224 избранные страницы - Альтов Семен Теодорович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/36
• Следующая

Нет, швейцарцы не дураки, что в сыр дырки кладут!

В воскресенье Николай Николаевич с дочкой, зятем и внучкой гуляли по городу, восхищаясь товарами на витринах и ужасаясь их ценам. Пятилетняя Даша без устали тыкала пальчиком и голосила: «купи, купи, купи...». Ребенок еще не знал арифметики, не умел делить желания на возможности без остатка.

Остановились около фотоателье. За стеклом на глянцевых фотографиях застыли нарядные лица. И тут вдруг дед заявил:

— Снимусь-ка на фотокарточку для могилки!

— Папа, что за бред такой? — удивилась его дочь Таня. — Чего вас в могилу ни с того ни с сего потянуло?

— Уж больно фото красивые, — сказал Николай Николаевич. — Скоро помирать, а дома ни одной приличной фотокарточки нету! Одна качественная, где я в Сочи на пляже играю в футбол в 1971 году. Так я там в трусах, на памятник вроде неловко. А хочется остаться в памяти у людей симпатичным. Сегодня вроде я ничего.

— Да кто ж это заблаговременно фотографию для того света готовит? — ухмыльнулся зять.

— Все-таки, Петя, ты дурак, хоть и лысый, — незлобно сказал Николай Николаевич. — Ну зачем мне на могильной плите фотография, где я уже мертвый в гробу?! Я-то умру, а люди по кладбищу гулять будут. Зачем глядеть на них синим покойником? Человека заботит, как он выглядит и после смерти! Доживешь до моих лет, поймешь!

— Николай Николаевич, вы меня извините! — распалился зять. — Да, у вас была пара инфарктов, кто считает! Но вы у нас окружены такой заботой и вниманием, комар не проскочит! И ваши намеки на кладбище неуместны! Мы вас оттуда оттаскиваем, а вы рветесь! Пока живы, берите от жизни все, что возможно! Идемте, я вас на карусели покатаю! На том свете будет, что вспомнить!

— Желаю фотографироваться и все! — Старик затопал ногами.

— Ну, если это ваше последнее желание, черт с вами, папа!

Родственники вошли в фотоателье.

— Прошу! — Фотограф сделал улыбочку. — На паспорт? На права? Для души дружным семейством желаете?

— Мне бы на могильную плиту! Если можно, посимпатичнее!

— Ради Бога! Будете как живой! Присаживайтесь!

— И я с дедой! — обрадовалась внучка.

Таня схватила дочку за ногу:

— Слезь с деда! Он фотографируется для кладбища!

— Хочу с дедой для кладбища!

— Тебе еще рано. Вырасти, состарься, тогда другой разговор!

— А пусть с внучкой! — Николай Николаевич прижал девочку к себе. — В земле лежать будет легче, зная, что ты не один!

— Николай Николаевич, вы знаете, как мы вас любим! Но, если я правильно понял, помирать вы собрались один! Или нас с собой приглашаете за компанию? — Зять нервно размял сигарету.

— У нас не курят! — предупредил фотограф. — Решайте, как вас снимать? Всколькиром?

— А давайте все вместе?! — улыбнулся старик. — Таня, Петя, присаживайтесь! Уважьте старика!

Таня скрипнула зубами:

— Папа, дай вам Бог здоровья, но куда ж вы нас в могилу с собой тянете? Люди придут на кладбище, увидят на фотографии нас вместе, решат, погибли в автокатастрофе, начнут звонить, выражать соболезнование. Придется оправдываться, почему до сих пор живые. Вернитесь с того света на этот!

— Желаю вместе на кладбище! — Старик побледнел, схватился за сердце. — Или откажу в завещании, все отдам Нинке!

— Тань! Брось, не связывайся. Не видишь, человек из ума выжил. Отдаст все твоей сестре, точно попадем на кладбище! Не отказывай покойнику, грех!

— Хорошо! — Таня с грохотом поставила рядом два стула. — Только из любви к вам! Хотя лучше бы вам с Нинкой сняться, она фотогеничнее!

Таня достала из сумочки зеркальце, с ненавистью уставилась на себя:

— Хоть бы предупредили заранее! Черт знает, на кого похожа! Люди придут на кладбище, увидят, как я выгляжу, что они скажут?! Решат: здесь похоронена эта старая мымра!

