Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова. - Кантор Максим Карлович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/53
• Следующая

Я развел руками. Про Ивана Грозного я смотрел кино, а вот писем царских не читал. О чем и сообщил Татарникову.

— Зря, голубчик. Поучительное чтение. Князь Курбский от царского гнева бежал в Литву, а царь послал ему письмо, чтобы тот вернулся и предстал перед судом. Курбский ответил, что возвращаться не желает, мол, на Руси произвол, и тогда царь написал ему снова, привел аргументы. Смысл писем был такой: если я царь — то ты просто обязан приехать и сесть на кол. Ведь ты признаешь, что я царь, этого не можешь отрицать? А если признаешь меня царем и знаешь, что царская власть от Бога, о чем вообще спор? То, что я с тобой хочу сделать, и есть твоя доля, другой нет. И спорить тут не о чем.

— А что Курбский?

— Он был образованный человек, придумал выход. Написал письмо, в котором доказывал, что в свите царя есть Антихрист. А если так, то власть Грозного не от Бога. А если власть не от Бога, то Курбский не обязан ее уважать. Это было письмо, которое сегодня охотно опубликовала бы зарубежная пресса. Впоследствии такие письма писали довольно часто: Федор Раскольников написал схожее письмо Сталину, например. Ответ на обвинение прост. Царь Иоанн ответил незамедлительно.

— Что он ответил?

— Смысл ответа в том, что институт монархии можно рассматривать только с точки зрения монархии, а не со стороны, — если ты не противник этой конструкции в принципе. Также и логика Сталина состояла в том, что история строительства коммунизма такова, какова она есть, — и если вам не нравится строить коммунизм, не считайте себя коммунистом, вот и все.

— И Курбский вернулся?

— Нет, не вернулся. И спор этот остался неразрешенным. Но в логике монархического сознания прав, несомненно, царь. Надо или отрицать институт монархии, или ему подчиняться — как иначе? Курбский в вопросах политической морали поставил себя над моралью вообще — а так рассуждение не строится.

— Но ведь есть плохие цари и хорошие цари?

— Да будет вам! Где это вы хороших видели? Ну, Грозный с Петром, те, пожалуй, в мучительствах переборщили. Да, — Татарников опять затянулся, пустил дым. — Но и Екатерина, скажу я вам, была не подарок. Нет, если уж бежать, так все равно от кого и все равно куда. Можно и в Лондон. Даже Иоанн Грозный мечтал к Елизавете в Лондон удрать. Резал и жег, а мечтал поселиться в стране, где все устроено по закону.

— Неужели в Лондоне не резали и не жгли?

— Тоже резали. И жгли без пощады. Но издалека это могло казаться правосудием. И сейчас так порой кажется.

— Иван Грозный хотел уехать в Лондон? — Не ожидал я такого от Ивана Васильевича.

— Точно так же, как и теперешние набобы. Дома крови напустят, и самим страшно становится. Устанут от душегубства — и едут за свободу бороться.

— Верно, у них у всех теперь дома в Лондоне… Точно подметили, Сергей Ильич.

Помолчали. Я пил чай, Татарников курил.

— Число бежавших в Лондон надо брать за коэффициент правового состояния российского общества. Чем больше народу едет в Лондон, тем хуже дело с законом в любезном Отечестве.

— Смешно получается, — сказал я. Но мне было не смешно. — Скажите, Сергей Ильич, если миром правят офицеры госбезопасности, то как надо относиться к гражданским законам?

— Сложный вопрос. Если один полковник КГБ убьет другого полковника КГБ — как прикажете данный случай рассматривать? Надо ли считать это внутриведомственным конфликтом — а тогда правовые нормы общества к этому случаю неприложимы, — или это относится к общегражданским проблемам? Но если гражданское право будет выше корпоративного интереса, а миром правит корпорация, — в мире возникнет неразбериха.

Я ничего не понял, так Сергею Ильичу и сказал.

— Голубчик, будьте внимательнее. Скажем, солдаты на войне убивают друг друга. Но это не считается преступлением, потому что убийство происходит на войне, а они находятся на службе в армии. И даже если нет состояния войны, но один солдат застрелит другого солдата, это будет разбираться как эпизод армейской жизни, внутри армейских законов. Армия — это такая закрытая корпорация внутри общества, особая страта, которую нельзя судить обычным судом. Так же и здесь. Один полковник КГБ убил другого полковника КГБ — разве обществу до этого есть дело? Это касается внутриведомственных разборок Комитета госбезопасности.

