Очевидцы бессмертия - Киросон Пантес - Страница 9

Тихо и мертво кругом… Сердце у меня больно сжалось. Стеснило грудь, дышать нечем. О, как трудно! Полились слёзы, и дыхание освободилось.

И опять я спрашивал себя: «Если мне не дано знать о моём бессмертии, то для чего мне тогда дано знать о смерти? Для чего дано знать, что меня убьют, расстреляют, что я больше не буду существовать и что все люди умрут, исчезнут бесследно из мира? Лучше уж тогда ничего не понимать и не размышлять ни о жизни, ни о смерти, а жить так, как живут животные. Жизнь сама о них заботится и хоронит их, а меня только мучает мыслями о смерти.

Если бы Господь дал знать о Себе или о моём бессмертии, то я бы не оскорблял Его неверием и сомнением. Ведь Бог посылал ангела в темницу к Петру, и тот освободился. Бог боролся с Иаковом, вывихнул ему бедро… А я оскорбляю Бога моим отчаянием и неверием. Я жажду Его узнать, ищу Его, но, видимо, недостоин Его посещения. Тогда хотя бы прислал врага — свернуть мне голову в знак моего бессмертия, я и этому был бы рад и стерпел бы. Но и этого нет.

Или сообщил бы мне, что я буду кипеть в адском огне, и то была бы надежда, что когда-нибудь, хоть через 1000 лет, Бог смилуется, ведь Он — любовь и милосердие…

Но Он мне ни на что не отвечает, вот что ужасно!

Когда я перестал чувствовать своё тело, утихли все боли и недуги. Значит, тело совсем омертвело, застыло… И сознание моё изменилось, рассудок оставил меня. Но себя ощущать я не переставал. Было время, когда боль, недуги, страх за жизнь заглушали мысли, которые уносили меня далеко из подвала; теперь я уже не помнил ни о чём, не думал и о том, что нахожусь в подвале и что меня вызовут или убьют.

Я кого-то ждал. И ждал как будто бы старика: что вот-вот он придёт и, как обещал, уведёт меня за границу, в чужую землю.

Тишина… Только слышу внутри себя стук: сердце стучит медленно, но так сильно, что мне кажется, будто я весь качаюсь от этого стука. Хотя я и говорю, что стучит сердце, но воспринимал эти удары как идущие откуда-то снизу, и раскачивался в ритм им, как на качелях. И чем реже были удары, тем сильнее они меня раскачивали. И вдруг я снова ощутил, что сижу на крохотном кусочке земли, а вокруг — бездна… И я сижу, а меня всё больше качает… и не за что ухватиться, чтобы удержаться. Я ещё сильнее приник головой к груди, как бы держась за самого себя. И вот вижу… далеко-далеко подо мной, в глубине темноты, в бездне, засияла необыкновенным светом звёздочка, величиною с цветок, и до того красивая звёздочка или огненный цветок, что я устремил на неё очи мои, всё внимание моё, забыв об опасности и бездне. Качать меня перестало. Звёздочка же стала переливаться всевозможными цветами. Я глядел на неё, и мне стало как-то особенно радостно от её вида. Звёздный цветок стал подниматься из глубины бездны ко мне, и чем сильнее я в него всматривался, тем быстрее он приближался. Я не мог оторвать взора от этой чудесной звезды-цветка. Она приближалась и всё росла и росла. Она была совсем близко… Я висел во тьме над бездной… Сияние звезды перешло в ровный золотой круг. И вот этот золотой круг приблизился ко мне, пронзил меня своим сияющим огнём, вторгся в меня… И стало мне тепло до блаженства. И в это самое мгновенье моя голова вошла в плечи, потом в грудь, в свет и огонь сияющий. И когда это произошло, я услышал голос, зовущий меня: «Ну, сын мой, вставай! Я пришёл взять тебя отсюда».

И я почувствовал чью-то руку, прикоснувшуюся к моему правому плечу. От этого прикосновения я очнулся с таким чувством, словно я проспал, а мне надо куда-то торопиться.

Подняв голову и открыв глаза, я обнаружил, что сижу в подвале, освещённом светом. Но это не был свет дня или лампы. Весь подвал был ярко освещён, а откуда исходил свет я не мог увидеть и понять. Я взглянул направо и увидел подле себя Старца, простёршего ко мне руку.

«Ну, сын мой, вставай, пойдём отсюда! Я поведу тебя за границу, как и обещал. Многое покажу тебе за той границей, чтобы ты многое узнал и не мучился бы душой».

