Книга желаний (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 66

Намек на гордость Фома проглотил молча, а Морли загнул четвертый палец и тихо так, словно опасаясь, что кто-то подслушает, пробормотал.

— В-четвертых… ну не могу я так. Нехорошо это, подло. Разумом понимаю, что не люди они, и Господь любую подлость простит, а душа противиться… привык я душу слушать. Мы с Рубеусом столько лет вместе, что и не сосчитать. Рассказывал тебе, как мы его в ущелье подобрали? Нет? Гордый был, изможденный, поначалу даже говорить не мог… потом оклемался. Ничего о себе говорить не хотел, откуда, кто и как вышел, а туда же, в крестовый поход против нежити рвется. Прям как ты… К себе взяли, он же вообще жизни не знал, зато воином таким был, что наши только диву давались. По мастерству военному равных ему нету, тут можешь мне поверить. И душа у него светлая… Рубеус, он такой, всегда поможет, поддержит, нету в нем подлости. Уже и не упомнишь сколько раз он меня выручал, однажды раненого из такой мясорубки вытащил, что и вспоминать страшно… еретиков раз в десять больше, чем нас, а намерения у них серьезные… людоеды были, да такие, что вампирше до них далеко. Повезло нам тогда, многих ребят положили, а на Рубеусе ни царапины. Его заговоренным считали, а оно вон как получилось… берег его Господь, да видать не от всего уберечься можно… или на то воля его была.

— Воля?

— Пути Его неисповедимы.

— Вряд ли Господь хотел, чтобы один из воинов Его превратился в тварь подлую…

— А ты откуда знаешь, чего желает Господь? И насчет подлости… это ты зря.

Фома промолчал, доказывать очевидное было бессмысленно.

— Господь учит нас терпению. И я вот подумал тут… если Он, всесильный и всемогущий, до сих пор терпит существование вампиров, тангров и прочей нечисти, значит, так тому и быть.

— Дьяволу потакаешь?

— Пускай, — Морли не стал спорить, — Господь рассудит.

Позже, обдумав разговор, Фома пришел к выводу, что Морли попросту струсил. Или же поддался распространенному заблуждению, что Рубеус останется таким, как был. Невозможно! Все книги, все ученые сходятся на одном: человек, обращенный в вампира либо другую нечисть, полностью теряет как облик человеческий, так и разум. К роду человеческому он испытывает лишь ненависть, и влекомый жаждой крови, убивает всех, кого раньше любил. Сначала убивает, чтобы насытится, а насытившись, убивает просто так.

Промучившись ночь — не сон, а сплошной кошмар из клыков, когтей и потоков крови — Фома решил действовать самостоятельно. Оружие у него имелось — пистолет до сих пор хранился на дне сумки, тщательно укутанный в промасленную тряпицу. Раньше Фома полагал, что оружие скорее мешает, да и кого бояться, когда вокруг столько охраны, а вышло, что людям этим вампир дороже человека — вон Селим Анджея на спор подбивает, у кого клыки длиннее будут, у Коннован или у Рубеса, а Ильяс через день еду в пещеру таскает.

Жалко, что пули не серебряные, с серебряными всяк надежнее, во всех книгах серебро первейшим средством против вампиров и иной нежити значится, но если стрелять в голову, а потом еще кол в сердце вбить… должно получиться и без серебра. Неплохо бы голову отрезать и чеснока в рот напихать, чтобы не ожили потом. Но чеснока в лагере не было, а отрезание головы представлялось процедурой долгой, муторной и грязной, посему Фома решил ограничиться пулями и колом. Колья даже вытесывать не пришлось — взял те, на которых палатка крепилась. А что: удобные, небольшие, крепкие и заточены, словно специально для охоты на вампиров делали. Для пущей надежности Фома вознес молитву святому Алиллу, воину Господню и истребителю нечисти. Оружие, освященное словом Божьим, не подведет.

Единственное, что смущало Фому в предстоящем крестовом походе — присутствие в пещере человека. Морли прав, князь, одержимый богомерзкой идеей, всенепременно попытается воспрепятствовать. И что тогда? Фома попытается словами убедить князя не вмешиваться, но если тот будет продолжать упорствовать… конечно, убивать людей грешно, но ведь Морли сам недавно говорил о том, что во имя великой цели не грех пожертвовать малым. И вообще князь сам виноват.

