Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова. - Кантор Максим Карлович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/53
• Следующая

Словом, зашел я к нему.

Сели, разлили, да и рассказал я историку весь свой безумный день, езду по колдобинам описал, речку Клязьму, деревню Гавриково, сенатора Бабуянова, его дородных охранников.

— Обезглавили, значит, свободную прессу, — заметил Сергей Ильич, но как-то равнодушно он это сказал.

— Обезглавили, — согласился я.

— Горюют правозащитники?

— Ох, горюют, Сергей Ильич!

— И подозреваемых нет?

— А кого прикажете подозревать? Откуда мы знаем, кто может под Бабуянова копать? Мало ли у него конкурентов… Кто в Лондоне сидит, кто в Кремле…

— Ну, из Лондона, допустим, до Клязьмы не дострелишь.

— Наняли киллера.

— Наняли, говорите, киллера… — Татарников задумчиво покуривал, прихлебывал из стакана.

— В истории современной России, — сказал я, — это вещь обычная. Так только вопросы и решают. Так бизнес и двигают.

Услышав слово «история», историк Татарников нахмурился.

— Вы когда-нибудь задумывались над тем, что движет историю? — спросил меня Сергей Ильич Татарников.

— Как это, что движет историю? — Я даже привстал со стула, не ожидал я от Татарникова такого вопроса. Обычно историк проповедовал созерцательный подход к событиям, обобщений не делал. — Как вас понять, Сергей Ильич? Ну, сама она идет себе и идет.

— Верно, — Татарников поскреб лысину, пожевал губами. — Идет себе история и идет. Но ведь что-то ее толкает вперед, не думаете? Скажем, дерево растет себе и растет. Но если дерево поливают, оно растет быстрее.

— Что движет историю? — Нет, не знал я ответа на этот вопрос.

Историю раньше, при советской власти, двигали борьбой классов, а вот чем сегодня двигать, не договорились. Борьбу классов, кажется, отменили. Теперь эта теория считается неверной, а если не борьба классов движет историей, то что же ее, родимую, может двигать?

— Не знаете? — спросил жестокий Татарников. Своих студентов он так же пытал. Спросит о чемнибудь каверзном и стоит над душой, ехидничает. — Не знаю, чем двигают историю.

— Подумайте и сразу догадаетесь. Вы просто не стараетесь.

— Мало ли чего я не знаю! Если расскажете, буду знать! — ответил я резко.

Не мальчик я, нечего мне тут экзамены устраивать.

— Вы задумывались над тем фактом, что часто мы обладаем чем-то, чем не можем воспользоваться?

— Простите, не понял.

— Чего уж проще. Скажем, у вас есть деньги, а они ничего не стоят — в финансовом мире это несоответствие обладания и возможностей называется инфляция. Но ведь таких несоответствий в мире очень много, вся история состоит из этих недоразумений.

Яснее не стало, я пожал плечами.

— Вот, например, знаете ли вы, из-за чего началась Столетняя война?

— Какая война?

— Столетняя, — отозвался историк. — Началась она в одна тысяча триста тридцать седьмом году. И знаете ли вы, из-за чего?

— Умоляю! Только не надо про Столетнюю войну!

— После смерти Людовика Х Сварливого, — неумолимо продолжал Татарников, — его дочь Жанна Наваррская не унаследовала престола. Формально Жанна должна была царствовать, а фактически не смогла: припомнили внедренное франками салическое право — то есть наследование престола исключительно по мужской линии — а не пользовались им к тому моменту уже лет девятьсот. Ввел это право Хлодвиг, помните Хлодвига? — Историк выпустил облачко дыма, сощурился, припоминая детали Столетней войны. Я похолодел. Если он теми же темпами будет рассказывать, нескоро мы доберемся до Роберта Хабибуллина.

— Не слыхал я про Хлодвига.

— Напрасно. Интереснейшая фигура. Однако вернемся к Жанне Наваррской и салическому праву. Право это припомнили только затем, чтобы не дать Жанне корону. Королем стал младший брат покойного Людовика — Филипп V. И ничего хорошего из этого не получилось: права на французский трон заявил Эдуард III Английский. Он сказал, что салического права не признает, а следовательно, Филипп и его потомство — узурпаторы. Люди взялись за оружие, началась длинная история Столетней войны. И возникла она оттого, что некто наследовал корону, но не мог ею воспользоваться. — Казалось бы, при чем тут Хабибуллин? — не удержался я от колкости. — А оказывается, нити тянутся к нему еще от Хлодвига с Эдуардом.

