Хозяйки судьбы, или Спутанные Богом карты - Метлицкая Мария - Страница 18
- Предыдущая
- 18/46
- Следующая
Школу окончила так, на троечки. Сама никакая, и аттестат такой же. Правда, на выпускной пришла – свои не узнали. Постриглась накануне, причесочка «сэсон» называется, у нее, у первой, платье джинсовое надела – папашина клиентка-мясоедка постаралась, не бальное, конечно. Но выглядит лучше всех. И босоножки джинсовые на платформе к платью прилагаются. Как Верка не хотела, чтобы папаша в школу тащился! Но он два дня не пил, костюм «с искрой» нацепил и приперся. Мать сидела счастливая (у самой семь классов образования), сняла свой дурацкий платок, сделала укладку – маленькие кудрявые букольки, и Верка увидела, что она еще совсем молодая и даже хорошенькая, и глаза у нее большие и серые. И сама она тоненькая и славная. Даже сердце сжалось.
Потом родители ушли, и детки зарезвились кто как смог. Пошли выпивать втихаря принесенную кем-то водку в физкультурную раздевалку. Кто целовался, кто пел, кто базарил. Словом, привет тебе, взрослая жизнь!
Лилька честно со всеми пила – отказываться и отставать было неудобно, но все это ей совсем не нравилось и хотелось скорее домой, выпить чаю и заснуть под родным и уютным клетчатым пледом. А завтра – завтра мечтать об институте, о новой жизни, конечно, такой долгой и, безусловно, счастливой. Это Лилька знала точно. А вот Верка сомневалась. У нее был побогаче жизненный опыт. Выпивала и курила она с удовольствием и еще громко орала матерные частушки. Домой точно не торопилась.
Под утро рванули в Кунцево, сели в электричку и поехали на дачу к Митьке Шаталину, на Николину Гору. Тогда еще про это место знали немногие. Но когда Верка приехала туда и увидела все это – и прозрачную речку с мелким белым песочком, и розовые на восходе сосны, – сразу оценила красоту этих мест. Купались, конечно, голые. Все, кроме Лильки. Ей просто было плохо от выпитого, болела голова, и она вынужденно улыбалась и проклинала про себя всю эту гулянку. Волосы у нее потускнели, под глазами были синячищи, ну, в общем, Кармен после тяжелой смены на табачной фабрике.
Вот тогда и увидели они Митькиного соседа, лучшего мальчика поселка, теннисиста и горнолыжника, синеглазого Андрюшу Лавренева. А он заметил Верку, совсем даже не потерявшую лицо после бессонной ночи и водки с шампанским. Верка хрипловато пела Окуджаву, красиво курила, и на ней обалденно сидело джинсовое платье, делая ее тоньше и стройнее. Роман их закрутился немедленно.
Верка теперь пропадала на Николиной Горе, а Лилька сдавала сложные экзамены в медицинский. А разве есть для женщины профессия лучше и интеллигентнее? Не считая учительницы музыки и английского. Но английский Лилька знала и так, а что до музыки – то вполне хватило и музыкальной школы.
А у Верки на Николиной жизнь шла своим веселым чередом. Там, на Николиной, они с Андрюшей купались, жарились на солнце, ели бесконечные шашлыки. И любили друг друга. Везде. Под любым кустом. Какие экзамены?
Но в августе Верка спохватилась, правда, так, слегка. Мать переживала, что дочка болтается без дела, а отец гаркнул: работать пойдешь! Вот как раз работать-то Верке совсем не хотелось. В институтах экзамены кончились, и пошла Верка в медучилище, так, чтобы «предки» не доставали. Работать медсестрой она не собиралась. На ее языке это называлось «уродоваться». Администраторы тогда в больницах не предполагались, и Верка решила, вздохнув, жить как получится, надеясь на лучшее, а главное – получать от жизни удовольствие.
С Андреем осенью как-то все пошло на спад, да она не очень-то огорчилась. Завязался роман с доктором из 2-й хирургии, потом с доктором из 3-й. Дома было все по-прежнему. Отец пил, мать опускала глаза долу. Но за дочку радовались. Медсестра в их представлении – это почти врач, белый халат, который мать теперь крахмалила Верке, внушал ей почти благоговение.
А вот у Лильки, у той самой Лильки, у которой, казалось, впереди был виден весь ее радостный и светлый жизненный путь, такой ясный и предсказуемый, вдруг... Вдруг что-то дало страшный сбой и стали случаться ужасные и непоправимые вещи. Почти сразу. Да, сразу, без перерыва (а разве год – это перерыв в масштабах жизни?). Так вот, в течение трех лет у Лильки умерли все. Первой во сне умерла красавица Кармен, Лилькина мать. Пропылесосила квартиру, сварила суп, выпила чаю и прилегла днем отдохнуть. Заснула. И не проснулась Легкая смерть. Но не в сорок лет. В сорок она по меньшей мере нелепая. Через год вслед за дочкой умерла Лилькина бабка, та, что таскала дубленку к пятому уроку. А еще через год спился и умер Лилькин отец, за два года превратившийся в согбенного и трясущегося старика.
