Лев, колдунья и платяной шкаф (с иллюстрациями) - Льюис Клайв Стейплз - Страница 12
- Предыдущая
- 12/25
- Следующая
Вы не должны думать, будто Эдмунд был таким уж дурным мальчиком и желал, чтобы его брат и сестры обратились в камень. Просто ему очень хотелось волшебного рахат-лукума, хотелось стать принцем, а потом королем и отплатить Питеру за то, что тот обозвал его свиньей. И вовсе не обязательно, чтобы Колдунья была уж так любезна с Питером и девчонками и поставила их на одну доску с ним, Эдмундом. Но он уговорил себя, вернее, заставил себя поверить, что Колдунья не сделает им ничего дурного. «Потому что, – сказал он себе, – все те, кто болтает о ней гадости, ее враги, и, возможно, половина этой болтовни – вранье». Ко мне она отнеслась что надо, уж получше, чем все они. Я думаю, она – законная королева. Во всяком случае, лучше она, чем этот ужасный Аслан». Так Эдмунд оправдывался перед самим собой. Но это было не очень честное оправдание, потому что в глубине души он знал, что Белая Колдунья – злая и жестокая.
Когда Эдмунд вышел за дверь, он увидел, что идет снег; только тут он вспомнил о шубе, которая осталась в доме. Понятно, нечего было и думать вернуться и забрать ее. А еще он, увидел, что наступили сумерки, – ведь они сели обедать около трех часов дня, а зимние дни коротки. Он совсем не подумал об этом раньше, но что теперь можно было поделать? Эдмунд поднял воротник куртки и побрел по плотине к дальнему берегу реки. К счастью, из-за выпавшего снега идти было не так скользко.
Когда он наконец добрался до берега, ему не стало легче. Напротив, с каждой минутой сумерки сгущались, глаза залепляли хлопья снега, и Эдмунд не мог ничего разглядеть на три шага вперед. И дороги он тоже не нашел. Он увязал в высоких сугробах, скользил на замерзших лужах, падал, зацепившись за поваленные стволы, проваливался в глубокие канавы, обдирал ноги о камни; он промок, озяб и был весь в синяках. А какая страшная стояла кругом тишина и как одиноко ему было! По правде говоря, я думаю, он вообще отказался бы от своего плана, вернулся обратно, признался во всем и помирился бы с сестрами и братом, если бы вдруг ему не пришло в голову: «Когда я стану королем Нарнии, я первым делом велю построить приличные дороги». И само собой, тут он размечтался, как будет королем и что еще тогда сделает, и мечты сильно его приободрили. А к тому моменту, когда он окончательно решил, какой у него будет дворец, и сколько автомашин, и какой кинотеатр – только для него одного, – и где он проведет железные дороги, и какие законы издаст против бобров и против плотин, когда до малейших подробностей обдумал, как не позволить Питеру задирать перед ним нос, погода переменилась. Перестал идти снег, поднялся ветер, и сделалось очень холодно. Небо расчистилось от туч, взошла полная луна. Стало светло, как днем, только черные тени на белом-пребелом снегу пугали его немного.
Эдмунд ни за что не нашел бы правильного пути, если бы не луна. Она взошла как раз тогда, когда он добрался до небольшой речушки, впадающей в бобриную реку ниже по течению… Вы помните, он приметил эту речушку и два холма за ней, когда они только пришли к бобрам. Эдмунд повернул и пошел вдоль нее. Но лощина, по которой она текла, куда круче поднималась вверх, была куда более скалистой и сильней заросла кустарником, чем та, которую он только что покинул, и он вряд ли прошел бы тут в темноте. На нем не осталось сухой нитки, потому что с низко нависших ветвей, под которыми он пробирался, на спину ему то и дело сваливались целые сугробы снега. И всякий раз, как это случалось, он все с большей ненавистью думал о Питере, как будто Питер был во всем виноват!
Наконец подъем стал более пологим, и перед Эдмундом раскрылась широкая долина. И тут на противоположном берегу реки, совсем рядом, рукой подать, посреди небольшой поляны между двух холмов, перед ним возник замок. Конечно же, это был замок Белой Колдуньи. Казалось, он состоит из одних башенок, украшенных высокими остроконечными шпилями. Башенки были похожи на волшебные колпаки, которые носят чародеи. Они сверкали в ярком лунном свете, их длинные тени таинственно чернели на снегу. Эдмунду стало страшно.
