Карма любви - Картленд Барбара - Страница 39

• Предыдущая
• 39/40
• Следующая

— Я согласна… на все! — пылко воскликнула Орисса. — Пока смогу… оставаться с вами.

— Именно это я и хотел от вас услышать, — обрадовался он, — но у меня не осталось времени, чтобы добиваться вашего расположения, как следовало бы.

Его губы дрогнули мимолетной улыбкой, так хорошо ей знакомой.

— Еще раз простите меня, что так обманул вас, но иначе как бы мы убедились, что можем обвенчаться немедленно? Ведь у нас здесь будет всего лишь неделя счастья, прежде чем мы поплывем домой.

Заметив, что глаза Ориссы погрустнели, он тихо добавил:

— Доставлю ли я вам радость, мое сокровище, сказав, что мы пробудем в Англии недолго? Мне предложено принять новое назначение в Индии, и, я думаю, мне будет очень полезно иметь жену, не только любящую эту страну, но и говорящую на урду.

— Новое назначение? — заинтересовалась Орисса. — Какое?

— Вице-король сообщил мне, что ее величество желает назначить меня вице-губернатором северо-западных провинций.

Он почувствовал, что Орисса затаила дыхание, и добавил:

— Нравится ли вам это, моя милая искательница приключений?

— О, да, — воскликнула Орисса, и вновь на ее ресницах заблестели слезинки, — но я и помыслить не могла ни о чем подобном… Это великолепно… это чудесно… восхитительно… быть с вами… и вместе… жить в Индии.

Орисса стояла на веранде и любовалась садом.

Ей не верилось, что на земле может быть что-либо прекраснее ее сада.

Рододендроны — малиновые, розовые, алые, лиловые и белые — густыми зарослями покрывали холмы за маленьким бунгало, а чуть дальше возвышались огромные горы, пики которых сейчас купались в закатных лучах солнца.

Сам сад изобиловал всевозможными цветами самых разных оттенков и ароматов, от горьковато-душистых орхидей до чарующе-сладостных лилий.

Птицы наперебой возносили к небесам вечерние гимны, и Орисса успела краем глаза заметить гималайского красавца фазана, поспешно бегущего сквозь цветущие кусты.

Из помещений для слуг позади бунгало, которое снял Майрон на их медовый месяц, до нее доносилось тихое бормотание певучих голосов и скрип водяного колеса, вращаемого волом, — старый вол неторопливо брел по кругу, поднимая на поверхность воду.

Все вокруг было таким родным и милым ее сердцу, что она затаила дыхание, боясь пошевелиться, — вдруг чары рассеются и волшебный мираж растает.

Ее шею обвивало ожерелье из бирюзы и бриллиантов, а бирюзовое сари, украшенное серебряной вышивкой и жемчугом, как нельзя лучше оттеняло ее магнолиевую кожу.

На ее пальце сиял перстень с огромной бирюзой в бриллиантовом обрамлении. На Востоке считается, что этот камень приносит удачу. И сари, и драгоценности были свадебным подарком ее мужа. Венчание проходило в ближайшей к дому Лоуренсов церкви. Единственными свидетелями были полковник и его жена.

Потом молодые супруги уехали. Последние мили своего путешествия они провели верхом на ловких горских пони.

За каждым поворотом горной тропинки окружающий пейзаж становился все ярче, все красивее. И Ориссе казалось, что она вступает в райские кущи.

— У меня есть муж… я обрела любовь… отныне мы вместе! — шептала она, и ее сердце переполнялось счастьем. Неужели этот человек, ехавший с ней бок о бок, ее муж!

И вот услышав на веранде его шаги, она вся встрепенулась, потянувшись к нему каждой клеточкой своего тела.

Он приблизился к ней.

— Это так прекрасно, так невероятно и так чудесно, — тихо промолвила она.

— Именно это я и подумал, — откликнулся он, — когда впервые увидел тебя.

Обернувшись, она взглянула на него, и от выражения его глаз у нее перехватило дыхание.

— Ты презирал меня! — напомнила она. — Я видела… На твоем лице ясно читалось презрение.

— Ничто не помешало мне видеть, как ты прекрасна, — возразил он, — и поэтому мне было очень больно от того, что, как я думал, ты вовлечена в пошленькую интрижку.

— И все же ты… поцеловал меня в ту ночь… на корабле.

