Первый человек в Риме - Маккалоу Колин - Страница 66
- Предыдущая
- 66/235
- Следующая
— Бомилькар.
— Оставьте нас, — приказал царь своим палачам, но благоразумно приказал им забрать у Бомилькара кинжал.
Оставшись наедине с царем и с Набдалсой, который оставался в полубессознательном состоянии, Бомилькар вздохнул:
— Я об одном сожалею: это убьет нашу мать.
При данных обстоятельствах это было самое умное, что он мог сказать. Искренние слова Бомилькара избавили его от медленной мучительной смерти, которую уготовил ему сводный брат.
— Почему? — спросил Югурта.
Бомилькар пожал плечами:
— Когда я вырос достаточно, чтобы взвешивать свои годы, брат, я понял, как ты дурачил меня. Ты обращался со мной как с ручной обезьянкой.
— А чего ты хотел? — спросил Югурта.
— Услышать, как перед всем миром ты называешь меня братом.
Югурта с неподдельным удивлением посмотрел на него.
— И возвысить тебя выше твоего положения? Мой дорогой Бомилькар, значение имеет отец, а не мать! Наша мать — берберка из племени гетулов, она даже не дочь вождя. В ней не течет царская кровь, которую она могла бы передать своим детям. Назови я тебя братом — и все, кто услышал бы меня, посчитали бы, что я причисляю тебя к царскому роду Масиниссы. А поскольку у меня самого двое сыновей, законных наследников, это было бы, мягко говоря, неблагоразумно.
— Ты должен был назначить меня их опекуном и регентом, — сказал Бомилькар.
— И опять поставить тебя выше твоего положения? Дорогой мой Бомилькар, кровь нашей матери препятствует этому! Твой отец — незначительный человек, по сути — никто. В то время как мой отец был сыном Масиниссы. Царский титул я унаследовал от моего отца.
— Но ведь ты незаконный сын!
— Да. Тем не менее кровь есть кровь. И кровь говорит сама за себя.
Бомилькар отвернулся.
— Кончай со мной, — сказал он. — Я потерпел поражение. Не ты, а я. Причина достаточная, чтобы умереть. И все же берегись, Югурта.
— Беречься? Чего? Попыток меня убить? Других предателей?
— Римлян. Они как солнце, ветер или дождь. В конце концов они все превращают в песок.
Югурта громко крикнул палачей. Те ввалились, готовые на все, но ничего особого не увидели и остановились в ожидании приказа.
— Убейте их обоих, — велел Югурта, направляясь к двери. — Сделайте это быстро. И пришлите мне их головы.
Головы Бомилькара и Набдалсы были насажены на шесты и выставлены на стене Капсы. Ибо выставленная голова — это нечто большее, чем простое свидетельство царской кары за предательство. Отрубленная голова выставлялась в людном месте, чтобы показать людям: умер именно тот человек, который должен был умереть, без всякого обмана.
Югурта уверил себя, что не испытывает горя. Просто чувствует себя более одиноким, чем всегда. Урок необходимый: царь не должен доверять никому, даже собственному брату.
Смерть Бомилькара имела сразу два последствия. Первое: Югурта сделался совершенно неуловимым. Он никогда не оставался на одном месте больше двух дней, никогда не сообщал охране, куда поедет дальше, никогда заранее не извещал армию о своих планах. Властью теперь обладал только он один, и никто больше.
Второе последствие касалось его тестя, короля Мавретании Бокха, который не помогал Риму против мужа своей дочери, но и Югурту не поддерживал против Рима. Югурта немедленно послал разведчиков к Бокху и надавил на него, чтобы тот заключил союз с Нумидией. Вместе им предстояло очистить от римлян всю Африку.
К концу лета позиции Квинта Цецилия Метелла в Риме были полностью подорваны. Никто не сказал доброго слова ни о нем самом, ни о его стратегии. А письма продолжали поступать, постоянно, безжалостно — и очень эффективно.
После взятия Фалы и сдачи Цирты клике Цецилиев Метеллов удалось заручиться некоторой поддержкой среди всадников. Но затем пришли новые известия из Африки, из которых стало ясно: ни Фала, ни Цирта не гарантируют окончания войны. После этого поступили сообщения о бесконечных, бессмысленных стычках, о продвижении римлян глубже, на запад Нумидии — с нулевым результатом; о напрасно потраченных фондах; о шести легионах, на содержание которых казна тратит огромные суммы, и конца этому не видно. По милости Метелла война с Югуртой продолжится еще год, никак не меньше.