Но возвращаться было поздно. Он пересек замерзшую речушку и приблизился к замку. Кругом – ни движения, ни звука. Даже его собственные шаги приглушались глубоким, свежевыпавшим снегом. Эдмунд пошел вокруг замка – угол за углом, башенка за башенкой – в поисках входа. Наконец, в самой задней стене он увидел большую арку. Громадные железные ворота были распахнуты настежь.
Эдмунд подкрался к арке и заглянул во двор, и тут сердце у него ушло в пятки. Сразу же за воротами, залитый лунным светом, стоял огромный лев, припав к земле, словно для прыжка. Эдмунд ни жив ни мертв застыл в тени возле арки, не смея двинуться с места. Он стоял так долго, что, не трясись он уже от страха, стал бы трястись от холода. Сколько времени он так простоял, я не знаю, но для самого Эдмунда это тянулось целую вечность.
Однако мало-помалу ему стало казаться странным, почему лев не двигается с места, – все это время Эдмунд не спускал с него глаз, и зверь ни разу не пошевельнулся. Эдмунд, все еще держась в тени арки, осмелился подойти к нему чуть ближе. И тут он понял, что лев вовсе на него не смотрит. «Ну, а если он повернет голову?» – подумал Эдмунд. Смотрел лев совсем на другое, а именно на гномика, стоявшего к нему спиной шагах в трех-четырех. «Ага, – решил Эдмунд, – пока он прыгает на гнома, я убегу». Но лев был по-прежнему недвижим, гном тоже. Только теперь Эдмунд вспомнил слова бобра о том, что Колдунья может любое существо обратить в камень. Что, если это всего-навсего каменный лев? И только он так подумал, как заметил, что на спине и голове льва лежит снег. Конечно же, это просто статуя льва! Живой зверь обязательно отряхнулся бы от снега. Медленно-медленно Эдмунд подошел ко льву. Сердце билось у него так, что готово было выскочить из груди. Даже теперь он не отважился дотронуться до зверя Наконец быстро протянул руку… она коснулась холодного камня. Вот дурак! Испугался какой-то каменной фигуры.
Эдмунд почувствовал такое облегчение, что, несмотря на мороз, ему стало тепло. И в тот же миг пришла в голову расчудесная, как ему показалось, мысль: «А вдруг это и есть тот великий Аслан, о котором говорили бобры? Королева уже поймала его и обратила в камень. Вот чем кончились их великолепные планы! Ха, кому он теперь страшен, этот Аслан?!» Так Эдмунд стоял и радовался беде, постигшей льва, а затем позволил себе очень глупую и неуместную выходку: достал из кармана огрызок карандаша и нарисовал на каменной морде очки. «Ну, глупый старый Аслан, – сказал он, – как тебе нравится быть камнем? Больше не будешь воображать себя невесть кем». Но, несмотря на очки, морда огромного каменного зверя, глядевшего незрячими глазами на луну, была такой грозной, печальной и гордой, что Эдмунд не получил никакой радости от своей проделки. Он отвернулся от льва и пошел по двору.
Дойдя до середины, он увидел, что его окружают десятки статуй: они стояли там и тут вроде фигур на шахматной доске во время игры. Там были каменные сатиры и каменные волки, и медведи, и лисы, и рыси из камня. Там были изящные каменные изваяния, похожие на женщин, – духи деревьев. Там были огромный кентавр, и крылатая лошадь, и какое-то длинное существо вроде змеи. «Вероятно, дракон», – решил Эдмунд. Они стояли в ярком холодном свете луны совсем как живые, словно на секунду застыли на месте, и выглядели так фантастично, что, пока Эдмунд пересекал двор, сердце его то и дело замирало от страха. Прямо посредине двора возвышалась огромная статуя, похожая на человека, но высотой с дерево; лицо ее, окаймленное бородой, было искажено гневом, в правой руке – громадная дубина. Эдмунд знал, что великан этот тоже из камня, и все же ему было неприятно проходить мимо.
Теперь Эдмунд заметил тусклый свет в дальнем конце двора. Приблизившись, он увидел, что свет льется из распахнутой двери, к которой ведут несколько каменных ступеней. Эдмунд поднялся по ним. На пороге лежал большущий волк.
- Предыдущая
- 12/25
- Следующая
