Пропавшая весной - Кристи Агата - Страница 27
- Предыдущая
- 27/49
- Следующая
Не очень приятное напутствие. Джоанна и так никогда не была довольна собой до конца.
«Больше думай о других, моя дорогая, и поменьше о себе».
Помилуйте, да она всю свою жизнь только тем и занимается, что думает о других! Разве она когда-нибудь думала о себе? Или, по крайней мере, делала это в первую очередь? Никогда! Только о других! Она никогда не была эгоистичной. Она всю жизнь заботилась об окружающих, о муже, о детях…
Эверил!
Почему вдруг ее мысли вновь обратились к Эверил?
Лицо старшей дочери отчетливо встало в воображении Джоанны, чистое правильное лицо со спокойной, чуть презрительной улыбкой.
Эверил, теперь Джоанна в этом не сомневалась, никогда не понимала ее до конца.
Иногда она говорила такие вещи!.. Саркастические, язвительные, порой даже отвратительные, гадкие. Не то чтобы явную грубость, но…
Но что?
А этот неизменно удивленный взгляд, почти возмущённый, поднятые брови… А как дочь выходит из комнаты, когда ее заставляют замолчать, прекратить говорить гадости.
Разумеется, Эверил любила ее. Всё дети любили ее…
А любили ли они ее в самом деле?
Любили ли они ее, заботились ли о ней?
Джоанна от волнения даже села в постели, затем снова легла.
Откуда к ней приходят все эти будоражащие мысли? Почему она все время в своих мыслях возвращается к детям? Что заставляет ее думать о них? Все эти неприятные мысли, даже пугающие порой… Надо выбросить их прочь из головы. Надо постараться вообще не думать.
И снова в ушах у нее зазвучал пиццикато голос мисс Гилби:
«Не ленись думать, Джоанна! Не принимай вещи таковыми, как они выглядят на первый взгляд, потому что это самый легкий путь, который может доставить тебе сильную боль…»
Может быть, она подсознательно возвращается к этим воспоминаниям, к этим мыслям снова и снова? Чтобы охранить себя от более сильного страдания, как говорила мисс Гилби?
Но сами эти мысли уже приносят страдания…
Эверил…
Любила ли ее Эверил? Да что любила – хотя бы уважала ли она свою мать? Этот вопрос вдруг встал перед Джоанной во всей своей голой простоте и прямоте.
Ну что ж, факт неоспоримый: Эверил всегда была необыкновенной девочкой – спокойной, даже холодной, внешне совершенно бесчувственной.
Впрочем, нет. В бесчувственности ее обвинить нельзя. В самом деле, из всех детей одна лишь Эверил доставляла им с Родни мало беспокойства.
Спокойная, послушная, прилежная Эверил… Какой удар она, тем не менее, нанесла своим родителям! Какое потрясение они пережили из-за нее!
Какое потрясение!
Однажды Джоанна вынула из почтового ящика конверт с неразборчивым адресом. Она вскрыла письмо, даже не подозревая о его содержании. Написанное каракулями, явно безграмотной рукой, оно, скорее всего, пришло от кого-нибудь из ее бесчисленных подопечных пенсионеров, которые получают пособие в их благотворительном фонде.
Она начала читать кривые строки, с трудом вникая в их содержание.
«В этим письме я хочу сообщить вам о том, как выпендривается ваша старшая дочь перед доктором в больнице и как она липнет к нему. Она совсем потеряла всякий стыд и чуть ли не при всех целуется с ним в больничном парке. Это надо прекратить».
Джоанна посмотрела на грязно-серую, покрытую неровными каракулями страницу с нескрываемым отвращением.
Что за гадость! Что за гнусная сплетня!
Ей уже приходилось слышать об анонимных письмах, но сама она получила такое впервые. В самом деле, прочитав лишь одну строку из такого письма, уже можно заболеть!
«Ваша старшая дочь…» Это Эверил, что ли? Ее спокойная, послушная, благовоспитанная Эверил?
«Выпендривается (Господи, слово-то какое!) перед доктором».
Это перед доктором Каргиллом, что ли? Перед этим замечательным, достойным уважения специалистом, который достиг значительных успехов в исследовании причин туберкулезной инфекции, который по крайней мере на двадцать лет старше Эверил, у которого есть жена, милая, прелестная женщина, к тому же инвалид…
Какая гадость! Какая отвратительная гадость!
