Путь к Дураку. Книга первая. Философия Смеха. - Курлов Григорий - Страница 81

— Вот и выходит, что всего больше я сам себя и не устраиваю… Вот-вот, потому-то, видать, и торчу здесь, собою ж поставленный, хоть и руками разбойника рыжего…

…С оглушительным лаем откуда-то из чащобы, прямо под ноги к Пете, выкатилась собачонка малая, невзрачная. Она бегала вокруг дерева, весело облаивая его. Пока Петя наблюдал за ней, на поляну вышло несколько человек. Они подошли совсем близко, прежде чем он их приметил.

Это был уже знакомый Пете воевода, несколько стражников и ещё кто-то, связанный в руках верёвкой.

— А-а, знакомец смеховой… — расплылся в улыбке воевода, признав Петю. — Глядя на мир, удивляюсь, что никто не удивляется. Стоит человек посреди лесу один, привязанный, будто так и надо… Ты пошто здесь?..

— Да так, видишь вот — дерево охраняю, — невесело пошутил Петя. — По царскому указу…

— А-а, — вновь сказал воевода недоверчиво и уважительно одновременно, — по царскому, говоришь… Ну то им, царям, виднее. А наше дело служивое: приказали — выполни… Вишь вот, преступника в тюрьму сажать ведём…

— И за что же его? — полюбопытствовал Петя.

— А задержан за совершение преднамеренного самоубийства, — пояснил воевода. — Опасный человек…

Он уселся рядом, снял шапку и, вытирая платком лысину, принялся сплетничать, как со старым знакомым.

— Народ, — говорил он, — безмолвствует всё громче… Ещё малость — и даже царь почует. Не понимает, поди, царь-то, что во всём нужна умеренность, особливо в умеренности, особливо когда прокорма энто касается… Я-то помалкиваю, а што? — закрытый рот, он зубы бережёт…Надо отстаивать свою точку зрения — я и отстаиваю…как отстоится — выскажу… кали спросят… А пока, чтобы слова не расходились с делом, надо молчать и ничего не делать…

Поболтав ещё маленько о том о сём, воевода поднялся и потянулся, вид при этом у него был как у человека, привыкшего всегда побеждать в борьбе со здравым смыслом.

— Собачонка вот прибилась, — кивнул Пете на что-то вынюхивающего песика. — Думал, шавка, а оказалось — волкодав. Пока идём, цельных два волка им уже подавилось. Царю в подарок, охоч он до охоты… Ну, так мы пошли. Бывай, значит…

Петя даже голоса от смятения внутреннего лишился…

—.. Дык, а я? — наконец сипло вырвалось у него.

— Что — ты?.. — удивился воевода.

— Да — развязать-то, — терпеливо пояснил Петя.

— Да ты что?! — возмутился воевода. — А указ царский? Сам ведь сказал… Велело охранять, так и охраняй своё дерево, царю-то батюшке оно виднее…

Петя беспомощно глядел вдогонку уходящим и шепотом ругал себя на все лады.

—.. Дошутился, — выдохнул он наконец. И внезапно такой смех его разобрал, что даже дерево закачалось.

Смеялся долго и глубоко, до слёз; жаль только, вытереть их было никак. Глубоко вдохнул напоследок, успокаиваясь. В голове чистоту и покой ощутил.

— А чем же это ты, Петя, недоволен? — сам себя спросил. — Ведь недавно вот так же у людоеда на крюке болтаясь, как-то ты поспокойнее был… О Хозяине вспоминал, мыслями себя тешил, али позабыл всё?..

— Надоть и сейчас всё изначально вспомнить… — сказал себе Петя озабоченно. — А то, как сожрал я то яблочко дивное, так вроде и сам не свой стал — то ли травленое оно, то ли порченое…

— Понял я тодысь, у великана-то, — вспоминал он вслух, — что по два приказа-то Хозяин сразу командует, это чтоб играть ему было с чем. Одним приказом проблему-то готовит, а другим — решение её… А приходят в Мир они сразу как одно…

— Точно, точно… — вспоминал дальше Петя, — потому ж тогда и обрадовался я, что понял — нет нужды в мире этом хорошее беспрестанно от плохого отделять и суетиться, выбирая — одно энто. И тот, кто к пониманию такому придёт, — вновь Хозяином и становится, а как Хозяином вспомнил себя — кто ж тебе плохое сделает теперь и зачем, если вспомнил уж? Хозяин сам себя не обидит, ведь если он больно половинке своей кукольной и делает иногда, так только чтоб напомнить ей, што и она Хозяин. Это как во сне дурном — себя щиплешь, проснуться штоб, а как проснулся, то чего ж щипаться, себя мучая?