— Я думал, — сказал я, — что в гражданском обществе существуют правовые нормы… то есть нормативные правила. Для всех людей, кто бы они ни были.

— Имеете в виду заповеди Моисеевы? — живо подхватил Татарников. — Да, действительно, Моисей оставил роду человеческому десять заповедей. Но КГБ, армия, налоговая полиция, а также некоторые другие институции, функционирующие по принципу корпоративной морали, — они стоят выше, нежели свод этих общих правил. Правила писаны для всех, это верно. Но не для тех, кто стоит над всеми.

— У нас открытое общество, — неуверенно сказал я.

— А за счет чего живет это открытое общество? Кушает оно за чей счет? Я вам скажу, голубчик. Гражданское открытое общество живет и кушает за счет работы корпораций, которые, поверьте мне, функционируют только потому, что соблюдают иерархию и дисциплину. Это самые закрытые общества на свете. Закрытая корпорация есть мотор открытого общества. Парадоксально, не правда ли?

Звонок в дверь прервал историка.

— Ждете кого-то? — беззаботно спросил Сергей Ильич, а я покрылся потом и в ужасе уставился на дверь.

Я никого не ждал. И кто может прийти в полночь, кроме очень близких друзей? И зачем друзьям приходить без предварительного звонка? Нет, так не делают. Кто это? Кто? Я знал — кто. Тот, кто, вероятно, и всю нашу беседу от слова до слова слышал и записал. Видать, надоело ребятам слушать.

Звонок повторился.

— Что же вы не открываете? — сказал Татарников и встал.

— Не двигайтесь, Сергей Ильич! Не шевелитесь! — Я прошептал это еле слышно и рукой указал Татарникову, где встать, чтобы прямой выстрел сквозь дверь его не задел.

Они часто стреляют сквозь дверь, на вопрос хозяина квартиры «кто там?» просто спускают курок. Татарников заморгал недоуменно, но встал, куда я указал.

Я взял в руки электрический чайник и пошел открывать. Оружия у меня нет, даже ножа не завел толкового. Кто-то рассказывал, что в своей знаменитой книге «Архипелаг ГУЛАГ» писатель Солженицын рекомендовал обороняться ножницами. Мол, за ношение оружия вас привлекут, а как отпор дать чекистам, не имея в доме ножа и пистолета? Придут вас брать, а вы им ножницы в брюхо. В гладкое гэбэшное брюхо! Дельный совет, но у меня и ножниц в квартире не было. Думал, думал я завести в хозяйстве ножницы, даже присмотрел себе хорошие немецкие, они бы сегодня пригодились! А вот не купил, пожадничал. Ничего, обойдемся и без холодного оружия, решил я. Нет холодного — зато горячее имеется. Кипятком гадов облить могу. Краем глаза я покосился на Татарникова. Историк держал в одной руке пустую чашку, другой веник ухватил. Хорошо же мы вооружены, подумал я.

— Кто там? — спросил я резко и снял крышку с чайника. Вода кипела пять минут назад, градусов девяносто в ней еще было.

— Милиция! — сказал глухой недобрый голос из-за двери.

— Ордер на обыск есть? — спросил я.

— Имеем ордер!

— Тогда входите, не заперто! — И я откинул дверную цепочку, а сам приготовился к броску. Едва дверь открылась, как чайник полетел в голову вошедшего, и Гена Чухонцев с диким криком рухнул на коврик в коридоре. Большая часть кипятка вылилась на мундир, но кое-что и на лицо попало, и Гена катался по ковру и выл от боли и бешенства. Татарников огрел его по голове веником, и майор Чухонцев уткнулся лицом в коврик.

— Стойте, Сергей Ильич! — крикнул я. — Свои! Ошибка вышла!

Но Татарникова трудно было остановить. Историк лупил майора веником по голове, пока я не оттащил его в сторону. Сказать по правде, я мог бы остановить его скорее, но увлекся зрелищем. Немолодой, неспортивный, незлой интеллигентный мужчина охаживал веником человека в мундире. На это стоило посмотреть! Если бы интеллигенция так же лихо сопротивлялась арестам в тридцать седьмом, ее бы нипочем не одолеть.

• Предыдущая
• 28/53
• Следующая