Княгиня Ренессанса - Монсиньи Жаклин - Страница 3
- Предыдущая
- 3/83
- Следующая
– Я сейчас, маленький сопляк, пописаю на тебя немножко и смою с твоего лица грязь, к тому же это тебя научит вежливости…
– Ну, что ты еще натворил? Простите моего оруженосца, солдат…
Одним прыжком Гаэтан очутился между гигантом и лежащей в нелепой позе Зефириной.
– Этого несчастного парнишку я взял из жалости… Он немой, – поспешил добавить молодой человек.
Зная хорошо подвешенный язычок подруги, Гаэтан опасался, что она голосом обнаружит себя.
– О-о… немой, – удивились солдаты.
Происшедшее перестало их забавлять, и они начали понемногу расходиться. Только наемник упрямо не желал уходить.
– Он немного слаб умишком, но вы не думайте, он и мухи не обидит.
Говоря все это, Гаэтан помогал Зефирине подняться.
– Э-э, что-то у твоего убогого взгляд слишком уж острый для дурачка, – пробормотал наемник. – Никогда не видал таких глаз… можно подумать, этот паршивец готов ими сжечь меня…
– Ну, давай же, покажи, дурачок, как ты раскаиваешься, что нечаянно побеспокоил благородного швейцарского солдата. Извинись, как умеешь, – ворчал Гаэтан.
Обрызганная с ног до головы грязью, Зефирина просто умирала от желания двинуть изо всех сил каблуком по ногам швейцарца. Но сдержалась, издав несколько неопределенных звуков…
– О… а… а…
Мыча что-то нечленораздельное, девушка кивала головой. При этом она опустила ресницы, чтобы скрыть выражение своих глаз. Морщась от запаха, который шел от девушки, швейцарец продолжал бормотать:
– Не очень-то у него глупый вид для идиота…
Наконец он отстал. Кто-то из его соотечественников пошутил:
– Ну что, Гюнтер, решил не наказывать?.. Какой же ты добряк…
Облегченно вздохнув, Гаэтан поволок Зефирину на постоялый двор, где рассчитывал найти свежих лошадей. Но если бы они оглянулись, то увидели бы турка, который отделился от группы солдат в тюрбанах и с интересом провожал взглядом обоих молодых людей.
– Все в порядке? – прошептал Гаэтан.
– О… о…, – подтвердила Зефирина, все еще не отделавшись от языка немых.
Она заметила ведро с водой, кем-то оставленное на краю колодца. Пока Гаэтан искал конюха, который сможет привести свежих лошадей, Зефирина пыталась тряпкой смыть грязь с лица и рук. Что касается одежды, то тут требовалось куда больше труда и времени. Было бы, конечно, неплохо принять ароматизированную ванну.
– От имени моего господина, всемогущего падишаха Белого и Черного морей, передай твоему господину, что Гарун Собад Рахмет предлагает ему сделку… тысячу золотых драхм или одного из моих черных рабов в обмен на тебя, маленький немой.
Услышав гортанный голос, Зефирина обернулась. Нет, решительно это место оказалось несчастливым для нее. Шелковая безрукавка и огромный красный тюрбан украшали человека, в котором она сразу узнала турецкого эмиссара из Пиццигеттоне. Того самого, который хотел купить ее для гарема султана Сулеймана[2].
– Ты понял меня? Вот увидишь, тебе понравится, если поедешь с Гаруном Собадом Рахметом… Какие у тебя прекрасные зеленые глаза, малыш… Очень редкий цвет… На, возьми…
Произнося все это по-восточному сладко журчащим голосом, он как будто не замечал ужасного запаха, который исходил от Зефирины, одной рукой нежно поглаживал ее по щеке, в то время как другой протягивал горсть леденцов, будто перед ним был щенок.
Прижатая турком к колодцу, юная «немая» едва сдерживалась, чтобы не оттолкнуть его самым грубым образом. Несмотря на житейскую неопытность, Зефирина не раз слышала при дворе разговоры о мужчинах, которые не интересуются женщинами и ищут удовольствий в обществе мальчиков.
– Я познакомился с хозяином постоялого двора, он дает нам лошадей.
Это был только что вернувшийся Гаэтан. Турок вежливо поклонился ему.
– Синьор, ты хозяин этого молодого немого. Я даю тебе за него тысячу золотых драхм…
Гаэтан хотя и был удивлен таким предложением, но не подал виду.
– Очень сожалею, но этот мальчик не продается.