— Значит, как Хозяином себя признал, — углубился Петя е умствования, — любую игру теперь выбирай — плохо уже не будет. Потому и радовался я тогда, на крюке вися, понимание такое пришло, что плохим закончиться происшествие моё не может, пока Хозяином помню себя. Отчего ж сейчас не так весело, как было-то? Ведь знание это и сейчас во мне, в голове моей имеется…

— Разобраться в том, надобно, — озабоченно пошевеливался в верёвках Петя, — должен ответ быть. В себе искать буду, верно Мяв говорил: как из себя выскочишь, так с чужим ответом и вернёшься. Раз во мне вопросы имеются, значит, и ответы есть.

— Хозяин для чего Мир сделал? — в который уж раз терзал себя вопросом нестарый старик, — играть чтоб, радоваться. Так, значит, что я делать должен, чтоб себя же. Хозяина, не забижать? Так радоваться же… А я што делаю? Вишу на верёвках, болтаю сам с собой… Можно это радостно делать? А чего ж, тут главное — не отвлекаться на другое. Коли болтать, так болтать всласть…Л в верёвках путаться, так тоже до конца, и тут уж не болтать — ни языком, ни мыслями, а только ощущать всё в тонких тонкостях.

Петя прислушался к себе — радостно ли ему на верёвках висеть? Руки затекли, ноги болели, верёвками надавленные.

— Будто в пасть меня кто сграбастал… — сравнение себе Петя привёл.

— Стоп, стоп, — тут же себя и остановил. — Это что же я делаю? Мне верёвку почуять всю падать, а я мыслями болтаю, сравнения ищу…Не так всё…

Вновь заглянул в себя Петя. Ногой своей затёкшей стать попытался. Пока понимал, что затекла нога-то, — больно было. Чтоб мысли выключить, прислушиваться к себе глубже стал… Ощущал, как венки все в ноге набухли — погорячели, как мурашки внутри бегают, щекотно покусывая, как кровь пульсирует… Глядел в себя, стараясь не пропустить ничего…

И как-то дивно стало Пете чуть погодя. Вроде всё то же осталось, но боль былая отчего-то болью быть и перестала… Рассыпалась она на много ощущений разных, каждое из которых само по себе — и не болит вовсе. Дальше — больше, даже приятно отчего-то стало.

— Вот ведь Хозяин разыгрался, — пробурчал вслух Петя, — так и боли любителем стать недолго…

Но внутри у него было тихо и спокойно — безмысленно. Принялся тогда Петя всё подряд «по-Хоэяйски» рассматривать.

Долго смотрел, как колышут деревья листвой… Без говору внутреннего смотрел, ни одного трепету их не пропуская. Слушал, как стрекочет кузнечик… На облака глядел долго, заполняя себя их видом…Дыхание своё слушал, как наполняет его воздух лесной и как обратно он выходит…

Да будто потерял себя Петя во всём этом. Словно растворился в листве, облаках, звуках… Такую радость испытал, как никогда раньше.

В Хозяина играючи, не заметил, как свечерело…Легли на поляну тени длинные. Солнце, низко склонившись, в глаза лезть принялось. Подали голос тонкий комары лесные, на голод жалуясь.

Не сразу и ощутил Петя, как подошёл кто-то к дереву. Поднял голову — стоит подле него женщина наружности настолько странной, что коли б не сарафан линялый, в заплатах весь, то и не понял бы — какого ж именно полу его гость.

Длиннющая она была на голову Пети выше, и худющая, как плеть. Волосы вроде травы на кочке болотной и такие же спутанные. Кожа на лице и руках как кора берёзы сухой, а нос как сучок с дерева — тонкий, длинный и похоже даже, что с листиком малым, засохшим…

«…Кикимора какая-то», — подумал Петя, дивясь гостье.

— Она и есть, — захихикала та, кокетливо сарафан оправляя, — приятно, когда признают

Петя удивился про себя:

хоть в сказках он и слыхал о таком, но видал впервые, вслух же сказал: