Батарея держит редут - Лощилов Игорь - Страница 33
- Предыдущая
- 33/58
- Следующая
Большое это благо, когда честные и знающие люди собираются вместе. Не следят друг за другом и не работают напоказ начальству, а исправно делают каждый свое дело. Челяев поселился в обширном доме гостеприимного купца и устроил в нем нечто вроде клуба. Почти каждый вечер после учений и работы у него собирались отрядные начальники, докладывали о подготовке к скорому походу, делились своими мыслями и просто отдыхали. Первоначально в центре внимания находился Михаил Пущин с рассказами о своем путешествии по Сибири. О тех местах вообще знали мало, но более всего хотелось услышать об отношении тамошних жителей к государственным преступникам, присланным из столицы по велению самого государя. Казалось бы, от них должны были шарахаться, как от зачумленных, ан нет, у сибиряков имелись на все свои соображения. Пущин спокойно и методично повествовал о своем путешествии:
– Вскоре после переправы через Иртыш добрались мы до реки Омь. Сама она не столь широка, но берега круты, и стоит на них город Каинск. Подумалось, что это вовсе проклятое место, если для него приличного имени не нашлось. Сперва все шло к тому, что наши начальные думы будут верными. На въезде встретил нас полицейский и объявил, что имеет приказ препроводить преступников к городничему. Лишь только тот нас увидел, так расправил усы и грозно вскричал: «Я проучу вас по-своему, так что более не станете бунтовать». Нам до сей поры всякое начальство встречалось, но этот показался злее прочих. Отпустил он жандармов, закрыл ворота на запор и тотчас переменил тон: «Милости прошу, господа, наверх, там вы хорошо отдохнете. У вас впереди еще долгий путь. Для фельдъегерей истоплена баня, и если они обещают быть хорошими товарищами, а не сторожами, то буду их с удовольствием видеть в нашей компании. Если же нет, то им отведена квартира, пока у меня будут гостить дорогие гости». Фельдъегеря опешили от такого обращения. «Жалеть не будете», – обнадежил их городничий. Тотчас же подали великолепную закуску, фельдъегеря действительно не стали жалеть и очень скоро отключились. Городничий, представившись Степановым, обратился к нам: «Теперь, господа, мы можем быть нараспашку. Вас я продержу здесь как можно долее, чтобы дать возможность хорошенько отдохнуть. Напишете письма родным и друзьям, окрепнете, а я позабочусь о том, чтобы вам не было скучно. Скажите, в чем имеете нужду – в деньгах, белье, лекарствах, книгах, – вам все будет предоставлено».
Последующая неделя походила на праздник. Жители, как бы желая оградиться от злобного и завистливого Каина, давшего имя городу, проявляли в отношении к нам самое полное радушие и гостеприимство. Многие считали за честь принять нас в своем доме, чем доставляли немало затруднений, поскольку достойно ответить на все знаки их внимания мы не имели возможности.
Искреннее радушие проявляли все, в том числе евреи, которых оказалось великое множество, отчего город прозывался жидовским Иерусалимом. Иногда казалось, что находишься не в Сибири, а где-нибудь в Шклове или Бердичеве. На местном рынке стояли их многочисленные лавки, они сновали по городу наподобие тараканов, сбивались в кучки и о чем-то громко спорили. Вы спросите, что они там делают? Оказывается, это тоже бывшие ссыльные. Но по своей силе и предприимчивости не чета нашим. Приедут на каторгу нищими оборванцами, быстро определятся, и глядишь, через полгода подадутся в урочные работники, ну там, в дровосеки или рудокопы. Возьмут годовой урок, наймут за себя охотников из заводских крестьян, кончат с их помощью этот годовой урок в месяц – и вот по закону уже свободны на остальное время. А там соорудили лавчонку, стали торговать мылом, табаком, омулями... Сами трудяги и другим помочь готовы, вот и к нам проявляли сострадание.
Но более всего мы были благодарны городничему Степанову, выказавшему столько сердечного участия и сострадания, что память о нем навсегда сохранилась у каждого из нас.
