На берегах Ярыни - Кондратьев Александр Алексеевич - Страница 26

— Садись на свое помело и лети что есть духу! Не то замучают и растерзают обоих, — прерывающимся, тревожным голосом скорее прошипел, чем прохрипел Змей, запахивая на бегу свой разорванный в клочья кунтуш, из-под которого виднелось чешуйчатое темное тело.

Разглядев на земле свой опрокинутый кем-то рогач с помелом, на которых видны были обрывки бечевок, Аниска оседлала его и произнесла шепотом тайное слово. В тот же миг она взвилась в поднебесье и опять почувствовала, как шумит в ушах рассекаемый ею воздух.

Заслышав летевшие ей вдогонку дикие вопли, Анисья оглянулась и посмотрела на землю. Там, у костров, копошилась куча поймавших-таки Змея в красном кунтуше, торжествующих ведьм… Видно было, что на этот раз приятелю Аниски вырваться не удастся. Жалобные мольбы, шипенье и крики его смешивались с бранью и угрозами сладострастных и мстительных, молодых и старых колдуний…

Обратный путь казался Аниске гораздо короче. Обильно натертые волшебного мазью ухват и помело хорошо знали дорогу и стремглав неслись по направлению к Заречью.

Головой вниз, слабеющими руками держась за ржавый рогач, нырнула колдунья в дымовую трубу и скорей упала, чем сползла на пол с припечка. При этом ушиблен был довольно сильно затылок, и, частью от боли, частью от слабости, Аниска вновь потеряла сознание…

С тяжелою, как свинец, головою очнулась, дрожа от холода, голая ведьма на деревянном полу своей избы. Под нею лежало вздетое на ухват помело с обрывками веревки. Тело было покрыто сажей и следами щипков; на заду давала себя чувствовать большая царапина. Ломило, как от побоев, живот, спину и грудь. Все существо Аниски было объято невероятной усталостью.

Весь день она то опохмелялась, то примачивала отваром целебных трав свою царапину на сиденье. Прошедшей к ней погадать бабе ведьма насулила столько побоев от мужа, болезней в доме и других неприятностей, что эта баба перестала с тех пор ее посещать.

Удостоверившись, что у него есть соперник, и такой соперник, встретиться с которым и даже иметь что-либо общее крещеному человеку не только зазорно (это еще куда ни шло), но и небезопасно, Максим давно уже решил развязаться с Аниской. Неожиданно представился благоприятный для этого случай. Парень получил от скоропостижно умершего бездетного дяди своего в наследство пять десятин купленной земли, что при его собственных двух с половиной давало ему возможность быть достаточным человеком. Для того чтобы начать самостоятельное хозяйство, молодому одинокому парню не хватало только сильной и здоровой жены.

Максим мысленно перебирал одну за другого деревенских девок.

Самая здоровенькая, конечно, Параха. Кулачищи у нее — во! Под сердитую руку, да еще во хмелю, ей не попадайся. А работает зато, как дюжая кобыла. Акулина тоже сильна. Антипке так раз в морду звезданула, что тот недели две с синяком под глазом ходил… Да и характер у нее, пожалуй, повеселей будет, чем у Парахи… Вот только родни бедной много. А этого не надобно, чтобы братцы а сестрицы попрошайничали. Нам от жениной родни убыток, а прием нужен, чтобы, значит, честь честью… Парашка потому, пожалуй, сходней будет. У отца ейного (богатый кацап) больше десяти десятин. Хоть и скуп, а если поторговаться хорошенько, непременно десятину-другую выдрать у него в приданое можно.

Максим решил свататься за Параху.

Собственнику семи с половиной десятин, рыжему, франтовато одетому и даже напомаженному парню, когда он пришел свататься, принеся с собою каравай житного хлеба и пару бутылок водки, отказа со стороны Параскиных родителей не было. Засидевшаяся несколько в невестах Прасковья, после недолгих размышлений, тоже согласилась, потребовав только, чтобы жених прекратил знакомство с Аниской.

Максим дал это обещание и на другой же день пошел в последний раз повидаться и объясниться с черноволосою ведьмой.

Не без волнения перешагнул он порог знакомой ему, как своя собственная, хаты и со смешанным чувством грусти и беспокойства взглянул на показавшуюся ему теперь совершенно чужою Аниску.

