Паутина чужих желаний - Корсакова Татьяна Викторовна - Страница 41

• Предыдущая
• 41/54
• Следующая

– Ты прав, нечего мне хозяйничать. Давай лучше очки новые закажем. Надоело постоянно щуриться. Очки можно? – спросила я не без ехидства.

Вовка все понял правильно, даже мои невысказанные претензии, взгляд его сделался смущенным и чуть-чуть виноватым.

– Ева, я, наверное, погорячился. Если хочешь, подстригись.

– Ты не погорячился, ты все верно сказал, Вовочка. – Я беззаботно махнула рукой. – Поехали за новыми очками!

Счастье мое безмерно. Андрей Сергеевич, Андрюшенька – мой, до самого донца. И я в его власти: и душой и телом. Не можем мы ждать, когда все по закону случится. У нас свои законы, и повенчаны мы с ним на веки вечные. А как, только мне ведомо, но не хочу о том сейчас думать.

Объяснение вышло тяжелое: сначала с папенькой, потом с мадам и Лизи. Мадам кричала сильно, грозилась на Андрюшеньку жалобу в Санкт-Петербург написать. А Лизи в обморок упала. Может, и по-настоящему, но мне думается, что притворилась. Она ведь как маменька ее – такая же актриса. А папенька испугался. Уж не знаю, кого больше: мадам с ее криками, Андрюшеньки с его настойчивостью или графа Вятского, который вдруг очень к папеньке переменился. Папенька долго из своего кабинета не выходил, я уже стала за его сердце опасаться, а когда вышел, то твердо так сказал, что дает князю Поддубскому свое отеческое благословение. Они еще потом долго с Андрюшенькой в кабинете за закрытыми дверьми шептались, я спросила о чем, а папенька ответил, что вопросы эти исключительно дела касаемые и мне о том печалиться нет никакой нужды.

Сеня приезжал, желал с Андрюшенькой на дуэли стреляться. Хорошо, что Ефим Никифорович вовремя успел. Примчался в поместье лохматый, взъяренный – ну точно медведь. Не разбираясь, Сеню одним ударом на землю свалил, Андрюшеньке что-то тихо на ухо шепнул, а пистолеты забрал и с собой увез. Я плакала сильно, боялась, как бы у Андрюшеньки из-за меня еще каких неприятностей не вышло, а он сказал, что деловые мужчины завсегда могут найти разумный компромисс. Я не поняла, про какой компромисс он говорил, но успокоилась.

А Лизи мадам вскорости на воды увезла, лечить нервы и сердечную рану. Хорошо, мне так спокойнее. А к свадьбе я и без мадам подготовиться сумею. Мне Стэфа поможет.

Со Стэфой мы нынче редко разговариваем и видимся тоже нечасто. Я и днем, и ночью с князем, и все равно мне, что о нас в округе судачат. Скоро уж все по-людски будет, осталось только платья подвенечного из Санкт-Петербурга дождаться...

С очками особых проблем не возникло, мне пришлось лишь подождать пару часов, пока вставят стекла в оправу. Оправу я себе выбрала красивую и стильную, такую, что запросто сойдет за украшение моего нового лица. При случае надо будет прикупить еще парочку для разнообразия. Это ж никуда не годится, если у девушки, вынужденной носить очки, есть один-единственный вариант оправы. С Вовкой я своими соображениями делиться не стала. Может, оттого, что деньги, уплаченные за очки, тоже не мои. Неизвестно, как он отнесется к подобному расточительству...

Сказать по правде, я из последних сил делала вид, что меня не задели те его слова. В конце концов, вчера вечером, прогоняя Козырева из своей опочивальни, я и сама думала, что это неэтично – вот так распоряжаться чужим телом. Но одно дело я – заинтересованная сторона, и совсем другое он – сторонний наблюдатель. Что он может знать и уж тем более чувствовать из того, что знаю и чувствую я? Ни-че-го!

Домой мы вернулись к ужину. Времени хватило лишь на то, чтобы переодеться и освежить макияж. Признаюсь, своим появлением я планировала произвести среди родственников если не фурор, то хотя бы некоторое волнение, поэтому не без злого умысла надела маленькое черное платье, вполне пристойное, но провокационно короткое, черные чулки и туфли на десятисантиметровой шпильке. Ноги тут же заныли, давая понять, что к подобной обуви они не приучены. Ничего, значит, пришло время привыкать!

