за такого, как он!

Значит, Макс – законнорожденный ребенок, подумала Кэтрин. Она подозревала что-то в таком роде, вернее, немного другое.

– Она не хотела за него выходить?

Синьора удивленно на нее посмотрела.

– Конечно, хотела! Они женились по любви! В том-то и беда.

– Боюсь, я не очень поняла.

– Он был витающим в облаках демократом, и это в стране, запихнутой между драчливой Францией и имперской Германией! Лучше уж оказаться засунутым в бочонок с порохом, чем ввязываться в ту политику, которой он занимался. Свобода! Равенство! Братство! – по-французски с горечью в голосе проговорила синьора, и вновь ее произношение оказалось выше всяких похвал.

У Кэтрин от ужаса глаза округлились.

– Господи сохрани, он что, был революционером?

Старуха зажмурила глаза и медленно покачала головой.

– Слава Богу, не совсем, – прошептала она. – Поначалу Арман попытался подать пример, устроил аренду земли и школы. Привез учителей и врачей для простолюдинов. Платил справедливое жалованье.

– Что же в этом плохого? – возразила Кэтрин.

– Так все же стоило денег, и немалых! – сердито ответила старая дама и открыла глаза. Впрочем, она быстро приняла благожелательный вид. – К моему изумлению, его реформации приносили даже прибыль. А потом грянула революция. Арман много лет старался держаться подальше от дел, но, в конце концов, его вызвали в Париж. Бонапарт пожелал обеспечить себе поддержку знатных семейств вдоль Рейна, а Арман глубоко верил в права людей.

– И что случилось?

– Вначале все шло как нельзя лучше. Но как ты знаешь, корсиканская свинья стала до невозможности прожорливой, и в свою лохань он захотел превратить всю Европу. Работу гильотины Арману было трудно переварить, еще труднее – армии, марширующие по полям и мимо деревень. Вскоре сумасбродства новой власти стали хуже, чем при прежнем режиме. Крестьянам жить стало тяжелее. Арман, безмерно честный, потребовал улучшений. Со всей страстью. Многие в Эльзасе так поступали. Но ни разу этого не делал человек, которому было что терять, у которого были громадное поместье, красавица жена и Богом одаренный сын.

– Боже мой, – прошептала Кэтрин. – А вы, мэм? Где находились вы?

В глазах синьоры Кастелли блеснули слезы.

– В Милане, – тихо ответила она. – До того как пал Маренго. После всего случившегося я уже могла видеть, что нам уготовано судьбой. Мой муж уже лежал в могиле, половина наших торговых дел сгинула в огне войны. Я спасла то, что сумела, и бежала в Англию. Но Арман не хотел бросать свои виноградники. А Жозефина не хотела с ним расставаться. А потом стало уже поздно.

– Почему? Что случилось?

– Проклятые французские собаки набросились на своих же. Они объявили его предателем правого дела и сделали из него пример остальным в назидание. Когда Великая армия двигалась на Ульм, они отправили кавалерийский полк спалить его фермы и виноградники. А когда они все сожгли, то взялись за него. Заперев его в поместье, они сожгли его вместе с домом. Слава Богу, он сумел заставить Жозефину выбраться наружу.

– Он умер?

Старуха едва заметно кивнула.

– Вместе с ним умерла часть души Жозефины, – ровным голосом проговорила она. – Арман приказал Максимилиану увезти Жозефину и спрятаться в деревне. А если случится худшее – перебраться ко мне в Англию, что они и сделали. Я думаю, что с тех самых пор он живет с чувством вины в душе, и оно его несказанно мучает.

– Вины? Какой вины? За что?

– Вины за то, что остался в живых, милочка, – прошептала синьора. – Я сама похоронила троих мужей и ребенка. Оставаться жить, если дорогих для тебя людей на свете уже нет, – что может быть больнее и горше? Ему исполнилось шестнадцать, он был старше некоторых французских солдат. Но ему не позволили защищать свою родину, которую он обожал. Его отослали в чужую страну и приказали спрятаться за юбку его мамочки. Полагаю, именно так он и смотрит на все случившееся.

– Нелепый взгляд!

Старуха неопределенно пожала плечами.

– Ох, милочка, мужская гордыня – такая бестолковая штука. Ему хотелось умереть за правое дело. Он сын своего отца – те же политические пристрастия, те же пылкие движения души и, боюсь, тот же печальный конец.

Первые два утверждения Кэтрин готова даже под присягой подтвердить, а вот что касается последнего, то она не сталь уверена в справедливости сказанного старой синьорой. Довольно долго она сидела молча.

– Он так ни разу и не возвращался домой? Ему не хочется увидеть родные места?

Синьора с грустью покачала головой.

– Там ничего не осталось; уцелело только то, что Жозефина успела в отчаянии сунуть в подводу с сеном. – Она показала рукой на величественный щит, висевший над камином. – Герб династии Венденхайм-Селеста ... Портрет его отца. Несколько фамильных ценностей. Это все, что осталось от земных сокровищ да мирских благ. Максимилиан едва ли о них задумывается. Ты же видела, как он живет, знаешь, как он думает. Да, он любит родину, но ее у него отобрали, дом сожгли дотла, и он не собирается бороться за то, что осталось.

Кэтрин удивленно приподняла брови:

– Но разве Амьенский мир не поправил дело?

Старуха горько рассмеялась:

– После войны, милочка, никто никогда ничего не исправляет. Не верь тому, что ты читаешь в ваших английских газетах. Большинство англичан смотрят на Армана как на сторонника санкюлотов, а половина французов считает его предателем нации. Что весьма и весьма печально, ибо единственное, за что он всегда ратовал, – чтобы его крестьяне никогда не голодали.

Кэтрин, опустив голову, молча смотрела в стоявшую перед ней тарелку и сгорала от стыда. Даже на грани банкротства в ее семье всегда было что поесть.

– Скажите, синьора, что будет с Максом?

Синьора Кастелли развела руками.

– Все зависит, милочка, от вас, – с грустью ответила она. – Если вам хоть сколько-нибудь интересно, я могу вам сказать, что мой внук больше не голодающий беженец. Я поставила наше дело на ноги и превратила в торговую империю, где половина принадлежит ему. И будет принадлежать все, когда я умру. От его бабушки по отцовской линии ему достались обширные виноградники в Каталонии. И вдобавок к ним небольшое поместье.

• Предыдущая
• 56/92
• Следующая