Доллары для герцога - Картленд Барбара - Страница 24

• Предыдущая
• 24/29
• Следующая

И тогда через несколько лет он станет учить своего сына стрелять и ездить на лошади, а дочери будут расти такими же красивыми, как их мать.

Раньше он об этом не думал, но теперь твердо знал, что странная, хрупкая и какая-то неземная красота Магнолии, безусловно, добавит привлекательности женщинам рода Вернов.

Но это случится, только если она станет ему женой не на бумаге, а по-настоящему.

Чувства захлестывали его подобно неистовому потоку.

Черт побери, он хочет ее! Он хочет прижать ее к себе, хочет почувствовать, как она трепещет уже не от страха, а от желания. Хочет вынуть заколки из ее волос, чтобы они рассыпались по ее белым плечам.

Он хочет целовать ее мягкие невинные нетронутые губы, хочет почувствовать их своими губами.

Герцог отодвинул бокал: при таком наплыве чувств в алкоголе не было нужды.

И когда он уже собрался идти на палубу, чтобы найти Магнолию, за дверью послышались ее шаги.

Она шла к себе в каюту, и герцог понял, что сегодня он больше ее не увидит.

На протяжении всего следующего дня герцог чувствовал, что между ним и его женой вновь выросла невидимая стена, исчезнувшая было, когда они покинули Виллафранс.

Он заставлял себя весело и непринужденно болтать о разных вещах и усиленно делал вид, будто вчера за ужином ничего особенного не произошло.

К концу дня ему показалось, что в глазах Магнолии вновь засветилось доверие и страх опять покинул ее.

Но полной уверенности в этом у него не было.

Теперь, разобравшись в своих чувствах к Магнолии, герцог думал, что с каждым поворотом головы, с каждым движением рук, с каждой вспышкой солнечного света в ее волосах она кажется ему все прекраснее и прекраснее.

Чувство это росло и крепло в нем с каждым днем, а яхта тем временем достигла берегов Италии и вошла в Ионическое море.

Именно тогда, когда солнце палило так сильно, что после полудня невозможно было делать ничего, кроме как отдыхать под тентом, натянутым над палубой, герцог окончательно убедился, что безумно влюблен в собственную жену.

Такого он не ожидал. Теперь каждый день начинался для него с радостного предчувствия, что он снова увидит Магнолию.

А ночами герцог беспокойно ворочался на кровати, ибо он был тут, а Магнолия — за тонкой переборкой, в соседней каюте.

Любовь заставила его относиться к своей жене совершенно иначе, чем к любой другой женщине. Именно любовь заставляла губы болеть, а кровь пульсировать в висках от неудержимого желания поцеловать ее. Он был не в состоянии думать ни о чем, кроме нее. Он хотел только быть рядом с ней, касаться ее, слышать ее музыкальный смех и мягкий, словно дыхание, голос.

Магнолия говорила на чистейшем, почти классическом английском, и ее словарный запас, по мнению герцога, был гораздо богаче, чем у любой другой женщины.

Он обожал ее шутки и то, как она иногда поддразнивала его, тут же бросая на него настороженный взгляд, чтобы убедиться, что он правильно ее понял и не обижается.

— Я люблю ее! Черт побери, я люблю ее! — обращался он к звездам, страдая от одиночества и желая, чтобы Магнолия была с ним сейчас и тоже наслаждалась бы их красотой.

Со дня их свадьбы прошло уже три недели. Миновав Мессину, яхта полным ходом направлялась к берегам Греции.

— И какой остров мы посетим первым? — спросила Магнолия, когда они вышли из Мессины, куда заходили по настоянию капитана, чтобы произвести мелкий ремонт яхты.

Магнолии очень понравилась Сицилия, но герцог знал, что больше всего ей хочется ступить на землю древних богов и героев.

Они припомнили всю греческую мифологию и щеголяли друг перед другом цитатами из Байрона до тех пор, пока герцог не признал, что знания Магнолии в области литературы гораздо глубже, чем его собственные.

— Я полагаю, — ответил он ей, — что начать следует с Корфу.

— С Керкиры, — поправила его Магнолия.

— Уж не предлагаете ли вы, — поинтересовался он, — окончательно перейти на греческий язык? Только я в таком случае окажусь в крайне невыгодном положении.