Выборы консулов были назначены на середину октября, и имя Мария — теперь на устах у всех — звучало уже как имя важнейшего кандидата. Но время шло, а Марий в Риме не появлялся. Метелл упрямо противился этому.
— Я настаиваю на моем уходе, — сказал Марий Метеллу, раз в пятидесятый, наверное.
— Ну и настаивай, — ответил Метелл. — Все равно ты не уйдешь.
— На будущий год я буду консулом, — сказал Марий.
— Выскочка — и вдруг консул? Невозможно!
— Ты боишься, что выборщики проголосуют за меня, да? — спросил Марий самодовольно. — Ты не отпускаешь меня, потому что знаешь наверняка — меня выберут.
— Я не могу поверить, что чистокровный римлянин проголосует за тебя, Гай Марий. Однако ты очень богат, а это значит, что ты можешь купить голоса. Если тебя когда-нибудь и выберут консулом — а в будущем году этого не случится! — будь уверен, я с радостью докажу в суде, что ты купил выборы!
— Мне не нужно никого подкупать, Квинт Цецилий. Я никогда не подкупал должностных лиц. Поэтому — давай, попытайся, — сказал Марий, как бы насмехаясь над Метеллом.
Метелл избрал другую тактику.
— Я не отпускаю тебя. Примирись с этим. Как истинный римлянин, я бы предал свой класс, если бы отпустил тебя. Консульство, Гай Марий, — должность, недосягаемая для человека италийских корней. Консульские курульные кресла должны принадлежать людям по праву рождения, по заслугам их предков и их собственным. Лучше пусть я буду покрыт позором или умру, чем увижу италийца из самнитских пограничных земель — полуграмотного деревенщину, который и претором-то никогда не должен быть! — сидящим в консульском кресле! Делай, что хочешь! Мне все равно. Лучше опала или смерть. Я не позволю тебе уехать в Рим.
— Если необходимо, Квинт Цецилий, ты заполучишь и то, и другое, — обещал Марий и вышел из комнаты.
Публий Рутилий Руф пытался образумить обоих:
— Оставьте политику! Мы трое здесь, в Африке, чтобы разбить Югурту, а выходит так, что никого из вас это не интересует. Вас больше заботит, кто сумеет настоять на своем и одержит верх. Я сыт по горло этой ситуацией!
— Ты обвиняешь меня в пренебрежении долгом, Публий Рутилий? — спросил Марий, опасно спокойный.
— Нет, конечно нет! Я обвиняю тебя в том, что ты не используешь в этой кампании искру своего гения. А ты обладаешь ею! В тактике, в логистике я разбираюсь не хуже тебя, но когда дело касается стратегии, долгосрочного взгляда на войну, равных тебе нет. Однако посвятил ли ты хоть какое-то время стратегии, нацеленной на победу в этой войне? Нет!
— И где же в этой хвалебной песне в адрес Гая Мария место для меня? — осведомился Метелл сквозь зубы. — И где мое место в этом панегирике в адрес Публия Рутилия Руфа? Или я уже не имею никакого значения?
— Ты имеешь значение, несчастный зазнайка, потому что назначен командующим в этой войне! — резко ответил Рутилий Руф. — И если ты думаешь, что лучше разбираешься в тактике, чем я, или в стратегии, чем Гай Марий, то так и скажи, не стесняйся! Да у тебя духу не хватит! Но уж если ты хочешь, чтобы тебя похвалили, я готов. Ты не такой продажный, как Спурий Постумий Альбин, не такой бездарный тупица, как Марк Юний Силан. Твой главный недостаток — ты не так хорош, как сам о себе думаешь. Когда ты продемонстрировал наличие у тебя ума, попросив Гая Мария и меня стать твоими старшими легатами, я было подумал, что годы пошли тебе на пользу. Но я ошибся. Ты не воспользовался нашими способностями, напрасно растратил деньги государства. Мы не побеждаем в этой войне, мы находимся в очень дорогостоящем тупике. Так воспользуйся же моим советом, Квинт Цецилий! Пусть Гай Марий едет в Рим, пусть Гай Марий выставит свою кандидатуру в консулы — и позволь мне организовать наши ресурсы и разработать нашу тактику на ближайшее время. Что касается тебя — употреби свою энергию на то, чтобы подорвать влияние Югурты. Ради всех богов, я не хочу отнимать у тебя ни грана твоей славы! Просто признай мою правоту — и пусть твое признание не выходит за пределы этих стен.
- Предыдущая
- 66/235
- Следующая
