Взять живым! - Карпов Владимир Васильевич - Страница 60

• Предыдущая
• 60/121
• Следующая

Это была фронтовая традиция – так обмывали и ордена и новые звездочки на погоны. Ромашкин выпил, достал орден и поцеловал его на закуску – так тоже полагалось.

– Молодец. Дай бог тебе еще! – сказал Люленков Ромашкину.

Орден пошел по кругу, его стали рассматривать инженер Биркин, химик Гоглидзе, связист Морейко, писаря и машинистки, которые сидели за общим столом.

В этот день Ромашкин побывал с Женькой у Ивана Петровича Казакова и у Куржакова. Их ордена тоже обмыли. Вечером, уже пошатываясь, Ромашкин опять оказался в штабе. Здесь остались одни офицеры, они курили, рассказывали анекдоты. Ромашкин подсел к ним, послушал и посмеялся вместе со всеми.

Может быть, все обошлось бы благополучно, если бы не перешли на бывальщины.

– Вот случилось однажды, братцы, со мной такая петрушка… – Гоглидзе рассказал, как он встретил в поезде женщину и внезапно полюбил ее.

Потом говорил Биркин. За ним опять Гоглидзе. Это был обычный мужской разговор, такой, когда, не называя имен, вспоминают о женщинах, встреченных давно, и говорят чаще всего с явным домыслом, чтобы слушателям было интереснее. Такие рассказы никого не унижают и воспринимаются как анекдоты.

Но вдруг Морейко, разгоряченный выпитым, решил перехлестнуть всех.

– Вот здесь у меня в блокнотике… – Он достал из кармана блокнот с потертыми краями, похлопал по нему белой, будто женской, рукой. – Здесь записаны все, сколько их было. – Он стал читать: – Зиночка из Саратова, Нюрочка из Краснодара…

Ромашкину стало не по себе, он увидел длинный список имен тех, мокрые губы Морейко, его похотливые масленые глаза. Не помня себя, Ромашкин вдруг встал и влепил увесистый боксерский хук в лицо Морейко. Тот упал на спину, выронил блокнот и несколько секунд лежал, ошалело моргая глазами. Кровь полилась из его разбитых губ. Пошатываясь, Морейко медленно поднялся.

– За что? – спросил он, вытирая рот и размазывая кровь по щеке.

– Правильно, слушай, сделал! – сказал Гоглидзе.

– За что? – спросил еще раз Морейко и, подвигав губами, выплюнул зуб. – Ты мне зуб выбил.

– И второй выбью, – сказал Ромашкин, угрожающе сжав кулаки.

Люленков и Биркин встали между ними.

– Что я такого сделал? – спрашивал Морейко. – Я старше его по званию…

– Ладно, потом разберемся, – сказал Люленков и увел Ромашкина к разведчикам. – Ложись, спи. Ну, натворил ты дел! Хорошо, если все обойдется тихо. Вы, ребята, его никуда не пускайте.

Однако скандал замять не удалось. Утром новый замполит увидел начальника связи со вздутой, посиневшей губой, без переднего зуба, отозвал его в сторону и выяснил, в чем дело.

Немедленно Линтварев сообщил в политотдел дивизии – скрывать такие грехи ему не было смысла. Пусть все видят, в каком состоянии он принимает полк.

Караваев, узнав о случившемся, хмуро спросил Линтварева:

– Почему не доложили мне, а сразу в политотдел?

– Это моя работа, товарищ подполковник, и я бы хотел сам выполнять возложенные на меня обязанности, – ответил холодно Линтварев и подумал: «Надо с первого дня поставить все на свои места, подмять себя не дам».

– Насколько мне известно, вы не комиссар, а мой заместитель. Поэтому прошу не обходить меня при решении любых вопросов.

– Я не только ваш зам, я представитель партии.

Караваев пристально посмотрел на Линтварева: «Вон ты какая птица! Значит, кончилась дружная жизнь в полку. Эх, Андрей Данилович, как же мы тебя не уберегли?! Уж если кто был представителем партии, так это ты». Линтвареву ответил жестко, с уверенностью в своей правоте:

– Нам в полку «представителей» не надо. У меня такой же партийный билет, как и у вас. Партия не случайно отказалась от комиссаров. Вы должны это знать лучше меня. Ваш предшественник Андрей Данилович Гарбуз, даже будучи комиссаром, никогда не «комиссарил», а был нашим боевым товарищем.

– Наверное, поэтому в полку происходят пьянки и драки офицеров, – твердо сказал Линтварев. – Младшие выбивают зубы старшим. Докатились!

Караваев побледнел – факт есть факт, но как объяснить этому «представителю», что происшествие – единственный случай? И надо еще разобраться: может, Ромашкин отчасти прав? Но командир понимал – говорить с Линтваревым бесполезно, сейчас он неуязвим.

Линтварев считал первую стычку выигранной. Его донесение в политотдел было написано так, что начальник политотдела полковник Губин решил выехать в полк немедленно и сказал об этом комдиву.

– Я тоже поеду, – ответил генерал Доброхотов.

Он только что говорил по телефону с Караваевым, тот обиженно докладывал:

– Если мне перестали доверять и прислали «представителя», тогда лучше снимайте сразу.

«Караваев и его полк всегда были на хорошем счету, – думал Доброхотов, – да и этот Ромашкин – отличный офицер. Что там у них вдруг перевернулось? Конечно, Караваеву после гибели Гарбуза трудно сразу принять нового замполита. К тому же новый, наверное, не понял чувств командира к погибшему Гарбузу и сразу стал показывать свой характер. – Генерал посмотрел на полковника Губина, который сидел рядом в машине. – Вот Борис Григорьевич – прекрасный политработник и своим положением пользуется тактично, умело. Или член Военного совета армии Бойков – огромной властью наделен человек, а как осторожно употребляет ее! Гарбуз-то был, по сути дела, гражданским человеком, но каким замечательным политработником он стал! И как дружно работали они с Караваевым. Почему новый замполит не нашел с ним общего языка?»

– А кто такой Линтварев, что за человек? – спросил Доброхотов.

Губин слышал: Линтварев чем-то провинился и в полк направлен не по доброй воле. Но, желая поддержать его на новом месте, не стал говорить комдиву о слухах.

– Линтварев опытный политработник, – ответил он кратко, – направлен к нам из политотдела армии, он там служил.

Приехав в полк, командир дивизии и начальник политотдела вызвали виновников происшествия. Выяснив несложные обстоятельства, генерал попытался помирить офицеров:

– Я знал вас, товарищ Ромашкин, как боевого разведчика, дисциплинированного офицера. И вы, капитан Морейко, давно и неплохо служите в полку, вам, полагаю, не безралична его честь. Ну, повздорили. Бывает. Вы извинились перед капитаном, товарищ Ромашкин?

– Нет, товарищ генерал, – ответил Василий и подумал: «За что я должен перед ним извиняться? Я бы ему с удовольствием еще раз по роже дал».

– Ну, тогда извинитесь – и делу конец.

Ромашкин молчал.

Такой исход событий Линтварева не устраивал. Ему хотелось, чтобы остался письменный след о происшествии, чтобы в любом случае можно было опереться на эту бумагу: станет дисциплина лучше – а вот что прежде было; ухудшится – смотрите, какие тут мордобои происходили еще до моего приезда.

Ромашкин не ответил генералу, молчал. И Линтварев сейчас же этим воспользовался:

– Вот видите, товарищ генерал, как ведет себя Ромашкин. Я считаю: это не дисциплинарный проступок, а преступление со всеми вытекающими последствиями. Избил капитана, к тому же при исполнении служебных обязанностей: Морейко был дежурным по штабу. Ромашкина следует судить. Это будет уроком и для других.

– Он храбро воевал, – попытался защитить генерал. – Смотрите, вся грудь в орденах.

Линтварев решил не сдаваться и выложил главный свой козырь.

– Я знаю старшего лейтенанта давно, мы лечились после ранения в одном госпитале. Еще там не понравились мне его разговоры: он выражал сомнения по поводу речи товарища Сталина на Красной площади седьмого ноября.

Дело принимало скверный оборот. Доброхотов хорошо знал, какие могут быть последствия при политических обвинениях. Он был уверен, что если Ромашкин и сболтнул какую-то глупость, то, конечно, не по злому умыслу. «Нет, надо парня выручать». Чтобы быть объективным и заручиться поддержкой Рубина, генерал спросил:

– Как думаешь, Борис Григорьевич?

– Обвинения подполковника Линтварева серьезны, надо разобраться, – задумчиво произнес Губин. – Обстоятельно следует разобраться, – подчеркнул он.

• Предыдущая
• 60/121
• Следующая