— Я не сдержался, — ответил он. — Не смог. Ты была так восхитительно прекрасна, когда обратила свой взор к звездам. И тогда, как ты помнишь, Орисса, произошло нечто такое, что навек останется и с тобой и со мной.

— Я не знала… что поцелуй может быть… таким.

— И я не знал. Позже, когда я понял, что души наши неразделимы, ты меня сводила с ума. Я ревновал. Если бы ты только знала, как мучила меня мысль об этом муже в Ост-Индской компании!

Орисса негромко рассмеялась и дотронулась своими трепещущими пальцами до его руки.

— А… теперь? — спросила она, глядя ему в глаза.

Ответить он не успел. Позади них раздался голос слуги:

— Ужин подан, мэм-саиб.

Рука об руку они вошли в столовую.

Обслуживали их только двое слуг, а ужин состоял из любимых блюд Ориссы: форель из рек, струящихся с ледников, обжигающе пряное тушеное мясо с многочисленными чашечками ярких приправ, а также фрукты, снятые с деревьев этим утром.

Ужин закончился поздно, но и в темноте они еще долго беседовали.

Огонь свечей мерцал на ожерелье Ориссы и зажигал искорки в ее волосах, которые она, словно индианка, украсила веточкой благоухающей туберозы.

Было восхитительно сознавать, что их души пребывают в таком согласии, что мысли одного откликаются на мысли другого и что вместе они могут обсуждать все, что угодно.

Но случались и моменты тишины, тишины, наполненной огромным смыслом, когда их сердца незримо говорили друг с другом, не нуждаясь ни в каких словах.

Наконец Майрон отодвинул стул и, обняв Ориссу за плечи, вновь повел ее на веранду.

Дневная жара спала, оставив после себя мягкую прохладу, совсем как летним вечером в Англии.

Птицы теперь отдыхали, и ничто не нарушало тишину. Звезды, усыпав небо, мерцали как алмазы на темном бархате мрака. Над остроконечной вершиной самой дальней горы, высоко в небесах повис серебристый месяц.

— Ты все еще чувствуешь себя маленькой, беспомощной и одинокой? — спросил он.

— Теперь нет, — прошептала Орисса, — нет, когда я… рядом с тобой, когда я… наконец-то я… принадлежу тебе.

— Мы всегда принадлежали друг другу, — задумчиво проговорил он. — Мы встретились, Орисса, не в первый раз и не в последний. Ты столь же неотделимая часть меня, как я — часть тебя.

— Мистер Махла был прав, — чуть слышно промолвила Орисса, — когда говорил, что наша судьба… наша карма… предначертана свыше, и мы ничего не можем с этим поделать.

— У меня нет желания менять свою, — так же тихо отозвался Майрон.

С этими словами он нежно взял Ориссу за подбородок и повернул ее лицо к себе.

На мгновение он погрузился в темноту ее глаз, а потом его губы коснулись ее губ, и он взял ее в сладостный плен.

Она знала — спасения не было, даже захоти она этого.

Они являлись продолжением друг друга, и ничто во вселенной не могло бы разделить их.

— Я люблю тебя! — Его голос дрожал от страсти. — Боже, как я люблю тебя и как мне тебя не хватало! С первого же мгновения, едва мы увидели друг друга, я понял, как ты нужна мне!

— Мне кажется, что когда ты… поцеловал меня, я тоже поняла, что… мне не быть… цельной, пока я не соединюсь с тобой.

— Как сейчас, дорогая моя, — шепнул он. — Ты моя! Моя, и ничто не может разлучить нас.

Он целовал ее… целовал, пока мир вихрем не закружился вокруг нее, пока звезды не осыпались с небес и не устремились хороводом вокруг них. Теперь ее губы принадлежали уже не ей, а ему.

— Я люблю… тебя, — выдохнула она. — Я не верила, что такое… глубокое, полное счастье возможно.

Он чувствовал, как она трепещет, прильнув к нему, и он понял по ее чуть изменившемуся голосу и покорности ее губ, что он зажег в ней пламя желания не меньшей силы, чем то, которое сжигало его.

— Я клянусь заботиться о тебе, защищать тебя и боготворить тебя не только в этой жизни, но и во всех наших последующих жизнях, — пообещал он.

— Это… карма, — прошептала она.

— Карма любви!

Он крепче прижал ее к сердцу и повел сквозь открытые двери веранды в темноту спальни.

• Предыдущая
• 39/40
• Следующая