224 избранные страницы - Альтов Семен Теодорович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/36
• Следующая

Что-то Валя моя сейчас делает? Небось ревет белугой.

18 мая. Переименовал судно из «Санта-Лючия» в «Валентину». По горло в ледяной воде полдня выскабливал ногтем старое название и писал на борту авторучкой новое. Три раза шел ко дну, потом обратно, но все-таки переименовал! Сделал сам себе искусственное дыхание и, чтобы не окоченеть от холода, выпил немножко планктона.

Перед сном открыл необитаемый остров. Назвал его «Валентинины острова» и нанес на карту.

Ночью опять смотрел на звезды. Пузырев из 56-й квартиры уже наверняка приперся домой, жену лупит. Потолок у нас дрожит, штукатурка на ковер сыплется...

А надо мной никакая штукатурка не сыплется! Только иногда звездочка упадет в воду, да и то неслышно. Интересно, лифт починили? Вторую неделю починить не могут, бездельники!

19 мая. На горизонте показалась земля. Подгреб к ней и увидел на берегу живых туземцев! На наших похожи, только смуглее. Одеты своеобразно: набедренные повязки на голое тело, а некоторые еще и в лифчиках. Очень красивое зрелище.

Попытался войти с ними в контакт с помощью английского словаря. Не вошел. Местные жители не понимали меня ни по-французски, ни по-испански. Кое-как объяснился с дикарями по-русски. На градусник и зубной порошок выменял много разного планктона. В мою честь был дан обед с песнями, танцами и даже маленькой дракой. Туземцы уговаривали меня остаться, предлагали высокооплачиваемую работу, но я отказался, несмотря на дочь вождя в красном купальнике. Мое кругосветное путешествие еще не закончено, глупо бросать такое мероприятие на полпути!

Ушел от них в открытое море. Внезапно с берега донеслось женское пение. Это была песня на слова Ильи Резника: «А я говорю: роса, говорю, она говорит — мокро...» Думал, сойду с ума: так захотелось повернуть обратно! Но вспомнил аналогичный случай с Одиссеем и сиренами. Плача, привязал себя к мачте, заткнул уши планктоном и только тогда смог плыть дальше.

И снова кругом вода!

20 мая. Пока не затекли ноги, стоял на цыпочках: смотрел, нет ли где какой-нибудь земли! Пусто. Одна вода! Наводнение, что ли?

Черканул Вале записку. Запихал ее в бутылку из-под планктона и бросил в открытое море. Интересно, сколько идет отсюда бутылка до нашего города?

21 мая. Увидел родное судно «Академик Петров». Замахал трусами и закричал «SOS», но «Петров» не среагировал. Попробовал взять его на абордаж, но «Петров» дал деру!

Целый день пил планктон и пел песни народов мира. Спел все, что знал, сто раз и сорвал голос.

Сколько можно плыть?! А еще говорят, земля круглая! Вранье! Пропаганда!

Три часа стучал по борту кулаком азбукой Морзе, передавал в эфир сигнал бедствия. Ни ответа ни привета! Вот так у нас думают о людях.

22 мая. Ровно в четыре часа плюнул на свой беспримерный подвиг. Натянул на мачту рубашку, штаны, майку, трусы и под всеми парусами полетел домой. Хватит! Нашли дурака! Чувствую, что еще немного и свихнусь.

23 мая. Иду полным ходом. Скорость 20 узлов. Остались позади Америка, Австралия, Копенгаген, Петрозаводск.

Показалась родная земля! Из последних сил подгреб к берегу. Сразу же ко мне бросились люди. Двое начали отталкивать лодку шестами, а третий закричал, что посторонним здесь причаливать запрещено. При этом все трое здорово ругались. Ну вот я и дома...

7 июня. Позавчера вышел из больницы. Лечили от невроза. Сижу дома, курю. С потолка сыплется штукатурка. Это Пузырев.

Еще вчера из окна был виден кусочек моря. Сегодня его закрыл девятый этаж нового дома.

Ночью не спал. Смотрел в потолок и видел звезды. Большие и мокрые.

Первый стакан пива Бурчихин выпил грамотно, в четыре глотка. Налил из бутылки второй стакан, посмотрел, как шевелится пена, поднес ко рту. Дал лопающимся пузырикам пощекотать губу и весь отдался покалывающей холодком влаге. После вчерашнего пиво действовало как живая вода. Бурчихин блаженно зажмурился, маленькими глотками растягивая удовольствие... и тут почувствовал на себе чей-то взгляд. «Вот гадина!» — подумал Витя, кое-как допил пиво, звучно поставил стакан на стол и оглянулся. Через два столика от него сидел тощий тип в синем свитере, длинный шарф был намотан вокруг несуществующей шеи, в руках трехцветная авторучка. Тип бросал на Бурчихина цепкие взгляды, будто сверяя его с чем-то, и водил авторучкой по бумаге.