Джоанна отшвырнула письмо, не в силах сдержать отвращения.
В эту минуту в гостиную вошла сама Эверил и спросила в своей обычной сдержанно-любопытной манере:
– Что-то случилось, мама?
Джоанна в приступе возмущения не нашла в себе сил ответить дочери и лишь трясущейся рукой указала на зловещее письмо.
– Меня расстроила эта гнусная писанина, – наконец произнесла она дрожащим голосом. – Но, думаю, тебе лучше не читать ее вовсе, Эверил. Там написана такая гадость!
Эверил в удивлении подняла брови.
– В этом письме?
– Да.
– Обо мне?
– Тебе лучше не читать его, моя дорогая.
Но Эверил быстро подошла к столу и взяла грязно-серый лист бумаги.
Минуту или две она читала кривые строки, затем положила обратно на стол.
– Да, мама, там написаны не очень приятные, вещи, – произнесла наконец она задумчивым, отстраненным голосом.
– Не очень приятные? Да это самая настоящая гадость, моя дорогая! Отвратительная гадость! За такую ложь надо наказывать, надо судить за это!
– Да, письмо в самом деле глупое. Но это не ложь.
Земля вдруг словно ушла из-под ног Джоанны, и комната со стенами и потолком вдруг перевернулась переднею.
– Как не ложь? Что ты имеешь в виду? Что это значит? – проговорила она дрожащим шепотом.
– Не надо так волноваться, мамочка, – самым спокойным тоном сказала Эверил. – Мне очень, жаль, что ты узнала все из этого гнусного письма. Но, рано или поздно, ты все равно бы узнала об этом.
– Ты хочешь сказать, что все это правда? Что ты и доктор Каргилл…
– Да, мамочка, – кивнула Эверил.
– Но это же безнравственно! Это ужасно! – сдавленным голосом воскликнула Джоанна, хватаясь рукой за сердце. – Мужчина такого почтенного возраста, да еще женатый… и ты, молодая девушка, которой не исполнилось еще и…
– Перестань, мама! – резко оборвала ее Эверил. – Не надо делать из банальной житейской ситуации деревенскую мелодраму. Ничего страшного в этом нет. Все это складывалось постепенно. Жена Руперта инвалид, ты это знаешь сама. Она вот уже много лет не встает с постели. Мы с доктором… Мы просто помогаем друг другу как можем. Вот и все.
– И все? Да, в самом деле! – воскликнула Джоанна, наконец в полной мере овладевшая собой и своим голосом.
Она вылила на дочь поток самых гневных упреков, в ответ на которые Эверил лишь презрительно усмехалась и пожимала плечами. Буря, разразившаяся над нею, как видно, совсем не страшила девушку. Наконец, когда гнев Джоанны иссяк и она умолкла, утомленная и разбитая, Эверил подошла и положила ей руки на плечи.
– Мамочка, я очень хорошо понимаю твои чувства, – со вздохом сказала она. – Даже скажу, что я и сама бы ощущала то же самое, будь я на твоем месте. Впрочем, от кое-чего из того, что ты тут мне наговорила, я бы все-таки воздержалась. Но мы не можем противостоять свершившимся фактам. Руперт и я нужны друг другу. Мы хотим быть вместе. И хоть я очень сожалею, что эта новость так неприятно поразила тебя, но действительно не понимаю, какое отношение это имеет к тебе? И потом, что ты можешь поделать?
– Какое отношение ко мне? Да ты понимаешь, что ты моя дочь? Я сегодня же все расскажу отцу!
– Бедный папочка. Ты в самом деле решила расстроить его?
– Обязательно! Уж он-то найдет способ тебя приструнить!
– Он тоже ничего не сможет поделать. Эта новость просто очень его расстроит и, может быть, надолго выбьет на колеи. А ведь ему нужно беречь нервы для работы, не забывай об этом.
Джоанна, немного отдохнувшая, с новой силой обрушила на дочь поток упреков, но Эверил так и осталась невозмутима и непреклонна среди бушующей над нею бури материнского гнева.
Вечером Джоанна все рассказала Родни.
– Я не в силах отделаться от ощущения, что это у нее просто поза, демонстрация своего «я». Не может быть, чтобы Эверил в самом деле питала к нему столь сильное чувство!
- Предыдущая
- 27/49
- Следующая
