Шах королеве. Пастушка королевского двора - Маурин Евгений Иванович - Страница 71

• Предыдущая
• 71/77
• Следующая

Беатриса, искоса наблюдавшая, видела, как волновался юноша. Вдруг он положил пергамент обратно на место, размеренным шагом вышел на середину комнаты, опустился на одно колено и торжественным голосом произнес:

– Высокочтимая и уважаемая девица де Конта, виконтесса де Перигор де ла Грэ дю Бонтаржи! Прошу и умоляю вас разрешить мне смиренно просить вашей руки, дабы вы могли осчастливить меня честью разделить мое имя, состояние и жизнь!

У Беатрисы предательски задрожали губы, когда, встав и приняв подобающую случаю позу, она не менее торжественным тоном начала:

– Высокородный и достопочтенный господин мой, Ренэ Бретвиль, маркиз де Тарб, герцог д'Арк! Осчастливленная вашим лестным искательством, я… – но тут деланная напыщенность изменила девушке; она, к величайшему изумленно Ренэ, громко, звонко, весело расхохоталась и, в один прыжок очутившись около юноши, обвила его шею своими руками и, словно задыхаясь от счастья, произнесла: – Ренэ мой! Мой Ренэ!

Больше она не могла проговорить ни слова. Вся дрожа от затаенной, долго сдерживаемой страсти, она прижалась к Ренэ и приникла девственно нетронутыми устами к его лицу.

Ренэ даже руками развел от изумления и негодования! Как это возможно, чтобы какой-нибудь из герцогов д'Арк целовался со своей невестой в самый момент торжественного сватовства? Но что скажет ряд благородных предков, взирающих на них в этот момент с райских высот? (Иначе, как в раю, ни один из герцогов д'Арк по своему высокому положению не мог, конечно, быть.) Не перевернутся ли их кости в массивных каменных гробницах?

Но жизнь победила смерть! Трепещущее, полное жизни и огня тело Беатрисы, плотно прижавшееся к Ренэ, заставило его забыть о пожелтевших прадедовских скелетах. И, страстно прижав к себе любимую девушку вновь сомкнувшимися руками, Ренэ принялся осыпать поцелуями ее шею, глаза, щеки и губы.

Тут случилось что-то донельзя странное, необыкновенное, выходящее за грани умопостижимого! Безвольно и бессильно поникнув в мощных объятиях юноши, Беатриса вдруг заплакала!

Ренэ смущенно и осторожно подвел девушку к креслу и бережно усадил плачущую. Он знал ее смеющуюся, знал иронизирующую, подсмеивающуюся, поддразнивающую, знал разгневанную, мечущую громы и молнии, но… плачущую! Нет, никогда не мог представить себе юный герцог д'Арк, чтобы эта веселая, насмешливая девушка была способна плакать, да еще от страсти и счастья!

Ровно и тихо потекли для Луизы де Лавальер дни после возвращения короля с пиршества у герцога Орлеанского.

Предыдущая неделя была беспокойна и тревожна. Король наведывался к своей подруге лишь урывками и в краткие минуты свидания, как мы уже знаем, бывал так буен и настойчив, что Луизе казалось – вот-вот Людовик нарушит все свои клятвы и насилием сломит ее стыдливое сопротивление.

Но с новой недели все пошло по-новому. Король проводил у Луизы целые дни, был ласков, нежен и очень тих. Он с большим удовольствием слушал ее чтение пасторальных стихотворений и охотно поддерживал разговор на любимые ею темы – о превосходстве дружбы над любовью, добродетели над пороком, умеренности над роскошью и сельской жизни над жизнью в городе. Правда, по временам Луизе казалось, что король исподтишка посмеивается над нею, потому что порой в его глазах вспыхивали какие-то подозрительные огоньки. Но особенно этим вопросом она не задавалась. Ах, она была так счастлива, что в сердце ее обожаемого короля улеглись все бури и воцарилось благодетельное спокойствие!

Только однажды это спокойствие было нарушено бурной вспышкой Людовика. Но как быстро и легко улеглась эта вспышка!