— Вы изучали его?

— С тех пор прошло много времени.

— Тогда вам придется освежить свои знания, — решительно заявила Магнолия. — Я хочу знать, что будут говорить нам греки. Одна из моих гувернанток научила меня кое-каким фразам из современного греческого языка.

В это время к ним подошел стюард и сообщил герцогу, что с ним хочет переговорить капитан.

— В чем дело? — поинтересовался герцог, поднявшись на капитанский мостик.

— Если вы не возражаете, ваша светлость, — попросил капитан, — мне бы хотелось встать на якорь у материка, прежде чем продолжать дальнейшее плавание.

— А что случилось?

— Такелаж, купленный в Мессине, не слишком хорошо установлен. Работы всего на пару часов, и мне не хотелось бы продолжать плавание, пока на судне есть какие-то недоделки.

— Разумеется, я вполне с вами согласен, — ответил герцог.

— Я предложил бы вашей светлости бросить якорь в одной из маленьких бухт, которых много по всему побережью. Если матросы начнут работу на рассвете, то к полудню мы уже сможем продолжить путь.

— Делайте, как считаете нужным, — согласился герцог.

Когда он вернулся и рассказал обо всем Магнолии, та восторженно воскликнула:

— Значит, мы сможем высадиться на берег Албании, и это будет еще одна страна, в которой я Побывала!

— А вы их считаете?

— Ну конечно! Я должна сравняться с вами. Я насчитала пятнадцать стран, в которых вы побывали, а я была всего в четырех, ну, может, в пяти.

— Вы, несомненно, должны внести Албанию в ваш список, — ответил герцог, — хотя это и не такая уж интересная страна. Правда, здесь великолепные горы и прекраснейшие цветы, которые цветут как раз в это время года.

— Вы не должны создавать у меня предвзятого мнения! — упрекнула его Магнолия, и они оба рассмеялись.

На следующее утро яхта бросила якорь, и герцог, услышав, что Магнолия уже встала, подумал, что неплохо было бы к ней присоединиться.

Он нашел ее на палубе и, узнав, что ей не терпится сойти на берег, распорядился, чтобы завтрак был подан как можно скорее.

День только-только начинался, и воздух был прохладен и свеж, когда Магнолия спрыгнула с носа шлюпки на прибрежный песок.

— Албания! — с триумфом провозгласила она. — Теперь эта страна в моем списке!

— Ну, слава Богу! — заметил герцог. — Значит, теперь нет необходимости идти в глубь страны!

— Нет, но я хочу взобраться вон на тот холм. Герцог повернулся к гребцам, которые ждали его распоряжений.

— Возвращайтесь за нами через полтора часа, — приказал он.

— Будет сделано, ваша светлость!

Он повернулся и поспешил за женой, которая уже взбиралась по тропинке, ведущей из бухты.

Извилистая каменистая дорожка вела на береговые утесы, откуда открывался великолепный вид на холмистую равнину; на севере вздымались отвесные склоны горных вершин.

У подножия гор зеленели леса, а черные голые пики отчетливо выделялись на фоне голубого неба.

Зрелище было поистине прекрасным, а увидев бесчисленные цветы, горящие в густой траве, Магнолия даже вскрикнула от восторга.

Они пошли по тропинке, ведущей на север, и вскоре оказались в лесу.

Герцог надеялся, что Магнолии посчастливится увидеть серну или горного козла, но им попадались только зайцы и небольшие олени; впрочем, Магнолия была рада и тому, что увидела.

Внезапно она остановилась и с досадой сказала:

— Какая глупость с моей стороны! Я только сейчас подумала, что надо было взять с собой фотокамеру.

— Я тоже об этом забыл, — сказал герцог, — а на яхте их нет. Но я надеюсь, мы купим в ближайшем порту какой-нибудь аппарат попроще и сделаем на память о нашем медовом месяце восхитительные снимки.

— Мне так хотелось показать папе все места, где я побывала, — вздохнула Магнолия. — И я должна была в первую очередь об этом подумать!

— Мы купим камеру сразу же, как приплывем в Афины, — утешил ее герцог.

• Предыдущая
• 24/29
• Следующая