Очевидцы бессмертия - Киросон Пантес - Страница 26

На дорогах нам попадались животные, и было их в тех краях много.

Смирные и ласковые, бродили они между людьми, не причиняя им вреда, И хищные звери были, как малые дети: ни людей, ни других зверей — никого не обижали. И казалось, что нет для них ничего дороже и приятнее, чтобы их приласкали и погладили.

Провожающие сказывали нам, что люди, которые живут на нашем пути, — добрые, братолюбивые и гостеприимные. Я в радости спросил Старца, есть ли здесь люди его веры? Старик улыбнулся и сказал, что здесь — все люди его веры. Но я не понял его…

«Смотри, — сказал Старец, — сколько здесь верующих людей!» — и указал на храмы, видневшиеся вдали. «В этой стране живут и люди твоей веры, сын мой…»

И я увидел много храмов, стоявших в зелёных садах вдоль дороги.

Там высились храмы всяких вер, но сердцу моему было дороже всего то, что я увидел пятиглавые купола православной русской церкви!

Она блистала, и светлое её здание манило к себе. Мы приближались к ней, а с нами вместе шли по дороге и другие празднично одетые люди, и мне было радостно, что я иду с ними в храм.

В саду, подле православной церкви собралось много людей. Когда мы приблизились, навстречу нам двинулась толпа. И встреча наша была так радостна, что невозможно передать мои чувства и охватившее меня счастье. Старца моего они все знали, и все рады были, что он привёл меня; и мне радостно было, что я иду к святым местам с таким знатным и всеми любимым Старцем.

Все сердечно меня приветствовали, но первым, кто встретил меня и заключил в свои объятия, был человек, хорошо знакомый мне по моей родине.

И о нём я должен нечто рассказать…

Это был православный священник.

С самого детства я имел смутное понятие о священниках. Слыхал, что есть и добрые попы. Но верил и в то, что если поп перешёл дорогу — то лучше вернуться домой; едешь в поле или на базар — не будет счастья, если поп перешёл дорогу. Приснился поп — значит, бес и неудача. Я замечал, что если кто-нибудь расскажет смешную и кощунственную сказку про попов, то её весьма охотно слушали самые религиозные люди и она не мешала им самым ревностным образом ходить в церковь ко службе и причащаться.

Когда безбожная пропаганда со всей силой и кощунством стала клеймить попов как самых мерзких и вредных существ в мире, при всей моей стойкости в вере я тоже усомнился, что среди них есть праведные люди, и начал читать Евангелие и увлекаться теми учениями, которые на его основе осуждали попов.

Было время, когда я смотрел на них, как на врагов Христовых.

И вот в ту пору нашёлся один истинный пастырь, который привлёк моё сердце, и так я его полюбил, что любовь моя к нему была слезами омыта, ибо он за правду и истину принял мученическую смерть. Это случилось в большом городе. Я услышал, что в таком-то зале будет диспут. Коммунисты-атеисты будут с попом говорить о Боге и там докажут точно: есть Бог или нет Его? Это был вопрос, мучивший меня в то время, и я с нетерпением дожидался вечера.

Вечер наступил, в зале собралось полно людей. Диспут ещё не начался, я сидел и прислушивался к словам публики. Большинство посмеивалось над попом, согласившимся вступить в единоборство с воинствующими безбожниками. Говорили о том, что попу доказать Бога не помогут ни мощи, ни чудеса, ни таинства, ни цитаты из Евангелия и Библии.

Я знал, на что обычно ссылаются попы в защиту своей веры, и у меня тоже мелькали в голове грешные мысли: сегодня попу придётся туго, Но случилось нечто неожиданное…

Раздвинулся занавес. На эстраду вышел улыбающийся, самоуверенный «воинствующий безбожник» в очках и с портфелем, а за ним робко вышел седеющий, робкий на вид, какой-то жалкий деревенский попик в стареньком подряснике.

При виде его у меня на сердце стало как-то холодно, когда я подумал, как начнёт издеваться, громить и поносить этого тщедушного попа самодовольный и отъевшийся партийный безбожник, и как заулюлюкает и загогочет зал над бедным человеком в подряснике.