Скоро, однако, мы были вынуждены продолжить путь. Наступила глубокая осень, для тех краев – настоящая зима, и по установившемуся зимнику наш путь оказался довольно скорым. Хотя, конечно, морозец давал себя знать. Рано или поздно достигли наконец мы Красноярска, где следовало получить конечное назначение. Гарнизоны там маленькие, а расстояние между ними в сотни верст, а то и больше. Куда пошлют? Но мы об этом не задумывались, некогда было, потому что опять-таки окружились сердечным участием. Сам губернатор изволил нас принять и расспрашивал каждого. Сибирь, сказал он, радушный край, коли станете служить честно, не пропадете и прощение государя скоро получите. Служащие тоже были внимательны, а о горожанах и говорить не прихо-дится. Приглашали нас в дворянское собрание, как зарубежных гастролеров, дамы вокруг так и порхали, хотя мундиры на нас были солдатские. В дома тоже приглашали и угощали на славу, мы сначала воздерживались, время как раз рождественского поста, но нам одно твердили: пост-де не мост, можно и объехать. И сам архиепископ успокоил: дорожному Бог простит, а вы все в пути.
Не знаю, сколь долго бы еще продолжался этот праздник, если бы не пришел указ о переводе нас на Кавказ. Подписанный императором в день своего коронования, он почти пять месяцев добирался по назначению. Вот как далеко мы очутились, можно сказать, на самом краю земли. От этой поры завертелась новая карусель: стали собирать нас в обратную дорогу, суют подарки, кто вещи, кто деньги. И так было приятно их внимание, что век бы из тех краев не возвращаться. Обратный путь был легок и скор, словно быстрые крылья понесли нас. За час доводилось проезжать по 30 верст, и стоило это всего 90 копеек. Воистину добрая и щедрая страна! Отменное радушие сопровождало нас и по приезду на Кавказ. Главнокомандующий, несмотря на занятость повседневными делами, принимал каждого, не заставляя томиться в приемной, и говорил неизменное:
– Позвольте мне вас обнять и поздравить с благополучным возвращением из Сибири. Государь, возвращая вас к полезной деятельности, дает случай к отличию, а наше дело помочь вам в этом...
После такого рассказа слушатели не могли удержаться, чтобы не поднять чаши за главнокомандующего и пожелать ему благоденствия, тем более что вокруг имени генерала Ермолова шло в ту пору много разных домыслов. Старые кавказцы были безоговорочно на его стороне и с удовольствием вспоминали былые времена. Первым среди них был Корнеич, он уже давно томился от долгого молчания, а теперь, раскурив свою трубочку, подтвердил:
– Алексей Петрович служивого человека любит и попечение о нем имеет; с ним служить надежно, ибо артель атаманом крепка. Вот, помнится, был случай. Один майор с Грузинского гренадерского полка по фамилии Швецов попал в засаду чеченцев. Доставили они его в аул и выставили на общее посмеяние. Это у них навроде даровой потехи, сбегаются к пленнику и начинают измываться: плюют в лицо, бросают камни, царапают кинжалами и всяко оскорбляют. Потом посадили майора в яму и назначили выкуп – 10 арб серебра. Позже, правда, снизили требования до 250 тысяч рублей. По всей России была открыта подписка, мы тоже складывались по возможности. И сколько бы тянулась такая бодяга, никто не знает, но тут на Кавказ прибыл Ермолов. Он приказал доставить ему всех ханов тех земель, через которые был провезен Швецов, заключил их в Кизлярскую крепость и объявил, что если они через 10 дней не изыщут средства для освобождения российского майора, то все 18 человек будут повешены на крепостном бастионе. Ханы зашевелились, сговорились с чеченцами, и Швецов был освобожден. Впоследствии он командовал Куринским полком, но до наших дней, к сожалению, не дожил – помер от горячки...
Урядник был не прочь начать новую историю, но тут подал голос Болдин. Прошедшие полгода позволяли ему считаться настоящим кавказцем и участвовать в разговоре на равных, тем более что впечатлений у него за это время хватало на пять лет прежней столичной службы. Он рассказал, что недавно в одном из гарнизонов ему довелось познакомиться с офицером Нечволодовым. Тот начинал службу еще при Суворове и выказал столько храбрости, что удостоился высоких наград. К сожалению, страсть к приключениям и драчливый характер препятствовали его карьере. За одну громкую дуэль его лишили чина, орденов и сослали на край земли. Он бежал оттуда на английский корабль и был готов отправиться на нем в Индию волонтером. Случай свел его с нашим послом Воронцовым, который выпросил ему прощение у императора Александра. Нечволодов был определен прежним чином в 20-й егерский полк и совершил новые подвиги, возвратившие ему ордена и принесшие чин капитана.
- Предыдущая
- 33/58
- Следующая
