Конан и Небесная Секира - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 41

Старый Хо, как выяснилось, занимал на "Алом Драконе" должность кормчего - и уцелел в побоище, к счастью для Конана, ибо других таких знатоков морского дела, столь же умудренных плаваниями и грабежами в трех морях, Кхитайском, Лемурийском и Уттарийском, на пиратском судне не было. По давнему кхитайскому обычаю его звали Хо-Третий, ибо в корабельной иерархии он считался третьим - после Предводителя Хо-Первого и старшего абордажной команды Хо-Второго. Но, кроме этих двух главарей, экипаж потерял еще семьдесят шесть человек, и потому три или четыре дня на верхней и на гребной палубах шел передел номеров, сопровождаемый почтительными поклонами и приседаниями, что не мешало соперникам иногда пускать в ход ножи. Однако кулаки Конана и корабельных старшин быстро помогли установить должную субординацию: несколько выбитых зубов, пара свороченных челюстей - и на "Алом Драконе" восторжествовал порядок. Теперь каждый знал свой номер и, следовательно, место в жизни; но капитан, Хо-Первый, дракон драконов Хо-На-Ла, пренебрегал древним обычаем, называя Хо-Второго то кормчим, то старым псом, а Хо-Третьего, Четвертого, Пятого и так далее - либо в соответствии с их служебными обязанностями, либо, по настроению, отрыжкой Нергала, шелудивыми ослами, ублюдками Сета, недоумками, задницами, обезьянами, мочой черного верблюда и шакальим дерьмом. В миг гнева он поносил их на двунадесяти языках, но - что самое удивительное! - все отлично понимали, что хочет сказать дракон драконов, благоухающий цветок сливы, блистающий плод персикового дерева. А кто не понимал, старался не высовываться и не попадаться на глаза нефритовому светильнику справедливости, памятуя, что у драгоценного яшмового ларца терпение коротко, кулаки тяжелы, а меч долог.

Впрочем, он был к своим людям куда добрей, чем прежний их господин Хо-Первый, имевший неприятную привычку надрезать провинившемуся кожу на животе, запуская туда живую крысу. Крыс же на судне было что блох в псиной шкуре, и отличались они упитанностью, свирепым нравом и основательными размерами.

Упитанность и размеры представителей крысиного племени являлись чрезвычайно важным обстоятельством - во всяком случае, для Конана. В первый же день, когда он потребовал обед, ему были поданы сорок изысканных блюд на маленьких тарелочках, теснившихся на пяти подносах. Изучив их содержимое, киммериец вызвал Хо-повара, упитанного крепыша с узкими щелочками глаз.

– Что это? - он ткнул пальцем в одну из тарелок из драгоценного голубого фарфора.

– Кузнечики, о жемчужный свет милосердия.

– Кузнечики?

– Да, отец мой, да живешь ты десять тысяч лет! Саранча, жареная в масле. Прежний наш господин, Предводитель Хо, очень любил это блюдо.

– Оно и видно, - пробормотал Конан. - То-то он прыгал передо мной словно кузнечик… Ну, Нергал с ним! А это что такое? - он постучал кончиком ножа по тарелочке, заполненной клейкой буроватой массой.

– Ласточкины гнезда, мой перламутровый князь.

– Гнезда? А где же палочки и прутики, пух и перья?

Хо-повар меланхолически почесал толстую щеку.

– Это в северных и западных краях ласточки вьют гнезда из палочек и прутиков, - заметил он. - Наши кхитайские ласточки поступают иначе, о владыка нефритовых сокровищ… - тут повар, склонив голову, почтительно коснулся ожерелья, висевшего у Конана на шее. - Наши ласточки лепят гнезда из слюны, которая быстро окаменевает. И если ее потом размочить…

Конан топнул ногой - да так, что подпрыгнули пять подносов и все сорок тарелочек.

– Ты хочешь сказать, смердящий шакал, что кормишь меня слюнями ласточек?! А почему бы не верблюжьим навозом, а?