— Мымра и есть! — Петя начал затирать пятна на брюках. — Сколько раз говорил — постирай брюки! Посмотри, на кого я похож! В таком виде не то что на кладбище, в туалет войти стыдно!

— Товарищи! — скомандовал фотограф. — Приготовились!

— А что такое мымра? — спросила внучка. — Если мама мымра, то папа мымр?

Петр шлепнул дочку по попе, она заплакала.

— Не смей бить ребенка, старый мымр! — крикнула Таня. — Это ты меня такой сделал. Ничего! Пусть люди увидят, кто довел меня до этого состояния. Снимайте, товарищ, этого уголовника!

— Если бы не ты... — начал Петя, но рев дочки перекрыл слова.

— Снимаю! — крикнул фотограф. — Улыбочку! Отлично! Все свободны!

...Через три недели Николай Николаевич действительно скончался. Его похоронили и, согласно последней воле, на гранитной плите под стеклом вставили фотографию. На ней Николай Николаевич радостно улыбался, внучка плакала, а родители сидели с перекошенными лицами.

Однажды у могилы остановились двое ребятишек. Один сказал:

— Смотри, дедушка веселый, а остальные все грустные. Кто из них умер?

— Не видишь, что ли? Тот, кто умер, тот и радуется. А этим еще долго мучиться, вот они и расстроились!

Овчарка была молодая и наглая. Пудель старый, из хорошей семьи. Летом они жили рядом на соседних участках. Однажды, когда собак выгуливали, овчарка ни с того ни с сего бросилась на пуделя и, пока не разняли, жестоко трепала его. Причем на глазах симпатичной болонки.

Старый пудель, зализывая раны, поклялся отомстить.

Через два дня овчарка покусала прохожего. Ее привязали около дома, посадили на цепь. Она могла как угодно лаять, рычать, но дотянуться, чтобы укусить, — фигушки!

Когда хозяева были на работе, старый пудель спокойненько перешел на соседский участок.

Овчарка облизнулась, мысленно жуя пуделя, зарычала и метнулась вперед, но упала, подсеченная цепью.

А пудель, невозмутимо шагал по чужому участку, делая вид, что не видит овчарку в упор. Обошел клумбу. Обнюхал поленницу. Подумал. И, подняв ногу, окатил дрова.

Оскорбленная до глубины души, овчарка зашлась в жутком лае.

А пудель как ни в чем не бывало подошел к кусту роз. Понюхал. И опрыскал его. После чего снова понюхал и, довольный, двинулся дальше.

Овчарка взвыла так, будто ее режут.

Пудель, как интурист, продолжил осмотр. Он дотошно опґисал все, что можно было опґисать. А розовый куст — дважды!

Овчарка, сорвав голос, лежала пластом и лишь вздрагивала каждый раз, когда пудель заносил карающую лапу. От бешенства из пасти стекала слюна.

Прикинув расстояние, на которое могла прыгнуть привязанная овчарка, пудель подошел, сел на корточки и, по-стариковски кряхтя, наложил кучу перед носом овчарки. Та грызла землю, из глаз лились слезы.

Пудель хотел «расписаться» на углу дома. Но уже было нечем!

Тогда он зевнул и, виляя задом, затрусил к дому.

Назавтра все повторилось сначала. Пудель проводил опись участка.

Овчарка во время этой пытки, стиснув зубы, скулила. Ее темная шерсть седела буквально на глазах.

Если бы не цепь, ах, если бы не проклятая цепь! Она разорвала бы этого пуделя в клочья, а на сладкое — в лоскуты!

От позора овчарка сходила с ума. А пудель ликовал! Это были лучшие минуты его жизни. Никогда физические отправления не доставляли ему такого глубокого морального удовлетворения!

На пятый день, чувствуя, что вот-вот явится черный мучитель, овчарка, собрав последние силы, рванулась. Цепь зацепилась за сук, и собака повисла.

Когда пудель полвосьмого, как на работу, явился на соседский участок, он ахнул! Овчарка повесилась! Вот этого свинства он от нее не ожидал!

Через неделю пудель скончался.

Все говорили: наверно, на него смерть овчарки подействовала.

Глупости! Просто жизнь потеряла для пуделя смысл.

Поселился в доме сосед по имени Иван Петрович. С виду как все, а оказалось, невозможный человек!

Ходит и зудит: «Так жить невозможно! Так жить невозможно!» — а сам при этом живет.

• Предыдущая
• 30/36
• Следующая