В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина - Март Михаил - Страница 49

• Предыдущая
• 49/75
• Следующая

— Сам придумал? Глуп еще. Кто научил?

— У тебя свои профессора, у меня свои. С политикой партии мы согласны, работаем по тем же принципам. Разница в методе.

— Учти, Петруха, если тебя поймают, помощи от меня не жди, ты мне не брат.

— Ясное дело. Ты же Иван Модестович Червонный, а я Петр Фомич Кострулев. Какая связь?

— Живем под одной крышей.

— Пользуйся случаем, сытым ходить будешь, пока меня не поймали.

Аргумент весомый для голодного студента, пришлось смириться.

Учеба закончилась, Ивана взяли на работу в Наркомат иностранных дел, а Петруха все еще воровал и не попадался. Младший братишка взрослел и матерел, стал опытным, ловким, хитрым и осторожным. Время шло, ничего не менялось. Однажды Петр принес домой кожаный мешочек и высыпал на стол золотые изделия. Колечки с камешками, сережки, кулончики.

— Красиво, Ванюша?

— Здесь же целое состояние!

— Вот только продать его нельзя. Все эти побрякушки зарегистрированы. Каталожные.

— Что это значит?

— А то, что их сделали на заказ. Заказчик — государство. Клеймо стоит со звездочкой. Делают эти чудеса старые ювелиры из бывших. Для них существуют спецтюрьмы, за пайку работают, а государство продает чудо-безделушки за валюту и зерно.

— Откуда знаешь?

— Знаю. Раньше они изготовляли из старого золота подделки под царские цацки. Не отличишь. Их смешивали с музейными экспонатами и меняли на заграничные харчи. Только великокняжеское добро уже на исходе, приходится подмешивать фальшак. А нынче решили престиж СССР поднимать, мол, мы и сегодня умеем делать не хуже. Частников со старыми сусеками единицы остались. Дворян и купцов расстреляли, кого на рудники загнали, церкви опустошили, музейные экспонаты переписаны и занесены в реестры. Тяжело стало работать. За княжеские побрякушки больше трех лет не дадут, а за хищение социалистической собственности можно и десять схлопотать. Вот и думай, что делать с этим добром.

— Покупателя найти можно.

— Свяжешься с барыгой, дня на свободе не проживешь. Если он и рискнет взять товар с государственным клеймом, то заплатит гроши. Возьмут его — сдаст с потрохами на первом же допросе. Все они шкурники.

— Барыг я не знаю. Но двух скупщиков хорошо помню. Мать меня посылала к ним с царскими червонцами. Сама ходить боялась, следили за ней, после того как твоего отца взяли. Кубышку его так и не нашли, немало еще купеческого золотишка в земле хранится. На пацана чекисты внимания не обращали, вот я и бегал к скупщикам, монет по десять носил, больше мне мать не доверяла. Попадусь — скажу, нашел. Что с меня взять. А золотишко то не барыги скупали, а люди солидные. Они с Фомой в его коммерческом ресторане познакомились. Мать их тоже знала и связь с ними поддерживала.

— Где их искать? Поди, скелетов не осталось.

— Живут и здравствуют. За кордон ездят, как к себе домой. Статус дипломатической неприкосновенности имеют.

— В твоем наркомате работают?

— То-то и оно. Поначалу я думал, они меня узнают и пришибут где-нибудь в темном переулке, но нет, к себе приблизили. Значит, хотят использовать. Как? Не знаю. Думаю, они меня сделают курьером, как когда-то мать сделала. Им нужны проверенные люди.

— Хочешь попробовать?

— А почему нет? Другое дело — деньги. Много они не дадуг, им свой навар нужен.

— За кордоном золото стоит дороже в несколько раз, Ваня. Если они связаны с ювелирами или торговцами, то навара им хватит. Пятьдесят процентов от каталожной цены, на меньшее не соглашайся. Мне сорок, тебе десять процентов как курьеру.

— Что так мало?

— А кто из нас рискует свободой? Мать тебе вовсе ничего не давала.

— Зато тебя не забывала. Ты же младший, болезненный, одевать потеплее надо, кормить лучше, подарки дарить. Все только тебе. Мне надо в люди выходить — учиться, вагоны по ночам разгружать, а ты уже «людь». Только потому, что родился. И сейчас живешь — в ус не дуешь.

— Но и ты вагоны не разгружаешь. Ладно, Ваня. Пятнадцать процентов тебе. Немалые деньги, между прочим.