Из лагеря Фома уходил тихо, со странным чувством, что другие не одобрят его намерений. Ну и пусть, потом, позже, они поймут его правоту и, может быть, скажут спасибо.

В пещере было тихо и темно. Селим специально искал такую, в которую солнечный свет не заберется даже в полдень. На новом месте Фоме нравилось гораздо, гораздо больше и если бы не твари, которых ему предстояло уничтожить во славу Божию, он бы ни за что не вернулся сюда.

Внутри было пусто. Ну, почти пусто, два тела, лежащие на полу, нельзя было в полной мере причислить ни к живым, ни к мертвым. Нежить, одним словом. А вот где князь? Вышел куда-то? Сбежал, осознав, что натворил? Вряд ли, конечно, Вальрик из тех, кто упорством своим каменную стену разрушить способен. Хотя не столь важно, куда он ушел, главное, что никто не помешает.

Честно говоря, было не по себе, Фоме никогда прежде не приходилось убивать. Пистолет придавал уверенности, а легкую дрожь в руках Фома списал на беспокойство. Оно пройдет. Нужно подойти ближе… лучше, если в упор стрелять, приставить дуло ко лбу твари и нажать на спусковой крючок.

А если они не спят? Если притворяются, подманивают его, как охотник глупую цесарку? Глаза закрыты, но это еще ни о чем не говорит. Вампиры хитры…

Сердце билось, как сумасшедшее, и ладони вспотели, пришлось покрепче ухватиться за рукоять, чтобы пистолет не выскользнул. Но Фома-таки заставил себя подойти к спящим — мертвым? — вплотную, осталось прицелиться хорошенько и нажать на курок. Проще простого… как в тире… еще легче, потому что цели рядом…

— Стой! — Громкий крик заставил Фому вздрогнуть, и пуля ушла куда-то в потолок, а в следующую секунду Фома, прежде чем успел понять, что происходит, покатился по земле. И подняться ему не дали, а вывернутая рука заставила взвыть от боли.

— Идиот! Придурок! — Князь добавил еще несколько слов совсем уж непотребных и отобрал пистолет. Фома и не пытался оказать сопротивление, мысленно проклиная себя за глупость: следовало избавиться сначала от князя, а потому уже и…

— С ума сошел?

От сильного толчка Фома, не сумев сохранить равновесие, растянулся на полу. Было больно и очень обидно.

— Вставай, нечего из себя умирающего корчить.

Фома поднялся, из последних сил сдерживая слезы, его трясло от обиды и возмущения.

— Ну что смотришь? Ничего не сломал? Хотя будь моя воля, я бы тебе руки-ноги повыдергивал…

— Ну и выдергивай! Я тебя не боюсь!

— Не хватало еще, чтобы ты еще и меня боялся. — Вальрик вертел в руках пистолет. — Интересная штука, я раньше таких не видел. Где брал?

— Там, где брал, больше нету, — собственный голос показался омерзительно-визгливым, как у трактирной служанки, которую Морли ущипнул за зад.

— Не хочешь, не говори. Небось, в лагере у пастухов… жалеть пожалел, а оружием, значит, не побрезговал. Пользоваться хоть умеешь?

— Умею, — Фома ощупал руку, навроде перелома нет, да и пальцы слушаются, но обида-то, обида осталась. А князь нарочито спокоен, пистолет вон рассматривает, улыбается, будто бы ничего не произошло. Ублюдок. Подменыш, готовый человека убить, лишь бы вампиру хорошо было. Ничего, Фома еще рассчитается, и за пистолет, и за руку, и за презрение в голосе. Святой Отец, прежде чем благословлять на правление, обязательно поинтересуется, каков будущий князь, а Фома подробно и беспристрастно описывал каждый день… ну почти каждый… Инквизиции будет чем заняться…

— Умеешь… кто бы мог подумать, что ты умеешь стрелять… Отчего ж не показал свое умение, когда возможность была? Врагов жалел? А своих, значит, не жаль, своих стрелять можно…

— Они не свои!

— И не чужие.

— Они… они же вампиры! Нежить! Они людей убивают! Они кровь пьют!

— Да ты просто испугался, — Вальрик засунул пистолет за пояс. — Испугался и мстишь за свой испуг.

— Ну и что? — Фома искренне не понимал, о чем говорит князь. Да, именно страх открыл глаза на все коварство вампиров, но это было раньше, а сейчас он не боится, сейчас он готов постоять за себя и остальных людей, которые и не подозревают, какая им грозит опасность. — Что с того?