Ведьмино логово - Карр Джон Диксон - Страница 31

• Предыдущая
• 31/50
• Следующая

Рэмпол вглядывался в ее напряженное лицо, смотрел на беспокойные руки, которые слегка шевелились, словно пытаясь поймать в воздухе ответ на загадку.

– Неужели вы... неужели вы имеете в виду тайный клад? Какая дикая мысль!

Она кивнула.

– Пусть дикая, какая разница... Для меня важно другое. Если это действительно правда – как же вы не понимаете? – значит, нет никакого проклятия, никакого безумия. Нет во мне дурной крови, ни в ком из нас ее нет. Вот что для меня важно...

Она продолжала, еще понизив голос:

– Вы не знаете, что это значит – все время думать, что у тебя в роду дурное семя, не забывать об этом ни на минуту, не знаете, какой может быть ад у тебя в душе, хуже, чем ад...

Он тронул ее за руку. Воцарилось напряженное молчание. В мрачном сумраке затененной комнаты таились, метались неуловимые страхи, хотелось вырваться из них, открыть окна, впустить в комнату свет.

– ... вот почему я надеюсь, я молю Бога, чтобы это было правдой. Мой отец умер, брат тоже, этого уже не изменишь. Но тогда, по крайней мере, все становится ясным и понятным. Все равно что автомобильная катастрофа. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, и мы должны разгадать секрет криптограммы, если этот секрет существует. Вы не могли бы дать мне копию стихотворения?

– Пойдемте в кабинет, перепишите его, пока остальные еще не ушли. Мы не должны встречаться некоторое время.

– Но почему же? Я хочу сказать, вы не должны мне запрещать... Мы обязательно должны видеться, хотя бы урывками, на несколько минут!..

Она медленно подняла глаза и посмотрела на него.

– Нельзя. Люди начнут сплетничать.

Затем, глядя на то, как он тупо кивает головой, она подняла руки, как будто бы собираясь его обнять, и продолжала, словно через силу:

– О, неужели вы думаете, что мне этого не хочется! Хочется. Даже больше, чем вам. Только это невозможно. Начнутся разговоры. Будут говорить всякие гадости, что я чудовище, а не сестра, – может быть, я и вправду такая.

Она вздрогнула.

– Они всегда считали, что я странная, и я начинаю думать, что так оно и есть. Не нужно бы так говорить, ведь брат только что умер, но я – живое существо... я... впрочем, не важно, не имеет значения. Идите, перепишите стихи. Сейчас я вам их достану.

Больше они ни о чем не говорили, направляясь вместе в маленький кабинет, где Рэмпол быстро переписал стихотворение на обороте конверта. Когда они вернулись в холл, там уже никого не оставалось, кроме Баджа, который был явно шокирован. Он смотрел на них во все глаза, однако прошел мимо так, как если бы их вообще не было в комнате.

– Видите? – сказала она, подняв брови.

– Понятно. Я ухожу и не буду пытаться с вами встретиться, пока вы сами не дадите мне знать. Но... вы не возражаете, если я покажу стихи доктору Феллу? Он никому не расскажет, сохранит это в тайне. А вы сами могли сегодня убедиться, как хорошо он разбирается в таких вещах.

– Да, покажите их доктору Феллу. Непременно. Я не подумала об этом. Но, пожалуйста, больше никому. А теперь идите скорее...

Когда она открыла перед ним парадную дверь, ему показалось странным, что лужайка залита мирным солнечным светом, как будто это самое обыкновенное английское воскресенье и в доме, наверху, нет никакого мертвого тела. Нам всегда кажется, что трагедия задевает нас гораздо сильнее, чем это есть на самом деле. Шагая по аллее, чтобы догнать своих спутников, он один раз обернулся через плечо. Она неподвижно стояла в дверях, и ветер слегка шевелил ее волосы. Было слышно, как в высоких вязах воркуют голуби, а воробьи скандалят и дерутся в зелени плюща, покрывающего стены дома. А в самой вышине, над белым куполом, в лучах полуденного солнца жарко пылал золоченый флюгер.