И, Боже мой, какая радость! Я узнал в нём того старика-перса, который обещал перевести меня в чужую землю! Схватив его за руку, со слезами радости я стал рассказывать о том, что со мной сталось. Я продолжал сидеть, а он стоял подле меня. Вспомнив моих палачей, я стал умолять его спасти меня, я был как бы прикован к месту, и сам, без помощи, не смог бы встать и идти…

Невыразимо светлые и добрые глаза Старца смотрели на меня. Я изливал Старцу свои беды, смешав свой арест со сном в подвале, со зверями в яме, мне казалось, что всё это было одно. Старец, ласково улыбнувшись, сказал: «Успокойся, сын мой, всё, что ты видел, был короткий сон, а теперь ты проснулся — радуйся!»

И я сразу поверил, что то, действительно, был сон. Я вспомнил о ране на руке и хотел показать её Старцу, ведь я получил её наяву. Я взглянул на руку и вместо раны увидел на ней нечто, сиявшее, как драгоценный камень. На моей одежде и на земле подле меня блестели какие-то искры или огни, большие и маленькие, и всё светилось и переливалось… Я удивился этому, а Старец и говорит: «Что смотришь, сын мой? Это кровь твоя, которая капала из раны, так сияет».

На Старце была светлая одежда, и я спросил: где он её достал? Старец отвечал, что там, куда он меня поведёт, все носят такую одежду, «Я вот, — добавил он, — и для тебя принёс такую же».

Старец был совсем не таким, каким я знал его прежде. Это был он и не он. Волосы были белые, борода белая и длинная, а глаза излучали необыкновенную доброту и свет. Одежда на нём тоже белая, восточная, а края одежды, рукава и подол отделаны каким-то сиянием. Я спросил Старца: как он вошёл, как открыл дверь? И Старец ответил, что вход был, но я сидел без света и не видел его.

Я опять стал просить Старца, чтобы он вывел меня отсюда. Старец велел мне переодеться в ту одежду, которую он принёс с собой. При этом он заметил, улыбаясь: «Я уже тебе говорил, что идти туда в твоей одежде нельзя». Я попытался встать, но почувствовал, что моя старая одежда была такая тяжёлая, словно сделана из свинца или камня. Когда я раздевался, то как будто выбирался из-под придавившей меня скалы. И когда я освободился от одежды и вскочил на ноги, мне стало легко и хорошо. Странно, я смотрел на старую одежду… и она была похожа на какую-то засушенную кожу. Я, собственно, и не раздевался, а просто вылез из неё. Как я надел новую одежду — этого не помню, она очутилась на мне сразу, как только я освободился от старой.

Я ещё раз взглянул на старую одежду и увидел, что пятна крови, которые прежде сияли, как искры, теперь потемнели и стали, как угли, и от них шёл запах мертвечины.

«Отец, уйдём отсюда скорее, мне страшно на неё глядеть», — попросил я Старца.

Мы направились не к дверям подвала, а в противоположный конец. И удивительно… в углу был еле заметный выход, как бы две стены разошлись, только человеку и пройти. Когда мы влезли в эту расщелину, то очутились в узком гроте, высотой — только чтоб свободно пройти человеку. Стены его блестели золотом, а на золоте были выбиты узоры всяких цветов. «Вот, — подумал я, — какой выход был, а я и не знал».

Мы шли, и свет освещал нам путь, только я не знал, откуда струится этот свет.

Я спросил Старца: знают ли палачи-безбожники, что из подвала есть выход? Он ответил, что не знают. Один из них догадывается, но другим об этом не говорит.

Не помню, долго ли мы шли, не помню, как вышли из грота, знаю, что очутились на широкой долине, а впереди виднелась необычайно высокая гора.

Вот, думаю, нам-то и надо подняться на эту высокую гору… Мы шли, и был не день, но и не ночь, свет не то лунный, не то вечерний.

А вверху на небе было множество лун и звёзд. Они висели в воздухе низко, словно лампы, и казалось, будто рукой можно достать эти светящиеся шары. Но так только казалось. Они были очень высокие, от них-то и струился свет. А солнца я не видел. Светились только луны и звёзды, и каждая струила хоть слабый и мутный, но свой свет. Одни светились бледно-голубым огнём, другие — светло-зелёным, третьи — серо-матовым, жёлтым, тускло-синим…