Гаэтан хотел уже взять Зефирину за руку, но турок принялся настаивать:
– Великий султан и прославленный падишах больше всего обожает изумруды… Я могу увеличить цену до пяти тысяч золотых драхм, если ты позволишь мне увезти этого зеленоглазого малыша в столицу Оттоманской империи…
На этот раз молодой человек ответил сухо:
– Я вам уже ответил. Мальчик – мой племянник. Он не продается, поэтому не надо настаивать.
Турок, похоже, не был обижен откровенным тоном Гаэтана. Он только коснулся двумя пальцами своего огромного красного тюрбана и поклонился:
– Дядя может иметь власть отца…
Сказав так, турецкий эмиссар вернулся к пестрой группе своих единоверцев, поджидавших его в другой части двора.
Гаэтан и Зефирина с облегчением вздохнули.
– Я не должен ни на минуту оставлять вас одну, Зефи, – прошептал он.
Зефирина закрыла глаза.
Князь Фарнелло говорил те же слова в Пиццигеттоне, после того, как она побывала у заключенного в испанскую тюрьму Франциска I.
Зефирина прижала руку к груди. Откуда эта боль, неожиданно кольнувшая в сердце?
И вот уже посреди терзавших ее головку беспокойных мыслей всплыл образ надменного, властного мужчины, пожалуй, слишком уверенного в себе, с неотразимым саркастическим взглядом, волнующее воспоминание о котором, как бы она этому ни противилась, настигло ее точно удар бича.
– Вам плохо? – забеспокоился Гаэтан.
Зефирина покачала головой. Ничего подобного, донна Зефира, как называл ее князь Фарнелло, чувствует себя прекрасно.
А через несколько минут молодые люди, оседлав свежих лошадей, уже мчались по дороге, ведущей в Сиену.
Было пасмурно. Свинцовые облака затянули все небо. В предгрозовом затишье слышен был лишь цокот копыт по каменистой дороге.
Но вот загремели раскаты грома, засверкали молнии, и всадники стали торопить коней. Неожиданно посыпавшиеся с неба градины, величиной с перепелиное яйцо, ввергли животных в панический страх. Трудно даже представить, чем бы все кончилось, не будь Зефирина и Гаэтан прекрасными наездниками.
Сквозь треск и грохот разбушевавшейся стихии Зефирина что-то крикнула. Гаэтан скорее догадался, чем расслышал: она предупреждала, что в такую погоду не следует находиться вблизи деревьев. Гаэтан указал пальцем на заброшенную пастушью хижину на вершине холма. Пришпорив коней, молодые люди устремились в этом направлении.
В черном небе сверкнула и змеей проползла голубая молния. Зефирина вскрикнула и потеряла сознание.
Глава II
РИМИНИ И ЕГО БАНДА
«Я мертва…» – подумала Зефирина. Окруженная полной темнотой, она чувствовала себя так, будто плывет по воздуху. «Если только это не сон…»
Но мало-помалу сознание и память стали возвращаться к ней. Она почувствовала, что все тело ее болит как после побоев. И в то же время ощущение раскачивания не проходило. Она лежала в абсолютном мраке, без движения, слабее, чем новорожденный, но уж глухой-то она не была. Сначала Зефирина услышала звук плещущей воды.
– Так, значит, я жива… где-то в море… на корабле, и из-за этого со мной случилась морская болезнь…»
Потом сквозь дремоту до ее слуха донеслись резковатые звуки какого-то струнного инструмента, и одновременно она уловила блаженный, ласкающий запах жаркого из дичи.
В конце концов, она была голодна. Зефирина застонала. Но ни единый звук не вырвался из ее уст. Она попыталась перевернуться на бок, но не смогла. Ей хотелось приоткрыть веки, но они будто склеились.
И тут Зефирина поняла. На глазах у нее была повязка, а сама она оказалась связанной, с кляпом во рту и в каком-то таинственном месте.
И вовсе не из-за молнии она лишилась сознания, а просто лошади наткнулись на протянутую поперек дороги веревку. Они с Гаэтаном попали в настоящую ловушку.
«Гаэтан… что с ним произошло? Уж не попала ли я в руки князя Фарнелло?»
Но как бы ни была сильна обида, нанесенная женой Леопарду, она была уверена, что гордый ломбардец никогда не позволил бы себе так с ней обращаться.
2
См. «Божественная Зефирина».
- Предыдущая
- 3/83
- Следующая
