Путь Богини Мудрой - Крушина Светлана Викторовна - Страница 20

Я — ничтожество, удрученно повторяла про себя Лионетта. Разве такая подруга ему нужна? Нет! будь я сильнее, умнее, я придумала бы, чем ему помочь. Да что там — я могла бы заранее понять, догадаться, что он задумал, и отговорила бы его от опасного эксперимента…

Мысли о собственной никчемности, о полном своем бессилии изменить что-либо, многопудовыми гирями давили на измученный рассудок. Душа застыла в оцепенении. Дни без Лионеля тянулись серые и тоскливые, хотя за окном светило летнее солнце. Из всех лиц, слившихся в одно, Лионетта кое-как выделяла лицо Лекада. И то потому, что помнилось еще: именно он врачевал Лионеля, да и к ней заходил.

Госпожа Аманда перед гостем робела, как перед самой Перайной. Очень уж суровым он ей казался. Но втайне она надеялась, что Лекад сумеет вылечить ее дочурку от непонятного недуга. Храмовник и впрямь поил девушку какими-то травяными настоями (Лионетта покорно их глотала, однако же лучше ей не становилось). Но, в отличие от госпожи Аманды, он прекрасно знал, что недуг, который не отпускает девушку, вовсе никакой не загадочный. И зовется он просто — тоска.

А против тоски никаких лекарств еще не придумали…

Ему очень не нравилось, что Лионетта никогда не плачет. Слезы, какими бы горькими они ни были, приносят облегчение. Лионетта же не пролила ни слезинки, не проронила ни слова жалобы. Молча и тихо она с каждым днем все глубже погружалась в себя. Лекад советовал ей сходить в храм Травии, помолиться. Говорил, что нельзя так любить, нехорошая это любовь, неугодная Богине Любящей. Лионетта смотрела на него прозрачным взглядом, задумчиво кивала… и уходила все дальше.

Лекад печенками чуял, что будет беда. Похоже, что даже время, этот великий врачеватель, было бессильно. Неужели впрямь — приворот? Но Лионель, сколько его знал Лекад, не мог так поступить с девушкой, которую называл сестрой. Да и зачем бы ему это понадобилось?

Но и поверить, что эта любовь послана самой Травией, Лекад тоже не мог. Очень уж она походила на проклятие…

Первые дни Лионель много думал о том, как будет добывать себе пропитание. Но вскоре оказалось, что это последнее, о чем нужно волноваться. В деревне, куда он завернул, чтобы купить хлеба, он услышал о женщине, которая занемогла. Ее муж собирался посылать сынишку в соседнюю деревню, за знахарем. Идти было далеко, да делать нечего… Лионель тут же предложил свои услуги. Сначала его внимательно оглядели, но мага не признали. Маги не слоняются по деревням с тощей котомкой за плечами и не носят пыльные серые балахоны.

— А ты, что ли, знахарь будешь? — мрачно вопросил муж занемогшей крестьянки. Это был здоровенный мужичина, с широченными плечами и мясистым красным лицом. Руки у него были как колоды. Лионелю подумалось, что самому ему знахарь в ближайшем будущем едва ли понадобится.

— Да, я знахарь, — ответил юноша, не вдаваясь в подробности.

Его снова смерили подозрительным взглядом. Такое недоверие вполне можно было понять и оправдать: слишком уж юным казался Лионель.

— Больно молод… — подтвердил его догадку мужик. — Ты дело, правда ли, знаешь?

Лионель заверил, что лечить ему уже приходилось, и много.

— Ну, пойдем тогда… Только денег я тебе не дам. Дед-то наш, — (под «дедом» он, вероятно, подразумевал знахаря из соседней деревни), — денег никогда не берет. Ему кто хлеб несет, кто яйца, или там сыр… Так что вот так вот, парень. Не обессудь.

— Хлеб и сыр вполне меня устроят, — кивнул Лионель.

Из деревни он уходил, унося в сумке краюху хлеба, несколько вареных яиц и ломоть сыру. А еще его пустили переночевать на сеновал — уже кое-что после ночевок на лесных опушках.

С этого дня так и повелось. Мысли о том, что он — маг, Лионель затолкал поглубже, хотя магическая сила к нему вернулась. Он ее чувствовал всем существом. Но открываться потоку боялся. Казалось, если он шепнет самое простенькое заклинание, его барьеры рухнут под натиском магической стихии, и повторится огненный ужас. О нем слишком ясно напоминали розовые шрамы ожогов на руках и на груди. Кроме того, ту страшную ночь он раз за разом переживал во сне, а смог бы пережить еще раз наяву — Безымянный знает. Не то чтобы Лионель так боялся смерти, нет. Он боялся боли. И боялся страха.