— Вы тоже заметили? — Сергей Ильич выпустил струю дыма, отвинтил крышку у бутылки, звякнул горлышком о стакан. — Тянутся нити, тянутся. Принцип несоответствия обладания и возможности пользоваться тем, чем обладаешь, и есть двигатель истории. Так-то, голубчик. Скажем, отмена крепостного права в России. Ведь какая благородная реформа! Формально — освободили крестьян. Фактически — как этой свободой прикажете пользоваться? Или, допустим, демократию взять…

— Что с ней не так, с демократией?

— С одной стороны Клязьмы бедная деревня, а с другой — охотничьи угодья Бабуянова? — невпопад спросил историк.

— Ну да. Охотничьи угодья Бабуянова. Гектаров двадцать.

— И что же на этих угодьях?

— Как что? Ландшафтный дизайн. Охотничий павильон. Шикарно все устроено.

— Понимаю. Дикая природа, павильон охотника. А за охотничьими угодьями Бабуянова что расположено?

— Так там вообще правительственная зона. Такие дворцы — ахнете! Там у самого президента дача.

— Как же Бабуянов может охотиться, если рядом дача президента? — спросил Татарников. — Вы, голубчик, как себе это представляете: бродит по лесу сенатор Бабуянов с ружьем, а в километре от него президент грибы собирает?

— Все это мы уже проработали, — махнул я рукой. — Думаете, следствие не осмотрело охотничий павильон? Первая версия знаете какая была? Дескать, убийца воспользовался охотой — среди других выстрелов его выстрел остался незамеченным.

— И что же?

— Ничего. Никто на территории Бабуянова и не охотится никогда. Запрещено строжайше. Павильон охотничий построили, положено так, чтобы в усадьбе был охотничий павильон. А вот охотиться Бабуянову нельзя. Коллекция ружей висит, патронташи висят, ягдташи, капканы, ножи, сети. А пользоваться ничем тоже нельзя. Хозяин только шашлыки имеет право жарить. Других прав нет.

— Такое вот у нас русское трапперство, — заметил Татарников. — Ружья есть, а не стреляют.

— Ну не повезло, — сказал я. — Не там павильон построил.

— Такая вот у нас демократическая страна: объявляем охоту на казнокрадов и коррупционеров, а охотиться нельзя. Обидно, а?

— Да все уж привыкли, Сергей Ильич!

— Русские трапперы… — Татарников сделал глоток, покашлял. — Свободная охота…

— Идея-то неплохая, — сказал я примирительно. — Право охотиться у Бабуянова, как я понимаю, есть. Наверняка лицензия куплена, и лесник присутствует, все как положено. Только возможности пользоваться правом охотиться Бабуянов не имеет.

Что-то такое померещилось мне, словно разгадка совсем близко. Одного слова только не хватало — но какого? Я смотрел на Татарникова, а Сергей Ильич смотрел на свой стакан, покачивал его в руке.

— Поставьте себя на место Бабуянова.

— Эх, не получится, — сказал я и тоже налил себе водки. — Не рожден я Бабуяновым! — Мы чокнулись, выпили. Ну и мерзость нынче продают! Этикетки остались те же, а наливают в бутылки черт-те что. Отрава, чистая отрава!

— Я ведь не предлагаю вам стать на место Филиппа V Длинного. У вас не получится. Но Бабуяновым вы можете себя вообразить, хоть на одну минуту. Попробуйте, это несложно — личность примитивная. Вы, слава богу, не такой, но во всех нас есть низменные инстинкты — попробуйте на минуту их разбудить! Он миллиардер, сенатор, вор, для него нет ничего невозможного. Он ест в дорогих ресторанах, тратит в день больше, чем мы с вами получаем в год. Он считает, что все это заслужил. Он построил охотничий павильон в лесу, хотел бить зверя. Но как оказалось, охотиться Бабуянову нельзя, строжайше запрещено. Он собирает коллекцию дорогого оружия, вешает ружья по стенам, но пользоваться коллекцией не может — подходит, трогает приклады, облизывается. Он приезжает в свой охотничий павильон жарить шашлыки — как какой-нибудь отставной полковник на подмосковной даче. Тоска!

• Предыдущая
• 13/53
• Следующая