В чаяниях своих я не ошиблась. Стоило мне только войти в столовую, как разговоры за столом в ту же секунду смолкли и все присутствующие уставились на меня в немом изумлении. Рая так даже вилку уронила от неожиданности.

Первой в себя пришла Амалия. Наметанным взглядом заценив мои одежки, она спросила с презрительной улыбкой:

– На вещевом рынке была распродажа?

– Не на рынке, а в бутике Армани. – Я продефилировала к столу. – Но откуда ж тебе знать, что продается в бутиках?! Ты же предпочитаешь леопардовые кофточки, а это, я так понимаю, особый рыночный шик.

Амалия зашипела, в порыве ненависти дернулась в мою сторону, но была мягко остановлена Серафимом, который, в отличие от сестрицы, выглядел довольным, как обожравшийся сметаной кот, и смотрел на меня с благодушной снисходительностью, многозначительно поглаживая заклеенную лейкопластырем скулу. Видать, собирается страшно отомстить за вчерашнее унижение и ждет удобного случая, чтобы куснуть побольнее. Вот ведь аспид...

– Ева, ты выглядишь очень... неожиданно. – Лицо сидящего рядом со мной Лешика хранило уже виданные мною утром следы восхищения и удивления. – Ты позволишь? – Не успела я опомниться, как он поймал мою руку и приложился к ней в галантном поцелуе.

Не скажу, что мне было неприятно его внимание. Пожалуй, Лешик оставался единственным человеком, который ничего от меня не ждал и который не пытался сделать мне никакой гадости. Это радовало. Да и, чего греха таить, Лешик – мужик что надо, пофлиртовать с таким – сплошное удовольствие.

Наверное, я слишком расслабилась, потому что не заметила, как рукав платья пополз вверх, выставляя на всеобщее обозрение паутину на моем запястье.

– Что это? – Лешик разглядывал паутину с изумлением.

– Евочка... – Рая схватилась за сердце и побледнела.

– Какая мерзость! – фыркнула Амалия.

– Это не мерзость. – Я одернула рукав. – А... татуировка.

– Странная какая. – Лешик растерянно улыбнулся. – Ева, ты не перестаешь меня удивлять.

– И когда только успела! – Амалия демонстративно отодвинулась от меня подальше. Могла бы этого и не делать, нас с ней разделяли добрых два метра.

– В тихом омуте черти водятся, – усмехнулся молчавший до этого Серафим, и взгляд его стал плотоядным.

Кажется, начинается...

– Ты о чем это? – Похоже, Амалия успела очень хорошо изучить своего младшего братишку, потому что ее кукольное лицо вдруг озарилось радостной улыбкой. Наверное, так выглядит ребенок в ожидании новогоднего чуда.

– Это я о том, что наша Евочка только прикидывается святошей, а на самом деле на ней пробы ставить негде. – Серафим посмотрел на меня в упор и спросил с гаденькой усмешкой: – Ну что, рассказать им про твои похождения или, может, передумала?

А, вот оно что! Пакостник и шантажист... Вместо ответа я лишь равнодушно дернула плечом. Не исключено, даже вероятнее всего, мою предшественницу сильно заботили вопросы благопристойности. В противном случае она не стала бы разводить китайские церемонии с этим подонком. Но я не она! Меня нисколько не волнует мнение общественности. Мир не перевернется с ног на голову, если все узнают, что у меня есть ребенок. Дети – это хорошо, детей не нужно стесняться.

– Значит, не передумала? – разочарованно уточнил Серафим.

– Нет. – Я лучезарно улыбнулась. – И, знаешь, я, пожалуй, даже облегчу тебе задачу, сама все расскажу.

– Что ты нам расскажешь, Евочка? – На Раю было больно смотреть, так плохо она выглядела. Ну нельзя же принимать все так близко к сердцу.

– Раечка, ты только не волнуйся. – Я погладила экономку по руке. – Я не совершила ничего ужасного, я всего-навсего родила ребенка. Тот мальчик, которого я собираюсь усыновить, на самом деле мой родной сын. Четыре года назад мне не хватило смелости противиться воле папеньки, и мой мальчик попал в детдом. Ты это хотел рассказать? – Я перевела взгляд с Раи на Серафима.

– Евочка, но как же так?! Мы же не могли не заметить... – Рая вытерла взмокшие ладони о салфетку.

• Предыдущая
• 41/54
• Следующая