Устрашенный повар упал на колени и принялся кланяться, стукаясь о палубу лбом. Киммериец поднял его за шировот и продолжил знакомство с кхитайской кухней. Оказалось, что на иных тарелочках находятся растительные продукты, вроде салата из морской капусты, измельченных побегов бамбука и тертой редьки, на других же были яства животного происхождения - лапки лягушек в остром маринаде, пюре из червей, муравьиные яйца, желудок каракатицы и крупный паук, зажаренный целиком и украшенный розочками из вареной моркови. На отдельном же блюдечке лежала горка какого-то серого порошка, похожего на придорожную пыль и совершенно несъедобного на вид.

– Это размолотый кончик носорожьего рога, золотой сосуд щедрот, - произнес повар, опасливо косясь на Конана. - Чтобы твой благословенный чжао-лань был тверд и упруг, как ствол молодого бамбука.

– Не беспокойся о моем чжао-лане! - рявкнул киммериец, с тоской припоминая обильные трапезы на "Нефритовом Дельфине" в приятной компании купца Райзата. - Лучше скажи, что жрешь ты сам! И что ест команда!

– Конечно, не такие изысканные блюда, о дракон драконов, - с достоинством ответил повар. - Для команды готовится рис и рыба с соевой подливкой.

– Вот и подай мне того же самого, - приказал Конан, пиная тарелку с чудодейственным носорожьим зельеи.

На рыбно-рисовой диете он выдержал пять или шесть дней, но потом ему захотелось мяса. К счастью, инспектируя корабельные трюмы, он заметил нескольких серых зверьков, метнувшихся за бочки с питьевой водой, и возликовал. В трюмы были посланы стрелки, и теперь Конан извлекал из крысиного поголовья двойную выгоду: во-первых, люди его тренировались в стрельбе в цель, а во-вторых на столе у него трижды в день появлялось свежее мясо. Его вкусы совсем не удивляли команду - ведь Хо-На-Ла был драконом драконов, а дракон, вполне естественно, не может насытиться червяками, морской капустой и ласточкиными гнездами.

С точки зрения же Конана кхитайцы были странными людьми. И дело заключалось не только в том, что они присваивали ему пышные и малопонятные титулы и всякий раз, кланяясь и приседая, желали десять тысяч лет жизни; не в том, что ели они не ложками, а заостренными палочками, годившимися, по мнению Конана, лишь для прочистки ушей; не в том, что пища их была скудна и на удивление однообразна; не в том, что носили они доспехи из бамбуковых пластин вместо добрых железных кольчуг; не в том, что прочее их облачение составляли широкие и короткие синие штаны, похожие на рыбий хвост. Более всего Конана поражала их покорность, и то, что ни один из них не собирался мстить ему за гибель Предводителя Хо и семи десятков сотоварищей. С такими обычаями киммериец раньше не встречался - ни среди пиратов, ни среди наемников или людей иного ранга. Кхитайцы, в отличие от всех прочих народов, казались ему приверженными порядку и древним нерушимым традициям, а традиции эти утверждали, что сильный всегда прав, а сильнейший - прав вдвойне. И сильнейшему нужно подчиняться беспрекословно, что бы он не натворил, доказывая свои права на власть!

С одной стороны, такое мировоззрение лишало их инициативы, с другой было весьма выгодным для Конана. Кто бы еще отправился с ним в опасное плавание на юг, в мертвое море Му, грозящее забвением и мучительной смертью? Любой экипаж, особенно на разбойничьем судне, тут же взбунтовался бы, и новому вожаку пришлось бы перерезать большую часть мятежников, чтобы устрашить остальных. Но кхитайцы были не таковы: их предводитель, яшмовый ларец мудрости, приказал - и "Алый Дракон Горы Сянь Цзя" тут же направился к югу. Без возражений и вопросов, без споров и противодействия, без криков и стонов! Конан еще не решил, следует ли считать это проявлением безумной нерассуждающей отваги или столь же безумного доверия к нему, к почтенному отцу и предводителю, которому лучше ведомо, как поступать. Постепенно он и в самом деля ощутил себя отцом всех этих узкоглазых и желтокожих людей, этого клана Хо, потомственных морских разбойников, отличавшихся немалой свирепостью в бою и, в то же время, покорно ожидавших, когда капитан взрежет им живот, запустив туда голодную крысу. В этом беспрекословнои подчинении предводителю было что-то трогательное и детское, и Конан дал себе слово, что экипаж "Дракона" вернется домой. Он не хотел сгубить свое новое семейство среди гнилых вод моря Му.