Поп начал негромким, каким-то необычайно спокойным голо^ сом, который был слышен всем в зале. Он начал свою речь не с бесполезных здесь обрядностей церкви, преданий и авторитетов, Не упоминал ни одного библейского текста, ибо они ничего не говорили сердцам безбожников. Не опровергал убеждений безбожников, что человек произошёл от обезьяны и родствен телом, костями и черепом другим животным. Он говорил о самой жизни и о самом человеке.

Он говорил о том, что можно находить сходство костей и мускулов нашего животного тела с чем угодно, но что в человеке живёт нечто, рождающее у него сознание, что он человек, а не обезьяна, — это нечто и есть душа человека, а не его животное тело. Можно находить сходство между суставами человеческих ступней и костями обезьян, но никакая кость не способна породить мысли о Боге, о вечности, о справедливости и бессмертии. Следовательно, должно существовать нечто, порождающее такие неземные мысли, которых никто и никогда не найдёт ни у одной обезьяны на земле. Это нечто — и есть душа человеческая, и только она отличает его от других тварей на земле.

Он так спокойно и просто доказал атеистам существование души, Бога и бессмертия, что безбожники, как ни пыжились, ничего не могли ему глубоко и спокойно возразить, а если и брались, то так грубо и глупо, что в зале хохотали. Толпа так рукоплескала попу, что зал дрожал, и те, кто вначале зло смеялся над ним, — что-то восторженно ему кричали…

И этот кроткий поп в старом подряснике разгромил безбожников, и не только разгромил, но и посрамил, ни разу не повысив своего голоса.

Но он произнёс тогда, наверно, свою последнюю речь в жизни, как бы простился ею со всеми. Он так говорил о Боге и жизни человека, словно хотел сказать: «Доказываю всем, что Бог есть и что человек бессмертен, и за это умираю с верой в бессмертие своей души. И вы верьте…»

Все расходились с возбуждённым и тревожным сердцем. Многие ругали безбожников, многие уверовали в Бога, многие вздыхали и говорили: «Значит, Бог есть! Атеисты только кричат и грозят, что Бога нет, а сами не могут доказать». Иные говорили, что попу теперь не сдобровать, ГПУ за такие вещи не помилует. Говорили даже, что поп это знал, решился доказать, а тогда и умереть…

Я так был потрясён этим истинно верующим пастырем, что в ту ночь почти не спал. Всё думал о силе его духа и смелости. Я безмерно жалел его, и меня мучили страшные мысли, что его Morvr схватить, сгноить или замучить в тюрьме за то, что он доказал существование Бога и души человеческой. А уснув, увидел страшный сон, как его пытают гепеушники.

И действительно, через несколько дней в городе заговорили о том, что попа ночью взяло ГПУ.

Плакал я тогда, искать его ходил и не нашёл. Спрашивал, куда его отправили и не выпустили ли на волю? Но никто мне ничего не мог сказать.

И часто ещё он снился мне, и снова видел я подвиг его веры.

И вот он-то меня и обнял подле церкви в саду… За всю жизнь я слышал только одну его речь, но он мне казался близким, родным и дорогим человеком, словно мы были в родстве десятки лет.

Я ему сказал, как горевал, когда его замучили в ГПУ. А он говорит: «Нет… Они только хотели меня убить, но вот те добрые люди спасли и увели меня в эту страну…» — и он указал на сидящих старцев в белых одеждах.

«Разве ты забыл, — спросил он, — как после того диспута мы часто виделись с тобой и говорили?»

Я стал припоминать, и выходило именно так, как он сказал.

Мне вспомнились все разговоры с ним. Раньше мне казалось, что я вёл их во сне… Но разве можно так ясно и чётко представить во сне всё то, о чём он говорил?

Я спросил его, что это за люди кругом нас?

«Это тоже верующие, братья мои. Они, как и я, пострадали от безбожников за свою веру и были обречены на смерть. Но Бог милостив, не допустил этого, спас от руки нечестивых. Они были уведены сюда, а теперь и сами стараются приводить из того безбожного края людей, пострадавших за истину. Я знал, что ты придёшь сюда, но за тобой мне нельзя было идти, ибо ты идёшь посетить святые места, а мы живём тут…»