Словарь-справочник по психоанализу - Лейбин Валерий Моисеевич - Страница 27

Можно предположить, что трилогия Мережковского сыграла далеко не последнюю роль в осмыслении Фрейдом отношений между отцом и сыном с точки зрения раскрытия содержательной стороны эдипова комплекса. Примерно в то время, когда С. Панкеев начал проходить у него курс лечения, основатель психоанализа ввел в оборот термин «эдипов комплекс». Кроме того, трилогия Мережковского могла также послужить фиксацией в бессознательном Фрейда некоторых идей, впоследствии сознательно оформленных в виде определенных психоаналитических гипотез и концепций. Не исключено, что к таким идеям относятся представления о «страхе смерти», почерпнутые Фрейдом из той части «Антихриста», в которой приводятся записи из дневника царевича Алексея, где он писал об охватившем его страхе смерти.

Не исключено и то, что многие рассуждения Фрейда об эдиповом комплексе, угрызениях совести и вине, встречающиеся в его работах в связи с интерпретацией литературных произведений и анализом клинического материала, навеяны соответствующими высказываниями, содержащимися в произведениях Мережковского. Во всяком случае, бросаются в глаза разительные сходства, имеющие место в книгах основателя психоанализа и российского писателя.

В этом отношении примечателен следующий отрывок из работы Мережковского «Толстой и Достоевский. Жизнь и творчество» (1901–1902): «Царь Эдип, ослепленный страстью или роком, мог не видеть своего преступления – отцеубийства, кровосмешения; но когда увидел – то уже не смог сомневаться, что он преступник, не мог сомневаться в правосудии не только внешнего, общественного, но и внутреннего, нравственного карающего закона – и он принимает без ропота все тяжести этой кары. Точно так же Макбет, ослепленный властолюбием, мог закрывать глаза и не думать о невинной крови Макдуфа; но только что он отрезвился, для него опять-таки не могло быть сомнения в том, что он погубил душу свою, перешагнув через кровь. Здесь, как повсюду в старых, вечных – вечных ли? – трагедиях нарушенного закона, трагедиях совести, и только совести, – определенная душевная боль – „угрызение“, „раскаяние“ – следует за признанием вины так же мгновенно и непосредственно, как боль телесная за ударом или поранением тела».

В более поздних по отношению к произведениям Мережковского работах Фрейд высказывал сходные мысли, сопряженные с психоаналитической интерпретацией литературных шедевров Софокла, Шекспира, Достоевского. В частности, в работе «Некоторые типы характеров из психоаналитической практики» (1916) он рассматривал пьесу Шекспира «Макбет» как всецело пронизанную указаниями на связь с комплексом детско-родительских отношений. Правда, в отличие от Мережковского, Фрейд несколько иначе интерпретировал поведение Макбета и его жены, считая, что раскаяние после совершения преступления появляется скорее у леди Макбет, нежели у ее мужа. Однако, как и Мережковский, он пытался раскрыть психологию поведения главных персонажей шекспировской пьесы через призму угрызений совести и раскаяния. Предваряя свой анализ данной пьесы, Фрейд писал о том, что аналитическая работа легко демонстрирует нам, что дело здесь в силах совести, которая запрещает персоне извлечь долгожданную выгоду из удачного изменения реальности.

Есть основания полагать, что отправной точкой фрейдовского анализа данного произведения Шекспира могли служить соответствующие размышления Мережковского о «Макбете». Скорее всего, именно знакомство основателя психоанализа с переведенной на немецкий язык второй частью трилогии Мережковского «Христос и Антихрист» побудило его к психоаналитической интерпретации жизни и творчества Леонардо да Винчи, что нашло свое отражение в опубликованной им в 1910 году работе «Воспоминание Леонардо да Винчи о раннем детстве». В ней Фрейд не только ссылался на российского писателя, но и подчеркивал, что, избравши итальянского художника героем большого исторического романа, Мережковский построил свое описание на психологическом понимании необыкновенного человека, а также выразил свое толкование хотя не напрямую, но все же художественным способом в гибких выражениях.