«Мы пришли к заключению, – говорилось в дознании, – что смерть покойного наступила в результате...» Эти казенные слова всегда раздражали Рэмпола, повторяясь как бессмысленный рефрен. Суть их сводилась к тому, что Герберт Старберт убил своего двоюродного брата, сбросив его с балкона в кабинете смотрителя. Поскольку при вскрытии во рту и в носу покойного была обнаружена кровь, а также ушиб в основании черепа, каковые обстоятельства никак нельзя было объяснить, исходя из положения, в котором было найдено тело, доктор Маркли сделал заключение, что покойному, по всей вероятности, был нанесен сильный удар, в результате которого наступило бессознательное состояние, и уже после этого он был убит. Перелом шейных позвонков, перелом правого бедра, все остальные страшные детали перечислялись во всей своей неприглядности в равнодушном воздухе казенной комнаты, где происходило дознание.

Теперь все было позади. В лондонской прессе чаттерхэмское чудо не продержалось и девяти дней[23]. Поначалу оно расцвело пышным цветом – страницы газет пестрели фотографиями, высказывались самые разнообразные догадки и предположения, сочинялись целые истории, – а затем постепенно затерялось между объявлениями. Остался только розыск, погоня за человеком, за Гербертом, которого так и не нашли. Таинственная фигура на зеленом мотоцикле невидимо промчалась по Англии и скрылась, как в тумане. Его, конечно, видели в десятке мест, но каждый раз оказывалось, что это не Герберт Старберт. Было известно, что он ехал по направлению к Линкольну, с тем чтобы сесть там на поезд, но проследить его дальнейшие передвижения оказалось невозможным, равно как не удалось обнаружить никаких следов зеленого мотоцикла. Скотленд-Ярд действовал тихо и незаметно, его движения было так же трудно обнаружить, как и движения преступника, и из мрачного здания, высящегося над Вестминстерским молом, не поступало никаких сведений о поимке беглеца...

Прошла неделя после дознания, и Чаттерхэм погрузился в дрему. Весь день сыпал дождь, закрывая сплошной пеленой низины, он барабанил по крышам, отдельные капли попадали в трубы и шипели на раскаленных камнях каминов, где жарко пылали уголья, разгоняя сырость. Древний английский дождь воскрешает атмосферу призраков, так что черные буквы книг и гравюры на стенах кажутся более реальными, чем живые люди. Рэмпол сидел перед огнем, пылавшим в камине, в кабинете доктора Фелла. Если не считать легкого потрескивания пламени, в «Доме под тисами» царила полная тишина. Доктор и миссис Фелл отправились в Чаттерхэм, они собирались провести там весь день до обеда. Их гостю, сидевшему в покойном кресле у камина, не нужны были лампы. Он смотрел на дождь за окном, который шел все сильнее и сильнее, смотрел на огонь, различая в нем яркие картины.

Своды камина, черные и блестящие; пламя; лицо Дороти Старберт во время дознания – она ни разу не обернулась в его сторону. Слишком много было разных слухов. Скрипели стулья на посыпанном песком полу; голоса гулко отдавались в небольшой комнате. Когда все кончилось, она поехала домой в старом автомобиле, за рулем которого сидел Пейн; занавески в машине были задернуты. Он видел, как взметнулась пыль из-под колес и как потом из-за занавесок украдкой выглядывали лица. Сплетня, словно таинственный почтальон, стучалась в каждую дверь. Проклятые идиоты, думал он, и вдруг почувствовал, что ему очень скверно.

Шелест дождя стал гуще, несколько капель попали на горячие угли, шипя и разбрасывая искры. Он глядел на бумагу, лежащую у него на коленях, – бессмысленные стихи, которые он переписал в маленьком кабинете. Он говорил о них доктору Феллу, однако старый лексикограф их еще не видел. Из приличия, принимая во внимание похороны и суету, которая им предшествовала, они нашли нужным отложить эту головоломную штуку на потом.

– И пусть тело твое станет прахом... – сильные, спокойные слова, произнесенные под высоким, просторным небом. Он снова услышал, как комья земли падают на крышку гроба – точно таким же движением сеятель разбрасывает зерна. Видел пропитанные влагой ивы, которые гнулись и качались от ветра на самом горизонте, слышал монотонный распев заупокойной службы, странно напоминавший знакомую с детства старинную шотландскую песню «Споемте, старые друзья», которую обычно пели в сумерках.

• Предыдущая
• 31/50
• Следующая