— Опись имущества, что ли?! — Бурчихин сплюнул и пошел на тощего.

Тот улыбнулся, продолжая чиркать на бумаге.

Бурчихин подошел и взглянул на лист. Там была нарисована родная улица Кузьмина, а на ней... Бурчихин! Дома были зеленые, Витя — фиолетовый! Но самое страшное, Бурчихин был вроде и не Бурчихин!

Нарисованный Бурчихин отличался от оригинала чисто выбритым лицом, веселыми глазами, доброй улыбкой. Витину фигуру облегал прекрасно сшитый костюм. На лацкане краснел значок какого-то института. На ногах красные туфли, а на шее такой же галстук. Словом, пижон!

Большего оскорбления Бурчихин не помнил, хоть вспомнить было что.

— Так! — хрипло сказал Витя, поправив ворот мятой рубахи. — Мазюкаем?! Не умеешь рисовать — сиди, пиво пей! Кто вот это, ну кто, кто? Разве я?! Да еще в галстуке! Тьфу!

— Это вы, — улыбнулся художник. — Конечно, вы. Только я позволил себе представить, каким бы вы могли быть! Ведь как художник я имею право на вымысел?

Бурчихин задумался, уставившись на бумагу.

— Как художник имеешь. А из кармана что торчит?

— Платочек!

— Скажешь тоже, платочек! — Витя высморкался. — А глаза зачем такие вымыслил? Причесал волосы, главное. Вот подбородок у тебя хорошо получился, узнаю. — Бурчихин положил руку тощему на плечо. — Слушай, я тебе ничего плохого не сделал. Зачем бы тебе это выдумывать? А меня побрить, помыть, переодеть — буду как на картинке! Запросто!

Бурчихин посмотрел в свои ясные фиолетовые глаза, попробовал улыбнуться нарисованной улыбкой и почувствовал боль на щеке от царапины.

— Будешь?

Художник взял папиросу. Закурили.

— А это что? — спросил Бурчихин, дотронувшись до нарисованной черточки на щеке, и присел к столу.

— Шрам, — объяснил художник, — сейчас там у вас царапина. Она заживет, а след останется.

— А в семейном плане что ожидается? — Витя нервно отбросил папиросу.

Художник взял авторучку и на балконе дома набросал зелененький силуэт. Откинулся на стуле, посмотрел на рисунок и чиркнул рядом детскую фигурку.

— Девочка? — фальцетом спросил Бурчихин.

— Мальчик.

— А кто женщина? Судя по платью, Люся?

— Галя, — поправил художник.

— Галя! Ха-ха! То-то я замечаю, она меня видеть не хочет! А значит, кокетничает! Ну, женщины, скажи, да? — Витя засмеялся, не чувствуя боли от царапины. — А ты хороший мужик! — Он хлопнул художника по узкой спине. — Пива хочешь?

Художник сглотнул слюну:

— Очень! Очень хочу пива!

Бурчихин подозвал официанта.

— Пару жигулевского! Нет, четыре!..

Витя разлил пиво, и они молчал начали пить. Вынырнув на середине второго стакана, художник, задыхаясь, спросил:

— Как вас зовут?

— Бурчихин я!

— Понимаете, Бурчихин, я вообще-то маринист.

— Понимаю, — сказал Витя, — это сейчас лечат.

— Вот, вот, — обрадовался художник. — Мне море рисовать надо. У меня с легкими плохо. Мне надо на юг, к морю. Чтобы ультрамарином! Здесь этот цвет ни к чему. А я люблю ультрамарин неразбавленный, чистый. Как море! Представляете, Бурчихин, — море! Живое море! Волны, утесы и пена!

Они выплеснули пену из стаканов под стол и закурили.

— Не переживай, — сказал Бурчихин, — ну?! Все будет хорошо! Сидеть тебе в трусах у моря с ультрамарином!

— Правда?! — Глаза художника вспыхнули и стали как нарисованные. — Вы думаете, я там буду?!

— О чем разговор? — ответил Витя. — Будешь у моря, о легких забудешь, станешь большим художником, купишь дом, яхту!

— Скажете тоже — яхту! — Художник задумчиво покачал головой. — Разве что лодку, а?

• Предыдущая
• 14/36
• Следующая