Дядюшка-флейтист - Лукашевич Клавдия Владимировна - Страница 5

• Предыдущая
• 5/9
• Следующая

— Вас тетя Маша ни за что не хотела брать на кухню жить… Дядя Петя из-за этого плакал… Они с Липочкой говорили, что вы помешанный… что вы напьетесь и еще беды наделаете… Еще говорили, что вы меня приколотите.

Николай Васильевич покраснел и, опустив голову, долго молчал.

— Нет, Наташенька, вы не верьте! — наконец тихо заговорил он. — Я вас никогда не обижу… Я человек больной, несчастный… Прежде, давно, и я людей знавал, тоже учился кое-чему… А теперь только горе мыкаю… Вот живу здесь из милости… А выгонят, буду бродить по улицам, как негодная собака.

— Нет, вы хороший! Мне вас жаль! — растроганным голоском проговорила Наташа, скорее в ответ на собтвенные мысли и с нежностью положила свою худенькую ручку на руку Николая Васильевича.

— Доброе у вас сердечко, — сказал тот. — Только, вижу я, судьба и вас не балует… Малы вы, Наташенька, еще ничего не понимаете…

— Нет, я все понимаю, — возразила девочка.

В это время в сенях послышались шаги.

— Наши!!! — испуганно воскликнул Николай Васильевич и засуетился по кухне.

Наташа, как мышонок шмыгнув в гостиную, дрожащими руками сбросила платье, крепко зажмурила глаза, а сердечко ее било тревогу от полноты новых ощущений. Она слышала голос Николая Васильевича:

— Озябли, Марья Ивановна? — спрашивал он. — Петенька, позволь пальто, я вытряхну. Олимпиада Петровна, я вам сейчас помогу… Кажется, снег идет?

Ни Липа, ни тетка ни слова не ответили ему, только Дядя Петя спросил:

— Все у нас благополучно, Коля?

— Все слава Богу… Я и не ложился, вас поджидал, — был тихий ответ.

Наташа стала засыпать… Какие-то приятные грезы туманили стриженую голову. Девочке представлялось, что с ней случилось нечто необыкновенное, что завтра, когда она проснется, у нее будет что-то новое, радостное, хорошее.

Со времени случайного «музыкального вечера» для Наташи и Николая Васильевича будто началась новая жизнь. Казалось, в квартире Петровых стало теплее и светлее. Наташа ожила; в ее больших грустных глазах по временам вспыхивали веселые огоньки; она стала двигаться живее, часто порывалась заговаривать с «большими», за что всегда получала сердитые окрики тетки:

— Наталья, ты с ума сошла? Чего ты лезешь с глупыми разговорами? Чему ты все ухмыляешься так же, как и твой идиот дядюшка?! Вот-то наказанье! Нечего сказать, наградил Господь родственничками!

Николай Васильевич все чаще и чаще посматривал на маленькую девочку с отеческой нежностью, молча ей улыбался и кивал головой; иногда он приносил ей из лавки пастилку или леденчик и передавал украдкой. Наташа взглядами благодарила его, думая о том, какой он добрый и хороший: ведь так ее никто еще не баловал.

Однажды тетка застала Наташу на кухне. Она стояла, облокотившись на колени дяди, смотрела ему в глаза и непринужденно болтала.

Разразилась целая буря.

— Наталья, ступай в комнату, — гневно закричала Марья Ивановна, прошла за племянницей, плотно прикрыла дверь и стала ее бранить:

— Ты что, голубушка?! Это еще что за смешки с оборванцем дядюшкой? Что у тебя другого занятия нет?!

— Подумай, Липочка, какие нежности! Нашла себе подходящего друга! В глаза этому полупомешанному смотрит, глупости болтают, и оба смеются. Чтобы этих разговоров никогда не было! Слышишь?! А не то не обрадуешься!!!

— Ты, Наталья, становишься совсем нехорошая, своевольная девчонка! — вялым голосом прибавила Липа.

Наташа понять не могла, почему тетенька и двоюродная сестра не позволяют ей говорить с Николаем Васильевичем, и недоумевала, что же тут дурного? Марья Ивановна и Липа тоже, конечно, не могли бы указать тут дурного, но им нравилось проявлять свою власть.

Для Наташи и Николая Васильевича выдавались, хотя и нечасто, веселые, отрадные вечера, которые они потом долго вспоминали. Как только хозяева уходили в гости, Наташа, сияющая, появлялась в кухне.