Лилька всех похоронила, была семья из четырех человек, а стала из одного. Всем троим поставила памятник из белого мрамора. И продолжала учиться. Пыталась варить обед – для себя одной, хотя есть почти не могла. Но если в доме есть обед – значит, есть дом и семья. Так ей казалось. Этой семьей сейчас была одна Лилька. Ее жалели, а она пыталась улыбаться – получалось плохо, одними губами.
Верка теперь знала точно: будет она не администратором, а косметичкой. А это даже еще лучше. Хотя похоже на название большого кошелька для косметики, но не одно и то же. Это уже профессия. Врач – косметолог, а медсестра – косметичка, ничего, переживем. Главное не название, а суть вопроса. Суть Верке нравилась. Суть была вот в чем: белый халат, свой личный кабинет плюс холеные клиентки. И та же схема. В смысле блата. В хорошей косметичке все заинтересованы. Так что папашина конструкция (ты – мне, я – тебе) сохранялась. Только все было более эстетично.
А можно было еще и кремы мешать – ланолин, спермацет, масло какао, чуть-чуть французских духов для запаха – и баночка стоит пять рублей. Вот и считайте. Но путь в косметичку долог и труден. Сначала – уборщицей в салоне красоты (здравствуй, мама, где твоя косынка?) или, что лучше, – кассиршей там же. А можно еще и кастеляншей – белье грязное (с пола) собирать. А только лет через пять – направление на вожделенные курсы этих самых косметичек. А вот уже потом...
Но этот сложный путь Верке пройти не пришлось. Сгодился папаша, вернее, его очередная клиентка, любительница парной вырезки, и ее муж – большая шишка в бытовых услугах.
Через год Верка приплясывала на каблуках вокруг своих клиенток в собственном кабинете, вбивая свой же крем в лица нужных и не очень дамочек. Жизнью была довольна вполне. В любовниках у нее теперь ходил заведующий парикмахерской – невысокий, сутулый и худосочный еврей, Ефим Львович. Верку он обожал. Но и свою жену тоже, по-своему. Верке доставались яростные ласки в бельевой. А жене – все остальное. Остальное было: четырехкомнатная квартира в Сокольниках, 24-я «Волга», дача в Ильинке и неплохие фамильные цацки Фиминой мамы.
Верке, конечно, было обидно. Ведь это она такая молодая и стройная, а ей только Фимины вздохи, признания в любви и полные слез глаза – Фима был сентиментален. Но еще он был покладист и совсем не скуп. Тут Верка изменила свое представление о богоизбранном народе в корне – сколько бы папаша ни старался.
Фима построил ей однокомнатный кооператив в Чертанове, в уши надел не фамильные, но вполне сносные бриллиантовые «малинки» и подарил открытку на 3-ю модель «Жигулей».
Верка научилась делать фаршированную рыбу и рубленую селедку, а еще, полюбив всех евреев в Фимином лице, с участием спрашивала обо всех его родственниках – что у тети Розы с почками, как отдохнул в Кисловодске дядя Веня и как назвали сына Фиминой племянницы Риточки? Словом, заботилась обо всей большой Фиминой «мишпухе».
Фима влюбился в Верку не на шутку и даже пару раз испугался своих мыслей по поводу возможного устройства их совместной жизни. Но мысли эти крамольные тут же прогнал и страшно их устыдился.
Все ему нравилось в Верке – и красота (он обожал белокурых славянок), и здоровье (Фимина жена все время хоть чем-то, да болела), и хватка (все та же Фимина жена не умела даже заполнить квартирные счета). Не нравилось только одно. Видимо, это была наследственность, так решил он: Верка любила выпить. К девяти вечера в пятницу закрывались двери парикмахерской, и девчонки накрывали стол. Доставалась немудреная закуска и водка. И так они могли просидеть до полуночи. Во главе с Веркой. Фима горестно смотрел на эту картину и, вздохнув, уезжал в Сокольники. Верка с горя напивалась и оставалась ночевать в бельевой на кушетке. А Фима страдал у себя в Сокольниках на роскошной кровати из гарнитура «Рижанс», а рядом спокойно похрапывала его жена, уставшая от житейских забот. У нее сегодня был трудный день – массаж и немного мигрень.
- Предыдущая
- 18/46
- Следующая