Случилось это так. В среду, после того как все Фонтенебло облетела сенсационная весть о стычке, происшедшей у короля с графиней де Суассон, и о ссылке графини на безвыездное житье в ее имениях под надзором. Как следствие этой стычки, Луиза была ошеломлена новым сенсационным происшествием: лакей неожиданно доложил ей, что его высочество, герцог Филипп Орлеанский и его сиятельство граф Арман де Гиш желают иметь честь приветствовать высокочтимую госпожу де Лавальер.

Только опыт, уже приобретенный временем пребывания при дворе, и воспитание помогли Луизе кое-как побороть свое испуганное изумление и растерянность. Она немедленно поспешила навстречу герцогу и его спутнику и в очень изящных выражениях высказала свою радость от оказанной ей чести.

Но Филипп и Гиш никак не хотели согласиться, что их посещение делает честь Луизе. По их словам, наоборот, – величайшая честь для них обоих, что прекраснейшая женщина Франции, истинная звезда Фонтенебло, удостоила принять их обоих!

Вообще весь визит прошел в какой-то дуэли, где вместо шпаг скрещивались улыбки и утонченные комплименты. И – странное дело! – хотя ни та ни другая сторона ни на минуту не собирались принять за чистую монету все эти любезности, обе они расстались не только примиренными, но и в значительной степени обвороженными друг другом. По крайней мере, Филипп, выходя от Луизы, сказал Гишу, что Лавальер гораздо лучше, чем можно было думать, что она бесспорно очень умна и красива, а Гиш заверил герцога, что теперь он от души рад провалу всех их планов погибели королевской подруги. А Луиза вскользь заметила Полине д'Артиньи, что герцог Филипп, хотя и недалек, но по-видимому очень добродушный человек, да и Гиш лучше, чем она думала.

Пред уходом Филипп, попеняв Луизе, что ее вовсе не видать на интимных вечерах у герцогской четы, взял с нее слово, что она непременно будет у них сегодня, когда опять соберется кое-кто запросто. Луиза не знала, на что решиться, но король, пришедший вскоре после ухода визитеров и ничего не знавший о намерении Филиппа явиться с поклоном к Лавальер, был очень тронут покаянием брата и горячо поддержал его просьбу.

Вот на вечере и произошла вспышка, о которой мы упоминали выше. Для короля Генриетта и Филипп устроили особый карточный стол, и Людовик со страстью сел испытывать благоволение богини Фортуны. Необходимо прибавить, что король признавал лишь такую высокую игру, что сам герцог Орлеанский не всегда решался быть его партнером, так как при недостатке счастья тут можно было очень крупно пострадать. Поэтому для королевской игры в партнеры приходилось избирать самых крупных крезов придворной аристократии.

В этот вечер королю не везло, и это начало раздражать его. О деньгах он не жалел – вся казна Франции была к его услугам, но его сердило, что, несмотря на все его игрецкие выверты и кунстштюки, все обращалось против него. Самый разумный ход волей случая обращался ему во вред, самая грубая ошибка партнера превращалась для того Фортуной в способ сорвать крупный куш!

Мало-помалу на других столах бросили игру, и вокруг королевского стола собралась довольно большая толпа зрителей. Людовик волновался все больше и больше, с его уст срывались все более резкие замечания, и Филиппу, которому в этот вечер особенно везло, доставалось каждую секунду. Но герцог не обижался – он был счастлив: ведь в этот вечер он блестяще поправил свои дела!

Луиза никогда не любила карточной игры, и интерес, проявленный всем обществом к несчастью Людовика, не коснулся ее. Поэтому, походив по комнатам, она присела за соседним столом, покинутым игроками, и призадумалась.

Это заметил Гиш, который ради поправления своего кредита при короле считал теперь своей непременной обязанностью оказывать Луизе всякие знаки внимания. Он сейчас же подсел к девушке и стал развлекать ее веселым разговором.

Это заметил Людовик. Не раз он отвлекался от игры, чтобы злым взглядом скользнуть по разговаривающей парочке. Наконец он не выдержал. Схватив первую попавшуюся карту – ею оказалась двойка бубен, – он написал на ней что-то свинцовым карандашом и резким движением бросил карту на стол перед Луизой.

Лавальер взяла карту и прочла:

• Предыдущая
• 71/77
• Следующая