Книга желаний (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 68

Пожимаю плечами. На первый взгляд все нормально, а там кто знает.

Никогда не предполагала, что холодное мясо с какими-то листьями вместо хлеба, может быть таким вкусным. Жаль, что его так мало, я способна съесть в несколько раз больше. Вальрик молча ждет. Кстати, почему в пещере так пусто?

— Что было? Где все?

— Они лагерь перенесли, — Вальрик виновато потупил взгляд, будто это он виноват, что другие решили перенести лагерь.

— А ты почему здесь?

Он краснеет.

— Не приняли?

— Ну… в общем… они сказали, раз я все придумал, то мне и отвечать… что никто не знает, какими вы потом станете. Что рядом находиться опасно и вообще… Это после того, как ты Фому… укусила.

Черт. Точно. Я ведь едва не… надо было предупредить, но я же не знала, что дойду до подобного состояния. Меньше всего хотелось обижать Фому, слишком нежный, слишком хрупкий, таких, как он, нельзя выпускать в реальный мир, чтобы такие, как я, не пугали реальной жизнью.

Противно. Я извинюсь, но, полагаю, это ничего не изменит.

Странно, что люди не отомстили. Или Вальрик запретил? С него станется.

— Правда, потом Морли запретил трогать, а Ильяс сказал, что без тебя мы отсюда не выберемся, а Рубеус пусть сам за свою душу отвечает, а с тебя вообще спросу никакого, потому как тварь и в бога не веришь. Они тут недалеко. Ильяс поесть приносит, ну Селим как-то заходил, хотел зубы посмотреть, но я не разрешил.

— Почему? — конечно, странное желание, зачем Селиму мои зубы. С другой стороны не жалко, пускай себе смотрит.

— Мало ли… — Вальрик пожимает плечами и садится рядом. — Как ты думаешь, что Рубеус со мной сделает, когда очнется?

— Не знаю. Я бы уши оторвала…

Рубеус не стал искать правых и виноватых, не стал кричать, что скорее умрет, чем будет жить, убивая других. Не стал искать способ вернуться. Странно. Все искали способ, даже я. Даже Карл. А Рубеус не стал. Он вообще не задал ни одного вопроса, просто вышел из пещеры и, сев на плоский камень у входа, стал ждать рассвета. Самоубийца.

Глупый самоубийца, он еще не знает, насколько болезненны солнечные лучи, насколько ядовит предрассветный воздух, и как тяжело расставаться с бессмертием.

Но несмотря ни на что, я его понимала: когда-то очень давно, около пятисот лет назад, после первого убийства, я тоже решила умереть. Хорошо помню первую жертву, Карл говорил, что все помнят свои первые жертвы, и это правда. Невозможно забыть светлые волосы того парня, и синие глаза, в которых удивление смешивалось со страхом, и ломкий голос, умоляющий "госпожу отпустить его"… у Рубеуса все еще впереди.

— Что он делает? — Вальрик расхаживал из одного угла пещеры в другой. Чувствует себя виноватым и не знает, как оправдаться, тем паче, что как выяснилось, его оправдания никому и не нужны. Люди их слышали и не поняли. Рубеус не захотел слушать.

— Скажи, что он делает?

— Готовится умереть.

— Умереть? — Князь остановился, резко, словно на стену налетел. — Зачем умирать? Ты шутишь? Нет, ну зачем умирать, он же может жить вечно, он стал сильнее и выносливее, ты сама говорила. А еще ты научишь его быть воином…

— Вампиром.

— Что?

— Я научу его быть вампиром. Пить кровь людей, которых он обязан был защищать от таких, как я. Убивать. Быть проклинаемым и ненавидимым. Быть порождением ночи и дьявола. Ну-ка, что ваши святые говорят про вампиров? Не помнишь? А я помню, сейчас процитирую: "Вампир — суть порождение тьмы, часть души Диавольской и охотник за душами, ибо вместе с кровью человеческой он и душу пожирает, отправляя ее в ад на муки вечные".