Врачевание одними только травами было не так эффективно, как с магической подпиткой. Но зачастую этого оказывалось достаточно. Лионель многое знал о растениях, а Лекад научил его извлекать из них всю возможную пользу.

Днем он бродил по полям, разыскивая травы. От человеческого жилья старался держаться подальше — очень тяжело было разговаривать с людьми, смотреть в их лица. Даже перед теми, кого видел первый раз, он чувствовал себя виноватым (впрочем, и наедине с самим собой было не легче…) В деревню Лионель входил, только когда голод совсем прижимал. Он стучался в дома, спрашивал, не нужна ли кому помощь лекаря. Обычно его приводили в низкую, темную, дымную хижину, где какой-нибудь бедных умирал от лихорадки. За месяц Лионель побывал в стольких подобных убогих жилищах, что почти забыл, какие на свете бывают светлые, чистые, каменные дома. Зачастую бедняга даже не мог ему заплатить, не мог предложить в награду даже корку хлеба. Лионель все равно не отказывал никому в помощи. Двигали им жалость или долг — он и сам не знал. И не пытался разобраться. Какая разница? Он умел лечить — и лечил.

Иногда, случалось, его прогоняли, и тогда приходилось потуже затянуть пояс. Перетерпеть голод неожиданно оказалось труднее, чем в храме, где, бывало, он по нескольку дней пил одну только воду… Может быть, потому, что образ жизни при храме не подразумевал сколько-нибудь серьезных физических усилий. И вообще прежнее житье, при всей своей видимой скудности, было гораздо комфортнее нынешнего. Раньше Лионелю не приходилось часами брести по солнцепеку, или под дождем, не приходилось глотать дорожную пыль и сбивать ноги в кровь.

А главное, рядом не было никого.

Никого.

Еще совсем недавно Лионель наивно думал, что любит одиночество. Что ему хорошо одному. Оказалось — ничего подобного. Одному было плохо. Просто ужасно.

В обществе людей было тяжело, наедине с собой — жутко. Душевный разлад нарастал. По ночам Лионель лежал без сна, глядя в небо или (в удачную ночь) в щелястый навес над головой, и думал, думал, думал… Никакого будущего он для себя не видел.

К тому же, приближалась осень. Летом, когда тепло, можно пережить ночевку под открытым небом. А осенью, когда зарядят дожди? А зимой? Следовало бы позаботиться о зимовке. Но Лионель просто не мог заставить себя думать об этом. Не мог заставить себя прилагать усилия к тому, чтобы продлить никому — и в первую очередь себе самому — не нужную жизнь. Гораздо проще было отдаться на волю Борону, который никогда не упускал возможность заполучить в свое царство пару-тройку новых душ.

Но инстинкт самосохранения, кажется, все-таки работал, несмотря ни на что. Незаметно для себя Лионель в своих странствиях продвигался на юг. Туда, где никогда не бывает снега и круглый год тепло.

На исходе лета Лионетта пришла в храм Перайны, отыскала Лекада и попросилась к нему в помощницы.

— Не могу больше оставаться дома, сил нет, — пожаловалась она. — Целыми днями маешься средь четырех стен, от мыслей с ума впору сойти. А здесь для меня, быть может, найдется работа. Вы ведь знаете, мэтр Лекад, я многое умею. Лионель… научил меня.

На имени друга голос Лионетты чуть дрогнул. Лекад внимательно взглянул в ее лицо, до самых глаз прикрытое покрывалом. Печальный и потухший взгляд, невыразительный и тихий голос… А ведь какая славная, смешливая была девочка! Даже когда после пожара она жила при храме, трудно и долго выздоравливая, в ней было больше жизни, больше света… потому что рядом оставался Лионель. А нынче Лионель ушел, и вместе с ним ушла и жизнь, угас свет.

Но девочка, однако, права. Если она будет занята делом, времени на слезы и воспоминания не останется. Глядя на страдания несчастных, которые будут окружать ее, она скорее позабудет о собственном горе. Правда, госпоже Аманде вряд ли понравится, что ее дочь снова покидает родной дом ради храма. Но Лекад сам решил поговорить с ней и объяснить, почему Лионетте лучше быть среди людей и заниматься делом.