— Ладно. Попробую.

И Иван попробовал. Получилось.

Деньги потекли рекой. С годами мастерство вора приобрело ореол легенды. Знаменитого московского шнифера знал весь уголовный мир. В НКВД и угро о нем тоже слыхали, вот только взять не могли. Иван Червонный рос по служебной лестнице и стал важной персоной. Какую роль в его карьере играло золото, неизвестно, тут можно только строить догадки. Он стал выезжать за границ)'. Надо было жениться. На ком? Иван не умел ухаживать за женщинами, предпочитая серьезным отношениям случай.ные связи. А тут Петя нашел себе невесту да еще из хорошей семьи — дочку второго секретаря Тульского обкома. Студентка, красавица. Петьке всегда везло. И была у Петькиной невесты старшая сестренка, не такая красивая, старая дева двадцати шести лет. Партком наркомата одобрил ее кандидатуру, и Иван, недолго думая, женился, получил квартиру от наркомата на Плющихе. Живи и радуйся. Но по сути для Ивана ничего не изменилось, он продолжал гулять с девками. А Петя угомонился. Любовь, ничего не попишешь. Маша не сразу поняла, каким образом ее муж зарабатывает большие деньги, а когда поняла, смирилась. А что, опять же — любовь…

Сестры виделись часто, братья редко. Их связывало общее дело и ничего больше. Ирина держалась за своего высокопоставленного мужа и закрывала глаза на его похождения. Маша обвиняла Петра в том, что он загубил ее молодость, и он решил завязать, чего ради любимой не сделаешь. Однако не тут-то было. Машенька привыкла к сладкой жизни и жить, как все, не собиралась. «Ты обязан меня содержать — кормить, поить, одевать, но ты грязный вор и ничтожество!» Такова была ее позиция. Она закатывала «грязному вору» сцены ревности и скандалы, а сама могла себе позволить что угодно. Но Петя жене доверял и сцен ей не устраивал. Семейные отношения все равно разлезлись бы по швам, но тут произошло несчастье: Маша погибла, а Петя угодил за решетку.

В процессе следствия выяснилось, что Мария Кострулева подала документы на развод, Петр об этом не знал, но этот факт лег в основу обвинения. Он не хотел развода, к тому же очень любил свою дочь Лёльку, которой на время ареста исполнилось три годика.

Петр Кострулев получил десять лет. Через семь вышел по амнистии.

На перроне вокзала они обнялись с братом, но особого тепла никто из них не ощутил.

— Ты похудел, — разглядывая Петра, сказал Иван.

— Санаторий не из лучших попался.

— Я отвезу тебя на дачу, пока там поживешь. Ирина настроена очень агрессивно, зачем тебе это надо.

— Значит, она верит в то, что я убил Маруську?

— Ее не переубедишь.

— Где дочь?

— Не волнуйся, Лёлька в Крыму, в пионерском лагере «Артек». В наше время о таком и мечтать не могли.

— Взрослая уже. Меня не узнает.

— А ты ее узнаешь?

— Вылитая Маруська.

Они пошли по платформе к выходу.

— У меня машина, Петр. Казенная. При шофере лучше не разговаривать.

— Стукачи не перевелись?

— Боюсь, их еще больше стало.

— В зону до сих пор троцкистов сажают. И смех, и грех. Троцкого уже на свете нет, а их все гонят.

— Политикой заинтересовался?

— Ты знаешь, кто меня интересует. Тот, вместо кого я семь лет в зоне чалился. Что скажешь, Иван?

— А что ты хочешь услышать?

— Саквояжик с добычей где? О тайнике только ты знал.

— Значит, не только я. Маша должна была утром его принести. Я ждал ее, покупатель ждал, деньги приготовил, все на мази, а ее нет и нет. Мне только к вечеру Ирина рассказала о случившемся, ее в морг возили на опознание. Она же и об аресте твоем сообщила.

— Красиво травишь. А ты знаешь, сколько стоит саквояж? Миллион триста с небольшим. Наш процент составлял семьсот тысяч. Я хотел завязать.

— Сейчас уже другие деньги. Если есть кубышка, давай пока не поздно. Вот-вот реформа грянет, у меня сведения верные. Менять будут десять к одному и за каждую копейку отчет потребуют. Пропадут все твои многолетние сбережения, ты же десятой части не тратил.

• Предыдущая
• 49/75
• Следующая