Нескромные сокровища - Дидро Дени - Страница 41

• Предыдущая
• 41/58
• Следующая

– Нечего сказать, трудно разгадать этот сон! – заметил Мангогул. – У вас в то время было дело в диване, и, прежде чем туда отправиться, вы прошлись по зверинцу. Но вы ничего не говорите мне, господин Блокулокус, о моей собачьей голове.

– Государь, – отвечал Блокулокус, – сто шансов против одного за то, что у сударыни был палантин из куньих хвостов, или же что вы видели его на другой особе, а также, что мопсы поразили вас, когда вы их увидели в первый раз, – всех этих данных более, чем достаточно, чтобы заставить работать вашу фантазию ночью; благодаря сходству цветов, вам легко было заменить палантин собачьей шерстью, и тотчас же вы посадили безобразную собачью голову на место прекраснейшей женской головки.

– Ваши мысли кажутся мне справедливыми, – заметил Мангогул. – Почему вы их не опубликуете? Они могли бы содействовать успеху гаданий по снам, – важной науки, которой много занимались две тысячи лет назад и которой впоследствии стали пренебрегать. Другое преимущество вашей теории в том, что она сможет пролить свет на некоторые труды как древние, так и современные, которые являются не чем иным, как сплетением сновидений; таковы: «Трактат об идеях» Платона, «Фрагменты» Гермеса Трисмегиста[58], «Литературные парадоксы» отца Г…[59] «Ньютон», «Учение о цветах» и «Универсальная математика» одного брамина[60]. Не скажете ли вы, между прочим, господин гадатель, что видел Оркотом в ту ночь, когда ему приснилась его гипотеза; что видел отец К…[61], когда начал сооружать свой цветовой орган, и под влиянием какого сна Клеобул сочинил свою трагедию?

– Путем некоторого размышления мне удастся растолковать все это, государь, – отвечал Блокулокус, – но я откладываю разъяснение этих щекотливых вопросов до того времени, когда предложу публике мой перевод Филоксена[62], привилегию на который умоляю ваше высочество мне дать.

– Весьма охотно, – сказал Мангогул, – но кто такой этот Филоксен?

– Государь, – отвечал Блокулокус, – это греческий автор, прекрасно понимавший природу снов.

– Так вы знаете греческий?

– О нет, государь.

– Но разве вы не сказали, что переводите Филоксена и что он писал по-гречески?

– Да, государь, но нет необходимости знать язык, чтобы переводить с него; ведь переводят для людей, которые его не знают.

– Это замечательно! – воскликнул султан. – Господин Блокулокус, переводите с греческого, не зная языка; даю вам слово, что никому не скажу об этом и буду оказывать вам и впредь не менее исключительное уважение.

Когда окончилась эта беседа, было еще светло; это побудило Мангогула, прежде чем удалиться в свои апартаменты, сделать еще одну пробу кольца, хотя бы для того, чтобы заснуть с более веселыми мыслями, чем занимавшие его до сих пор. Он немедленно перенесся к Фанни, но не застал ее. После ужина он вернулся, но ее все еще не было. Итак, он отложил свое испытание до утра следующего дня.

В этот день, – говорит африканский автор, летопись которого мы переводим, – Мангогул явился к Фанни в половине десятого. Ее только что уложили в кровать. Султан подошел к ее изголовью, некоторое время рассматривал ее и не мог понять, как, при таких незначительных прелестях, у нее было столько похождений.

Фанни белокура до бесцветности, высока, развинченна, обладает непристойной походкой, черты лица у нее неправильны, в ней мало обаяния, вид ее дерзок, терпим лишь при дворе; что касается ума, она набралась его в галантных похождениях, – ведь женщина должна быть прирожденной дурой, чтобы не овладеть развязной речью после двадцати интриг, как это было у Фанни.

