Шах королеве. Пастушка королевского двора - Маурин Евгений Иванович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/77
• Следующая

Однако воспоминанье о только что виденном сне заставило вспомнить также и продолжение последнего. Отчетливо встала перед глазами Людовика рука Армана де Гиша, хищно тянувшаяся за скромным цветочком. Да, этот присяжный сердцеед не пощадит, не остановится перед наивной чистотой, не даст связать свою чувственность сентиментальными размышлениями.

И опять, как во сне, Людовик подумал:

«Да, она растет при дороге и всякий прохожий может сорвать цвет ее чистоты! Разве мало приезжало ко двору вот таких же чистых, наивных, бесконечно трогательных в своем целомудренном неведении? А что делала с ними жизнь? Да и где такому ребенку как Луиза, выдержать натиск опытного, наглого, не разбирающегося в средствах достижения щеголя! Но, если это так, почему же я должен открыть, уступить дорогу Гишу и присным его? Разве я так уже богат сердцем, разве вокруг меня так много женщин, готовых подарить свое сердце не ради денег и славы, а только из глубокой ответной симпатии ко мне самому?».

Уступить Луизу де Лавальер Гишу или кому-либо другому? От одной этой мысли вся кровь отлила у Людовика от сердца, и он вскочил бледный и задыхающийся. Нет, этого он не мог допустить, этого он просто не пережил бы – это он чувствовал ясно и неуклонно!

Но все же как же так, без размышлений, без оглядки, сорвать такой нежный, чистый, прекрасный в своей хрупкости цветок?

Людовик чувствовал, что его голова слишком переполнена разнородными мыслями, что его мозг слишком напряжен и что, лежа в поспели, он все равно ничего не решит. Короля мощно потянуло в парк, к свежести листвы и цветов, еще осыпанных брызгами росы в этот ранний час. Крикнув Лапорта и приказав ему подать одеваться, Людовик поспешно занялся своим утренним туалетом.

В парке было дивно хорошо в это чудное весеннее утро, и Людовик невольно пожалел, что редко пользуется ранними часами прохлады и тишины. В замке все еще спали, утомленные празднествами истекшей ночи, и удивительно хорошо было чувствовать себя вне явно услужливых и восторженных, но втайне пытливых и хищных взглядов придворных.

Однако что это? Там, в дальней аллее, на скамейке белело чье-то платье!

У Людовика быстро-быстро забилось сердце. Вдруг это – Луиза? Стараясь делать как можно меньше шума, король стал осторожно подвигаться к скамье.

Шагах в двадцати Людовик с разочарованьем увидел, что ошибся: на скамейке, в позе глубокой, скорбной задумчивости, сидела д'Артиньи. В первый момент король хотел повернуть обратно, но тут же ему вспомнилось, с каким отчаяньем говорила вечером своим подругам девушка о знаках внимания короля. Людовику захотелось успокоить д'Артиньи, и он с лукавой усмешкой на устах стал с прежней осторожностью приближаться к скамейке.

– Мадемуазель! – тихо произнес он, незаметно подобравшись к самой скамье.

Девушка вздрогнула, вскочила с величайшим смущением увидела короля и так растерялась, что даже забыла отвесить установленный церемонный реверанс.

– Бога ради успокойтесь, мадемуазель! – весело продолжал Людовик. – В эту минуту я менее всего хотел бы уподобиться в ваших прекрасных глазках страшному чудовищу, неожиданно набрасывающемуся из лесной чащи на беззаботного путника. О, я окликнул вас для того, чтобы утешить и ободрить, а уж никак не тревожить еще более! Ведь причина вашей тревоги стала мне хорошо известна со вчерашнего вечера! Дело идет о… тягостных знаках внимания и ревнивом женихе, не так ли?

– Ваше величество, это были вы! – в ужасе воскликнула девушка, в отчаянье закрывая лицо руками. – Боже мой! Мои неосторожные слова… Бога ради… Я не подумала…

– Да успокойтесь же, успокойтесь! – с настойчивой лаской повторил Людовик. – Вам не в чем извиняться, это уже скорее надлежит сделать мне! Пожалуйста, сядьте и выслушайте меня, вы увидите, что вам решительно нечего бояться! Да сядьте же, – настойчиво повторил он, присаживаясь на скамью и видя, что растерявшаяся девушка не трогается с места.