Та, стоя у стола, на котором расположены были разбираемые ею во время прихода парня целебные и волшебные травы, с видимым равнодушием стала слушать Максима.

Тот, рассказав, что был свидетелем посещения Аниски Огненным Змеем, заявил, что не желает больше встречаться и соперничать с последним, а потому и не будет вперед ходить в ее хату.

— Свояком всякой бесовской гадины быть не желаю, — гордо закончил он свою возбужденную речь.

— А кто тебе сказал, зачем тот, о ком ты поминаешь, был у меня? — строго нахмурив густые, почти сросшиеся черные брови, ответила ведьма. — Ежели ты за нами подглядывал и подслушивал, то тебе, конешно, жить недолго осталось, — зловеще-спокойно, словно сквозь зубы, процедила Аниска.

— Видеть, как ты его забавляла и как он тебя утешал, я не видел. Да это и не нужно. Всякий знает, за каким делом огненные змеи и всякая прочая нечистая сила к ведьмам летают, — ответил, не потерявшись, Максим.

— Ну, а если не видел, кто ко мне за каким делом летал, то и молчи, пока цел!.. А то тоже: "Свояком быть не хочу!"… Очень мне тебя нужно, сволочь напомаженную!.. А за то, что ты все-таки подглядывал и около моей хаты таскался, когда я тебе это запретила, я тебя сама прогоняю, и еще прибавлю: ни на какой ты Параске не женишься! А если и женишься, то ничего из твоей свадьбы не выйдет! Слышал?!. Ступай теперь вон, пока я тебя в кобеля паршивого не оборотила! — закричала Аниска, гневно замахиваясь на своего бывшего возлюбленного деревянной клюкой.

Парень не заставил себя долго ждать и шарахнулся вон из избы.

Он понял, что излишнею развязностью приобрел себе в лице своей бывшей подруги опасного врага.

"Надо мне было ей сказать, что я боюсь этого самого Змея. А я важничать стал, гадиной его назвал. Ну конечно, обозлилась… Теперь держись, Максимка", — озабоченно соображал парень, шагая в сумерках к своей маленькой хибарке, из которой он со дня на день собирался перебраться в просторный дом, унаследованный от дяди.

Аниска действительно отомстила.

Когда после венчания, окруженный друзьями и родными, Максим выходил вместе с улыбающейся во весь свой широкий толстогубый рот Парахой на церковную паперть, из толпы бывших в ограде односельчан послышался громкий и резкий знакомый голос:

— Максимка!

— Чево? — невольно откликнулся тот.

Вместо ответа Аниска начала торопливо завязывать узлы на пронесенной ею небольшой, с четверть аршина, веревочке.

— Пока завязано — не выпрямится, — злорадно прошептала она и, пряча веревочку, скрылась в толпе.

Максим побледнел. Он, хотя и не видел, что делает его бывшая любовница, понял, что она не за добрым делом явилась к нему на свадьбу.

Смущенно, забыв про невесту, бормоча что-то под нос, полез он на воз, куда, стараясь скрыть недовольство и подозрительно поглядывая то вслед убегавшей Аниске, то на лица стоящих вокруг девок и баб, стала взбираться вслед за ним разряженная широкобедрая Прасковья…

Молодая оправдала мнение Максима о силе ее. На другой день после свадьбы не вполне оправившийся после похмелья новожен оказался с синяками от побоев, которыми в порыве неудовлетворенной страсти наградила его обманутая в своих ожиданиях молодая…

О неприятности, постигшей Парашу и Максима, узнали родственники и той, и другого. После долгих советов и пересудов решено было пригласить из дальнего села знающего человека. Когда его привезли, человек этот осмотрел Максима, подговаривался, хотя безуспешно, осмотреть заодно и Парашу, потребовал затем стакан с водой и долго смотрел в последний, сокрушенно и сочувственно покачивая головою.

— Завязано, — наконец сказал он с далеко не веселым видом. — Кабы ты со мной до свадьбы посоветовался, я бы тебе сказал: льняного семени в оба сапога насыпь. А теперь это не поможет… Сделаю, что могу… Только, смотрите, чтобы никто той женщине не передал, что я делать буду… И даже чтобы она не знала, что я был тут.