И наконец, следует обратить внимание на интерес Фрейда к творчеству Достоевского. Хотя в одном из писем С. Цвейгу (1920) он назвал Достоевского «русским путаником», а в другом письме (1926) – «сильно извращенным невротиком», тем не менее он не только с интересом читал его романы, но и считал, что тот не нуждается ни в каком психоанализе, так как в своем творчестве сам демонстрирует это каждым образом и каждым предложением.

В начале 1926 года одно из издательств предложило Фрейду написать введение к готовящемуся к публикации на немецком языке роману Достоевского «Братья Карамазовы». Через год он закончил свою работу, которая вышла в свет в 1928 году под названием «Достоевский и отцеубийство». Но почему именно Фрейду было сделано подобное предложение? Разве он считался специалистом по творчеству Достоевского? Неужели не было других немецкоязычных авторов, более компетентных, чем Фрейд, в области русской литературы?

В Австрии и Германии того времени имелись литературоведы, профессионально интересовавшиеся наследием русского писателя. И тем не менее выбор издателей работ Достоевского пал на Фрейда, что свидетельствует о многом. Во всяком случае, вряд ли с подобным предложением обратились бы к ученому, пусть даже известному психоаналитику, получившему широкое признание не столько в своей стране, сколько за рубежом, но совершенно незнакомому с творчеством Достоевского. Можно предположить, что издатели знали об интересе Фрейда к романам Достоевского и вполне резонно рассчитывали на его компетентность в оценке «Братьев Карамазовых».

Действительно, в конце 20-х годов Фрейд был основательно знаком со многими произведениями Достоевского. Он высоко оценил русского писателя и подчеркивал, что на литературном Олимпе тот занимает место рядом с Шекспиром. Однако интерес Фрейда к Достоевскому появился у него значительно раньше и в определенной степени обусловил его психоаналитическое понимание сложностей и перипетий борьбы противоположных сил и тенденций, имеющих место в глубинах человеческой психики. Той борьбы, которая нередко ведет к драматическим развязкам в жизни людей.

Известно, что на заседаниях Венского психоаналитического общества, председателем которого Фрейд был на протяжении многих лет, неоднократно упоминалось имя русского писателя. Так, на одном из заседаний этого общества в 1908 году В. Штекель сообщил об обнаруженной им в брюссельском медицинском журнале статьи об эпилепсии. В связи с этим он обратил внимание своих коллег на неоднозначность использования врачами понятий «истерия» и «эпилепсия», как это наблюдалось, в частности, в случае определения болезни у Достоевского. На другом заседании в 1910 году П. Федерн сделал сообщение о борьбе с галлюцинациями немецкого писателя Гофмана, подчеркнув то обстоятельство, что сходные вещи можно обнаружить в романе Достоевского «Братья Карамазовы». В 1911 году профессор Оппенгейм зачитал членам Венского психоаналитического общества два отрывка из художественных произведений, иллюстрирующих психоаналитические идеи. Один из них был взят из романа Достоевского «Подросток» в связи с пересказом сна, подтверждающим истинность фрейдовского способа толкования сновидений. В 1914 году Г. Закс изложил свои взгляды на понимание произведения Достоевского «Вечный муж», обратив особое внимание на амбивалентность (двойственность) чувств одного из героев, выразившихся в проявлении любви и ненависти к любовнику его жены. Фрейд присутствовал на всех этих заседаниях. Правда, он не сделал никаких комментариев по этому поводу. Но вот в 1918 году, когда на очередном заседании Венского психоаналитического общества доктор Бернфельд сделал сообщение о поэзии молодежи, Фрейд выступил в дискуссии, высказав свое понимание мотивов поэтического творчества и сославшись при этом на психологическую подоплеку произведений Достоевского.

В своих воспоминаниях русский пациент Панкеев подчеркивал, что Фрейд восхищался Достоевским, который обладал даром проникновения в глубины человеческой души и в художественных произведениях выражал выявленные им скрытые бессознательные процессы. Он также отмечал, что на психоаналитических сеансах Фрейд обращался к толкованию одного из сновидений Раскольникова, описанных в романе Достоевского «Преступление и наказание».