— Поиграйте на вашей флейте, Николай Васильевич, — просила она.

И Николай Васильевич играл без конца все, что он знал.

— Наташенька, вы, может, знаете какие-нибудь песни? — спросил он раз девочку.

— Знаю «Люди добрые, внемлите печали сердца моего», которую Липочка поет.

— Этой я не могу играть. А еще не знаете ли какой?

— Еще помню немножко: «В селе малом Ваня жил». Давно-давно мне ее папа пел. Я тогда была еще маленькая.

— Вот-вот! Это отличная песня. Послушайте! Так что ли?

Николай Васильевич заиграл.

— Да, она самая, — сказала Наташа. — Дальше там:

— Попробуйте, спойте, Наташенька, — предложил Николай Васильевич.

— Нет. Мне стыдно, — отвечала девочка и застенчиво улыбнулась.

Николай Васильевич тоже улыбнулся.

— Чего же стыдиться-то?! Вот тоже сказали! Тут дурного ничего нет. Певицы поют перед тысячью народа и не стыдятся. Спойте, спойте, Наташенька!

Раздались звуки флейты, наигрывающей «Ваню и Таню». Наташа сначала не пела, а только говорила песню шепотом речитативом, дрожащим голосом, глотая слова.

— Погромче, Наташенька! Чего вы боитесь? — И Николай Васильевич запел сам хриплым, прерывающимся голосом:

«В селе малом Ваня жил…»

Наташа ему подтягивала.

— Ну, пойте теперь как следует. Ведь у вас голосок есть! Право!

Николай Васильевич снова заиграл на флейте.

Пение стало раздаваться все громче и громче. Свежий чистый голосок маленькой певицы звучал, как серебряный колокольчик, и переливался вместе с флейтой.

— Очень хорошо выходит, Наташенька! Расчудесно! Вы точно настоящая певица! — восторгался Николай Васильевич. — Ну-ка, еще разок!

И ободренная девочка, раскрасневшаяся, улыбающаяся, с блестящими глазами, заливалась, как соловей.

У обоих на душе было хорошо и весело. Песня и музыка находят отклики в сердце каждого человека и будят в душе лучшие чувства и мысли.

После игры и пения в длинные зимние вечера Наташа и Николай Васильевич вели нескончаемые разговоры, и тут девочка узнала много нового: иной мир открывался ее просветлевшим глазам.

Николай Васильевич рассказывал, как живут другие люди за пределами их маленькой квартиры, рассказывал, как учатся дети в школах. Иногда он передавал девочке, что помнил, из Священной истории, говорил стихи или басни.

— Еще, еще скажите, — шепотом просила Наташа, восторженно переживавшая сладость новых познаний.

— Эх, Наташенька, поучил бы я вас, да сам почти все забыл. Не могу! Перезабыл… Так досадно!

— Как мне хочется учиться и про все узнать. Как это хорошо! — мечтательно говорила девочка.

— Надо учиться. Молите Бога, Наташенька, Он услышит детскую молитву. Все будет тогда к лучшему. Может, и учиться станете.

Наташа глубоко задумывалась…

Иногда Николай Васильевич рассказывал девочке про театры, про актеров, про разные представления: как поют певцы и певицы, как играют на разных инструментах, как народ от восторга бьет в ладоши, сколько там горит огней и как бывает весело.

— Вот, Наташенька, может, и вы будете певицей, когда вырастете, — прибавлял он.

— Мы уж лучше вместе. Вы будете играть на флейте, а я стану петь. Это будет очень хорошо! — отвечала девочка.

— Нет, Наташенька, я уж не гожусь! Меня тогда и на свете не будет, — говорил Николай Васильевич.

— Нет, вы годитесь. Я не хочу без вас! Вы всегда будете на свете, — дрожащим голосом возражала Наташа. У нее на глазах навертывались слезы, и она доверчиво прижималась к дяде.

— Хорошая вы девочка, жалостливая! Малы вы еще, Наташенька, ничего не понимаете! — взволнованно шептал Николай Васильевич. — Наши идут! — вдруг неожиданно прерывал он беседу, заслышав шаги.

Музыкальные способности Николая Васильевича скоро открылись и произвели в семье переполох.

• Предыдущая
• 5/9
• Следующая