Д'Артиньи после долгих колебаний наконец заняла кончик скамьи.

– Я должен предупредить вас, что этот разговор необходимо сохранить в полной, строжайшей тайне! – начал Людовик. – Конечно, своему жениху вы можете передать суть этого разговора, но и то с известными ограничениями, которые подскажет вам чувство такта, и под строжайшим секретом. Затем я должен повиниться перед вами. Конечно, я понимаю, что с вами была разыграна не очень-то деликатная комедия. Но что поделаешь иной раз? Мне и одной известной вам особе надо было отвлечь ревнивые подозрения в сторону. Вот причина моего внимания к вам! Но, даю вам свое королевское слово, я ни на минуту не думал, что это причинит вам столько беспокойства и неприятностей. Надеюсь, вы не очень сердитесь на меня за это?

– Ваше величество… помилуйте… – пролепетала, д'Артиньи – Разве я смею судить вас?

– Ну, так докажите, что вы действительно не сердитесь! – весело продолжал король. – Дело в том, что я слышал вчера не только ваши сетования, но и еще одно признание, которое произвело на меня глубокое, неотразимое впечатление. Насколько я заметил, вы дружны с мадемуазель де Лавальер. Ну, так скажите мне, скажите хотя бы ради того, кого вы любите и кем любимы взаимно: могу ли я положиться на эти слова, как на выражение действительного чувства, проснувшегося в юной груди, или это было лишь случайным настроением?

– Ваше величество, – ответила д'Артиньи, – до сих пор Луиза никогда никому из нас не высказывала своих чувств. Правда, мы уже не раз поддразнивали ее, что она смотрит на ваше величество влюбленными взором каждый раз, когда за ней никто не следит. Однако мы сами не придавали этому серьезного значения. Но то, что она оказала вчера… Нет, ваше величество, это не могло быть случайным настроением! Луиза слишком стыдлива, скромна и нежна, чувство, овладевшее ею, должно было действительно переполнить ее сердце, чтобы излиться в таком откровенном признанье.

– О, благодарю вас, благодарю за эти чудные слова надежды – восторженно воскликнул король, вскакивая со скамейки. – Поверьте, мадемуазель, я не останусь в долгу перед вами! За все – и за причиненное вам беспокойство, и за эту радостную весть – я сумею отблагодарить вас. Теперь вы можете не беспокоиться больше о ревности жениха. Я сумею лично успокоить его относительно этого, и ваша свадьба состоится в ближайшем будущем. Я сам поведу вас к венцу. Еще, еще раз благодарю!

Людовик поспешно удалился взволнованным шагом. В своем радостном возбуждении он не обратил внимания на то, что д'Артиньи, по-видимому, вовсе не казалась обрадованной сообщенной ей вестью. Нет, бледная, с бессильно опущенными руками, с поникшей толовой, она так и осталась стоять на месте, словно пришибленная страшной вестью, а ее губы в то же время еле слышно шептали:

– В скором времени… в скором времени состоится моя свадьба. Боже, научи и поддержи меня! Что же я скажу ему после венца? У меня была надежда, что можно будет свалить вину за старый грех на короля.

Я объяснила бы это просто королевской шалостью, капризом, которому не противятся. К такой ошибке Анри не стал бы ревновать меня, простил бы мне то, что считал бы вынужденным грехом. А теперь сам король успокоит его. Что же я скажу Анри? Я не переживу этого, не переживу!

Король уже давно скрылся из вида, а д'Артиньи все стояла на прежнем месте, и ее губы что-то беззвучно шептали.

Вдруг она испуганно вскрикнула и отшатнулась: чья-то нежная рука шаловливо легла на ее плечо.

– Господь с тобою, Полина! – послышался веселый голосок Мари де Руазель. – Как можно так пугаться? Но ты вообще на себя непохожа, на тебе лица нет! Что случилось?

После этого Мари нежно обвила Полину за талию, притянула к себе и ласково усадила с собой на скамейку.

«Руазель – парижанка, – пронеслось в голове д'Артиньи. – Она многое испытала, все знает, сумеет найти выход! Не сказать ли ей? Все равно я не могу таить свою беду в душе! Я должна буду искать где-нибудь совета и помощи».

• Предыдущая
• 26/77
• Следующая