В последнее время она принадлежала человеку, прямо созданному для нее. Он отнюдь не пугался ее измен, – правда, он не был так прекрасно осведомлен, как публика, насколько далеко они заходили. Он взял Фанни, повинуясь прихоти, и сохранял ее за собой по привычке. У них было что-то вроде налаженного хозяйства. Они провели ночь на балу, легли спать в девять часов утра и безмятежно заснули. Беспечность Алонзо не так устраивала бы Фанни, не будь у него легкий характер. Итак, наша пара крепко спала спина к спине, когда султан направил кольцо на сокровище Фанни. Тотчас же оно принялось болтать, хозяйка его захрапела, Алонзо проснулся.

Зевнув несколько раз, сокровище сказало:

– Это не Алонзо Который час? Чего от меня хотят? Мне кажется, я не так давно заснуло. Оставьте же меня в покое.

Алонзо собирался снова заснуть, но это не входило в намерения султана.

– Что за преследования! – продолжало сокровище. – Снова толчок! Чего от меня хотят? Беда иметь знаменитых предков! Глупое положение титулованного сокровища. Если что вознаграждает меня за трудности моего положения, – так это доброта вельможи, которому я принадлежу. О, в этом отношении он лучший в мире человек! Он никогда к нам не придирался. Зато и мы хорошо пользовались предоставленной нам свободой. Милосердный Брама, что бы было со мной, если бы я принадлежало одному из тех докучных, что вечно за нами шпионят! Хороша была бы наша жизнь!

Сокровище сказало еще несколько слов, которых Мангогул не расслышал, и принялось выкладывать с поразительной быстротой целую кучу событий – героических, комических, забавных, трагикомических. Запыхавшись, оно продолжало говорить в следующих выражениях:

– Я обладаю, как видите, некоторой памятью, но я такое же, как и другие, я запомнило лишь ничтожную долю из того, что мне доверяли. Итак, удовольствуйтесь тем, что я вам рассказало, больше ничего не могу припомнить.

– Это, по крайней мере, честно, – заметил Мангогул, но все-таки продолжал настаивать на своем.

– Ах, вы выводите меня из терпения! – воскликнуло сокровище. – Неужели нет лучшего занятия, кроме болтовни! Ну, что же, давайте болтать, если так надобно. Быть может, когда я все скажу, мне будет позволено делать что-нибудь другое.

Моя хозяйка Фанни, – продолжало сокровище, – повинуясь непостижимой прихоти, покинула двор и затворилась в своем особняке в Банзе. Было начало осени, и в городе не было ни души. Что же она там делала? – спросите вы меня. Ей-богу, не знаю; ведь Фанни умеет делать только одно, и если бы она этим занялась, мне было бы известно. Она, по всей видимости, была не у дел. Да, я припоминаю: мы провели полтора дня ничего не делая и умирая от скуки.

Я уже боялось, что такой образ жизни меня погубит, когда Амизадар решил нас от него избавить.

«А, вот и вы, мой бедный Амизадар. Право, я в восторге от вашего прихода. Вы явились очень кстати».

«А кто же знал, что вы в Банзе?» – спросил Амизадар.

«О, решительно никто. Ни ты, ни кто другой об этом не подозревает. Ты не догадываешься о том, что меня сюда привело?»

«Нет, сказать по правде, ничего не подозреваю».

«Решительно ничего?»

«Да, ничего».

«Ну, так узнай же, мой милый: я захотела обратиться».

«Обратиться?»

«Ну, да».

«Посмотрите-ка на меня. Но вы сейчас очаровательнее, чем когда-либо, и я не вижу, что могло привести вас к обращению. Это шутка».

«Честное слово, нет. Это вполне серьезно. Я решила покинуть свет, он мне надоел».

«Это фантазия, которая скоро пройдет. Пусть я умру, если вы когда-нибудь станете богомолкой».

«Стану, говорю вам. У мужчин нет больше совести».

«Разве Мазул дурно с вами обошелся?»

«Нет, я не видела его уже сто лет».

«Так, значит, Зуфоло?»

«Вот уж нет! Я перестала с ним видеться, сама не знаю почему, даже не думая об этом».

«А! Я догадался: это молодой Имола».

«Вот еще! Разве сохраняют такую дребедень?»

• Предыдущая
• 41/58
• Следующая