Вальрик побелел, кажется, начинает понимать, что натворил. Мне его даже жаль, хотел как лучше, а… мне всех жаль. Себя, застрявшую в центре Аномалии в окружении отряда людей и мальчишки-князя, Рубеуса, которому придется учиться жить заново, Вальрика — вряд ли ему простят эту ошибку, людей…

— Он не такой, — нерешительно пробормотал князь, — он не станет…

— Станет. — Возможно то, что я собиралась сделать, жестоко и бесчеловечно, но лучше один раз больно ударить, чем еженедельно разгребать последствия необдуманных решений. — Обязательно станет. Мы не способны жить иначе. Либо кровь, либо медленная и мучительная смерть. Он будет терпеть, все терпят. Одни неделю, другие две, третьих хватает на несколько дней, но рано или поздно подчиняются все. Жажде невозможно не подчиниться, она ломает тело и уродует мысли. Я продержалась три недели от начала приступа и это были самые отвратительные недели в моей жизни. Под конец я совершенно не понимала, кто я и где нахожусь. Я не просто убила человека ради крови, я убила его с радостью, с наслаждением, потому что его смерть положила конец моим собственным мучениям. Именно тогда я поняла, кем стала, именно тогда захотела умереть. А он… он догадался раньше.

Вальрик молчал. Интересно, понял ли он, что именно я пыталась сказать?

— А почему ты раньше… когда я говорил?

— Во-первых, ты бы не стал слушать. Ты принял решение и за меня, и за Рубеуса и за всех остальных и требовал, чтобы это решение было исполнено, в противном случае… помнишь, чем ты мне угрожал? Вижу, помнишь. Идем дальше. Во-вторых, как ты думаешь, хотелось мне получить свободу? Аркан для меня — то же самое, что кандалы. Мне неимоверно тяжело с ним даже тогда, когда ты не дергаешь поводок, — я замолчала, чтобы не проболтаться о третьей причине — мне было жаль Рубеуса. Карл назвал бы это остаточными воспоминаниями и глупой рефлексией, и наверное, был бы прав, поскольку теперь я понятия не имела, что делать с этой жалостью.

— Но ты же не допустишь, чтобы он умер?

И что мне ответить? Пожалуй, в любой иной ситуации я не стала бы вмешиваться: каждый сам решает, жить ему или не жить, но Рубеус — мой валири, мы связаны одной кровью и связь эта сильна. Со временем она исчезнет, износится, как старый ремень, и я перестану чувствовать Меченого. А он, в свою очередь, освободится от моего постоянного присутствия. Но сейчас, когда в теле отзывается каждый удар чужого сердца, я никак не могу позволить Рубеусу умереть.

И присев на песок рядом с Меченым, я сказала:

— С этим тоже можно жить.

— Зачем?

— А зачем ты жил раньше?

— Чтобы убивать таких, как ты.

— И что тебе мешает заниматься этим теперь?

Он повернулся, чужие черные глаза горели знакомой яростью, на белой коже — со временем она станет еще бледнее, еще чувствительней — красным рубцом выделялся шрам, а уголки губ нервно подрагивали. Вряд ли это признак страха или обиды — Рубеус вышел из того возраста, когда обижаются. Скорее он зол и мечтает о том, чтобы убить меня. Ладно, пусть попробует, я не против.

— Теперь?

— Теперь, — подтвердила я. — Ты стал сильнее, быстрее, выносливее, значит, шансы уничтожить противника… к примеру да-ори… увеличились. С этой точки зрения ты в выигрыше.

— И как вы отнесетесь к тому, что один из вас станет убийцей?

— Нормально.

Мне сложно объяснить, но наш мир, мир ночи, отличается не цветом крови, кожи, волос или продолжительностью жизни отдельно взятой особи, а самой структурой. Карл называет да-ори обществом законченных эгоистов, и он совершенно, абсолютно прав. Нам нет дела до того, что творится с другими. Каждый сам по себе и каждый сам за себя. Хранители Границ следят за порядком, но внимание их сосредоточено главным образом на людях и проблемах, с ними связанных — эпидемии, глобальные войны и прочие неприятности, способные покачнуть установившееся равновесие между нами и людьми. Что же касается убийства, то… Карл как-то обмолвился, что слабый воин, умирая, оказывает хорошую услугу всему виду. Карлу вообще очень нравилась теория естественного отбора.

Я долго и нудно рассказывала и про отношения между да-ори, и про теорию, и про Карла, который не стал помогать мне, несмотря на то, что является моим вали… слов было много, а толку мало.

— То есть, если даже я убью десяток вампиров, остальные не обратят на это внимания? — Рубеус был немало удивлен.